Плата за дерзость

– Верховенский, на колени.

***

Карета подъезжала к роскошному дому. Сегодняшним вечером он был таким светлым, сияющим. Из окон сочился свет от люстр и светильников, лилась ба́льная музыка, смех и разговоры были слышны на улице, казалось только подойди поближе, узнаешь все вести города. Из кареты вышел молодой, симпатичный юноша, одетый в нарядное, мужское платье. Он сразу отправился в дом. Стоило только ему появиться на пороге бальной залы, как тут же все засуетились. – Николя, мой дорогой сын! - Вскочила со своего места уважаемая всеми Варвара Петровна. Она подбежала к сыну и крепко обняла его. Вслед за ней встал и её муж - Степан Трофимович. Не смотря на свою холодность в общении с сыновьями, он крепко обнял своего сына, прижимая к груди и сразу же, с порога начиная расспрашивать о его жизни. В зале все засуетились. Молодые девушки, светские львицы завистливо переглядывались между собой, некоторые обсуждая красоту вдруг появившегося Николая. К нему сразу же после Варвары Петровны и Степана Трофимовича стали подбегать все гости бала, расспрашивая его о том, когда же он задумал вернуться и почему не предупредил их. Как там дела в Швейцарии и что же у самого Николая с учёбой, на которую он уехал в другую страну. – Ставрогин, как же вы неожиданно явились! - произнёс один из гостей, после поцелуя его ладони. – Ах, Ставрогин, чего же вы, так, не предупредив?! - спрашивает одна из столичных красавиц, после учтивого поклона. – Ставрогин, да расскажите ж, не томите! Ну как в Швейцарии дела? И пожалуй, если бы не Варвара Петровна, то Николай бы и остался так стоять и отвечать на чужие, столь надоедливые ему вопросы. – Друзья! Прошу вас помолчать, давайте сыну мы уступим. А после всё расспросим вместе! - как ни странно после слов Ставрогиной старшей, проход её сыну всё же дали. Он уселся на удобный диван рядом с матушкой, уже готовый отвечать на глупые вопросы, так презрительных ему местных жителей. Как Степан Трофимович выкрикнул: – Где же Петр? Позовите же его немедля! Ведь брат его как никак приехал!

***

Пётр Верховенский всё это время стоял в стороне с бокалом шампанского в руках. С приходом Ставрогина он буквально застыл на месте. Всматриваясь в каждые, столько знакомые ему до боли черты лица. Эти скулы, эта форма лица, эти брови тянущиеся вниз к переносице, эти бездонные глаза... Всё было так ему знакомо, он грезил в своих снах снова увидеть их, вживую! И вот после шести лет, Бог, коим Верховенский считает самого Николая, даровал ему такой шанс. Даже поверить сложно... Петруше столько раз приводили Ставрогина, как пример для подражания, да он и сам почитал своего же брата, пусть и сводного, как идола. Как пример. Степан Трофимович приводил в пример Николая во всём, а младший Верховенский смотрел, в такие моменты, бывало со слезами на глазах на улыбающегося, так жестоко Николая. Было больно от его взгляда, но отвернуться от него тот никак не мог. Смотрел и смотрел в эти глаза, на эту жестокую ухмылку. А оторвать взгляда не мог, как бы больно не было... Вспоминая такие моменты, сейчас Петруша застыл, а в себя пришёл только когда его отец позвал. И, поставив бокал шампанского на стол, он неуверенными шагами стал приближаться к Ставрогину, всё не стихающему от вопросов гостей. Приметив Петра, Николай осмотрел его полным призрением и холодом взглядом. Петруша всегда вызывал в нём смешанные эмоции. Его хотелось ударить, принизить, показать своё превосходство. Что, впрочем он и так делал. Потому что мог, потому что все приводили его в пример. Потому что он был лучше. Всегда и во всём. И его раздражало, когда Пётр проявлял к нему "неуважение", как он сам это называл. Здесь ручку не поцеловал, а здесь не поклонился, пусть при людях. Он насмехался над Петром, когда его отчитывал отец, усмехался и одаривал его самым своим унизительным взглядом. Хотя, впрочем Петр глаза никогда не отводил... – Николай, приветствую, - неуверенно сказал Пётр, которого впрочем только Ставрогин и услышал. Он сел рядом с Варварой Петровной, в стороне от брата, который казалось должен быть в недоумении. Однако только пару секунд, после чего он вновь, ухмыляясь, стал отвечать на чужие вопросы и рассказывать разные истории. Николай и внимания обращать на Петра не стал. В целом, как и остальные гости. Остаток вечера и даже час так ночи, все провели в историях Ставрогина, которые, тот, казалось, рассказывал хоть и без особого энтузиазма, но с подробностями. Верховенский слушал его и слушал, смотрел только на него. Поверить не мог, что тот вновь так близко к нему. Хотя, одновременно так далеко... Даже вопроса ему не задашь. Перебивать не хочется. Хочется только этот голос слышать, ублажаться им пока имеет на это право. Хочется разглядывать глаза. Он уже глухо слышал голос Ставрогина. – Пётр Степанович, а вы тут как без меня? Справляетесь? Аль скучали без меня? – Совсем задумавшись, как вдруг неожиданный вопрос Николая поставил его в ступор. Идол смотрел с улыбкой, которую едва ли можно было отличить от ухмылки, но Пётр был способен на это. Слишком много раз он видел её. По его телу бегали смеющиеся его ступору глаза. Толпа зашепталась. Пётр Степанович сжался, но решился отвечать на вопрос. – Знаете ль, Николай, без вас было и порой скучновато, а порой и весело. Мне конечно вашего присутствия не хватало. Однако только порой. Но я всё ждал повода свидеться с вами... - Продолжить он не решился. Особенно на людях. Гости усмирились. Ставрогин оглядел его раздражённым взглядом. "Выкрутился" - читалось в чужих глазах. Ближе к поздней ночи гости стали разъезжаться. Бал стал завершаться. А вскоре только и члены семейства и их слуги, убирающие дом, остались в нём. Варвара Петровна, утомлённая рассказами своего сына отправилась спать. Степан Трофимович же решил последовать её примеру. Впрочем, Ставрогин не заставил себя должна ждать. Ушёл первым, ссылаясь на "головную боль", которую получил от шумихи. Верховенский младший оставался в зале один некоторое время. Осматривая её, вспоминая чужие образы и стыдясь себя же на балу. Ставрогин оказал на него сильное влияние в этот вечер. Что легко объяснить они давно не виделись и... Хотя, скучал лишь только Пётр. Он тяжко и тихо вздохнул и отправился к себе в спальню.

***

Поздняя ночь. Верховенский лежит на своей постели и под свет от свечи читает какой-то французский роман. Вдруг он слышит чьи-то приближающиеся шаги. Тихо закрыв книгу, он кладёт её под подушку, быстро задувая свечу. Петруша притворяется, что спит, накрывая себя одеялом, но не полностью, чтобы была возможность нормально дышать и выглядывать из-под него. Вдруг без стука входит приближавшийся человек. "Должно быть Варвара Петровна опять что-то забыла у меня", - проносится в мыслях у Верховенского, пока он слышит чужое дыхание в комнате. Не сдержав любопытства, Пьер приоткрывает глаза и взглядывает на вошедшего. "Николай Всеволодович? В такой поздний час? " - Верховенский удивлённо приподнимает брови, видя Ставрогина у входа, да ещё и в прежнем, нарядном платье... - " Это же грех! Не иначе... Или же каким образом ему удаётся быть таким красивым даже ночью... Даже устав от разговоров и вопросов, устав от толпы. Грех не иначе..." Хотя это и не удивительно. Николай всегда хорош, всегда красив. Всегда. Самое странное, что он пожаловал в покои своего сводного брата, да ещё и ночью. Он с роду к нему не захаживал, избавляя от своего внимания. Хотя... Кажется один раз к нему заходил, только точно зная, что Верховенского в комнате нет. Он девушку, кажется, привёл и развращал её... А Петруша узнал обо всём, он вернулся в разгар всего дела. Расплакался и убежал... Верховенский прикрывает глаза, продолжая делать вид спящего человека. Он понятия не имел зачем к нему, в столько поздний час, пришёл Николай Всеволодович, а потому немного опасался. А что? Петруша мальчик умный, хоть и боязливый, да и боится не просто так, от его сводного брата всякого можно ожидать. От насмешек и издевательств, до похвалы. – Пётр Степанович, просыпайтесь. - говорит холодный, железный тон голоса Ставрогина. Такому тону невозможно не подчиниться, однако Петруша сжимается. – Пётр Степанович, пора вставать, довольно сна. - шепчет требовательный голос. И в этот раз Пётр подчиняется. Слабо приоткрывая глаза, он откидывает одеяло, и сжимая простынь, присаживается на кровать. Его руки, да и он сам слегка подрагивают, но мальчик держится. – Пётр Степанович, откройте глаза. Я же знаю, что вы не спите. - говорит Ставрогин, присаживаясь на край кровати Петра. И Петруша подчиняется. Снова. Он открывает глаза и взглядывает на брата, мельком, оглядывая знакомое тело, заостряет внимание на лице. "Он не сильно изменился... Лишь черты лица заострились... Всё также красив, обворожителен..." - последние мысли чуть не слетают с губ Петруши, но тот вовремя осознаёт, что так говорить не стоит. – Чего же вы смотрите на меня, как влюблённая девица, а, Пётр Степанович? - с ноткой иронии, но серьёзным голосом говорил Ставрогин. В руках он кажется держал что-то и вертел. Петр присмотрелся. "Плеть!" - ужаснулся Петруша в мыслях, громко сглатывая. Николай усмехнулся. – Зачем вам это? - тихо спрашивал Верховенский, пока его старший брат вдруг стал серьёзен. Он встал с постели, так же держа в руках плётку. – А разве не ясно ещё, Пётр Степанович? - спросил он, словно бы огорчаясь, но Верховенский знал что прячется за этой маской. И по этому боялся. Его сковал самый настоящий страх. – Нет... - дрожащим голосом ответил Петруша, вновь сглатывая, он смотрел Ставрогину в лицо, чувствую себя перед ним таким низким и жалким. Старший свёл брови к переносице. – Это будет плата. Плата за дерзость. - немного помолчав, он добавил с большей злостью и нетерпимостью - Осмелились ко мне без уважения обращаться, Пётр Степанович? Нет, это так просто вам с рук не сойдёт, а может со спины не сойдёт или с места... Ниже... - усмехнулся Ставрогин, пока бедный Пётр приходил в себя, он замотал головой не желая верить в такой пошлый намёк от своего Идола. Хотя ему было натурально страшно. Глаза его заметались по комнате, хотя и цеплялись за фигуру перед собой, сглотнув Пётр Степанович ответил. – Нет же, Николай Всеволодович... Нет, же, просто... - Верховенский искал себе оправдание и это казалось Николаю таким низким, что его это даже забавляло. Он издевался над Петром, вертя перед его глазами плетью и молча слушая его. – Просто странно же это... Вы же брат мой... А я вам, руку целовать и... - но договорить Петру не дали. Ставрогин перебил. – А вам же только так и надо, Пётр Степанович. Так и надо. Ручку целовать, а то и ногу и ботинок, а может чего повыше и подлиннее... - внутренне Николай улыбался, усмехался, но внешне был полностью серьёзен. Петруша сглотнул, ну не мог он поверить в то, что Ставрогин о таком похабном говорить будет, намекать на это... Нет, Ставрогин не такой... По крайней мере так казалось Верховенскому, покрасневшему уже со щёк до ушей. Казалось он сидел таким невинным ребёнком перед ужасным взрослым... – Вы говорите, что, мол "нет" не смеете ко мне без уважения обращаться. А ведь я сегодня наблюдал ситуацию совершенно обратную. Вы мне ни руки не поцеловали, ни "Николай Всеволодович", ни поклона мне... Себе же врёте Пётр Степанович. - цокнул напоследок Ставрогин, мол "ай-ай-ай, а я то вас сразу раскусил, эх вы..." – Так, что же люди скажут? - впопыхах старался что-то ответить Верховенский. – А что вам люди, Пётр Степанович? Люди на вас тоже покосились, а вы и взгляда на них даже... – Петруша боле не старался ничего ответить, а Ставрогин, оглядев комнату, сделал шаг назад. Пётр выдохнул с облегчением. – Верховенский, на колени. - Ставрогин произнёс это тоном беспрекословным, не терпящем отказов. Верховенский, румянец которого только начал спадать, вновь покраснел. Он взглянул на Николая умоляющим взглядом, вгляделся в эти холодные глаза и... Несмело спустился на колени перед ним, довольно усмехнувшимся такой картине. – Умница, а теперь не дёргайтесь. - услышать похвалу от Николая явление довольно редкое, Верховенскому было приятно, хотя он и понимал, что ждёт его после. Верёвки плети упали Петру на спину, больно отдавая после этого удара незаметными следами. Порка началась. Верховенский зажмурился. – Открой глаза. - буквально потребовал Ставрогин, ударяя второй раз, более сильно. Петруша открыл глаза, прослезившись от боли. Затем последовал третий удар и четвёртый и пятый, шестой и так далее. Каждый удар отзывался неприятной болью и дрожью в спине и во всём теле. Было больно. Из глаз Петруши текли слёзы. Слов от Ставрогина он больше не слышал, их и не было. Когда последовал предпоследний удар. Верховенскому показалось, что это был самый сильный удар из всех, что были до этого. Он вскрикнул, плача с новой силой и моля Ставрогина прекратить. – Н-николай В-вселодович!.. Мне больно! П-пожалуйста... Н-не надо... - Верховенский заплетался в словах, шмыгал носом. Однако Ставрогина только раздражало подобное поведение Петра, а потому последовал последний, превративший спину Петра в кровавое месиво. Сам Петруша не знал какой по счёту это удар, да и знать не хотел. Он плакал, ныл, вскрикивал, однако его пытка ещё не закончилась. – Замолчи. - железным тоном произнёс Ставрогин, наклоняясь и давая Петру звонкую пощечину. Однако это прикосновение Петру показалось столь приятным, после холодной и жёсткой плети, что он потянулся за ещё одним. Да, за ударом. На большее он мог и не рассчитывать. – П-пожалуйста... ещё... - взвыл с новой силой Верховенский. На что ему дали вторую пощёчину. – Вы глухи, Пётр Степанович?! Я же сказал вам заткнуться. Вы смеете меня не слушать даже после наказания! Я разочарован в вас. Искренне... - Николай знает куда бить. Эти слова с болью отозвались в голове Петра, он застыл, только слёзы скатывались с его щёк. Ставрогин фыркнул. – Вы так низко пали, Пётр Степанович. В буквальном смысле. И в моральном. - Николай схватил Петра за волосы и потащил к зеркалу. Тот взглянул на себя, плачущего, но он сам был себе не интересен, а вот лицо Ставрогина было таким... Таким словно у беса. Самого разъярённого беса. Верховенский чувствовал сильную боль в ногах и в спине, он слишком долго просидел на коленях, ноги подкашивались, тело дрожало. Nicolas провёл двумя пальцами по спине Пьера, после чего услышал глухой стон боли, больше похожий на вскрик. Перед глазами Петра, перед замыленным взглядом он увидел кровь. Кровь! Она стекала по его спине, Петр чувствовал это, ему было так противно от этого, смотреть на это не мог, а Ставрогин молчал, наслаждаясь пытками Верховенского. – З-за что?.. За что вы меня так н-ненавидите? Не любите? Насмехаетесь?... - Николай опешил. Он, все ещё держа его за волосы, чтобы тот нормально стоял, откинул его к стене спиной, чтобы тот ударился головой. Он вновь услышал всхлипы и плач. Быстро приблизился к Пете, поднял за волосы и держал лицом к стене. Нагнулся к его уху. – Почему я вас так не люблю, Пётр Степанович? Ахах... Вы себя-то слышите? Почему я над вами насмехаюсь? Почему? - Голос его срывается, как и он сам. Второй, свободной рукой он ударяет по его спине, слыша всхлип, усмехается. Его рука сползает ниже, обхватывая ягодицу. Отчего Верховенский ощущает себя продажной девкой. По ягодице отдаётся шлепок. Петруша всхлипывает принимая все унижения, лишь Ставрогин прикасался к нему. Он. А не его холодная плеть, не слуги. Сам Nicolas... – Знаете почему я вас ненавижу? Почему не переношу!? Знаете?! Да потому что вы жалки! Вы глупы! Вы готовы как угодно унижаться и вам даже не важно перед кем! Вы мне отвратительны, Пётр Степанович! А знаете почему?! - голос шёл синхронно с ударами, по спине, по ягодицам, по чаше колен, когда он там трогает... Верховенскому и противно и одновременно так хочется этих прикосновений, он их так жаждет, тело отдаётся приятной волной возбуждения.. – Вы противны мне. Мне противна сама мысль о вас, вы унижены, но будто этого не замечаете! Попрошу я вас сейчас взять в рот, вы и не против будете, вам в радость, а это мерзко! Это безбожно, вы безбожник! Вы слышите меня, Верховенский?! - в какой-то момент он отпускает Петра, ноющего уже не от столько физической боли, сколько от моральной, ему больно психологически и Ставрогин это знает, прекрасно понимает, а потом продолжает давить на него. Всё сильнее и сильнее. Пётр Степанович падает на колени, Николай поворачивает его лицом к себе, опускает ниже, словно собачонку, к ботинкам. К обуви. – Оближите. Пётр Степанович. И Петруша подчиняется. Кажется уже совсем не думая больной головой. Голова болит не только от многочисленных ударов, но и от слёз, от собственных мыслей. Шершавым языком Пётр проходит сначала по передней подошве, затем язык поднимается выше. Вылизывает кожу. А после, вдруг, неожиданно отстраняется, кажется почувствовав что-то неладное, вот только отстраниться не успевает. Ставрогин бьёт неожиданно. По подбородку, где стекает слюна. Верховенский притронулся к подбородку. Удар был не таким сильным, чтобы пошла кровь, которой Пьеру и так уже хватило. Николай снимает ремень и Верховенский это прекрасно видит, он с новой порцией слёз, вновь спрашивает. – Н-но я не понимаю... Почему? - от таких действий Ставрогина, по телу Петра пробегают мурашки возбуждения. Он с надеждой глядит на старшего, а после собрав все силы в кулак, а если быть точнее во фразу, выдаёт. - а может у вас стоит на меня? - спрашивает Верховенский ехидно, однако осознавая всю плачевность своей ситуации. По его телу вновь пробегает волна возбуждения. Но только по его телу. – У меня? На вас? - несколько секунд Николай просто смотрит на Петра заворожённо, а после смеётся разрушая всякие надежды. – Ха-ха-ха-ха! Вы никак больны, Верховенский! – Стравгин смеётся, издевается. Он с усмешкой взирает на Петра. Лицо его вдруг теряет всякую веселость. Он, с ремнём в руках нагибается и завязывает Петруша руки. До самого Петра не сразу доходит, почему его запястья вдруг сжались, почему он чувствует сдавленную боль и свой, бешеный пульс. Он смотрит на Nicolas, а после устремляет взгляд к низу, на свои руки. Он уже не противиться боли, он думает, что уже ничего ему такой боли не причинит. Однако Ставрогин думает по другому. – Покажите мне, Пётр Степанович, насколько вы мерзки... - произносит он шёпотом, словно боясь спугнуть. А спугивать уже некого, Верховенский не думает, что всё его человеческое осталось в прошлом, он наоборот, идёт по первому зову, всё ближе и ближе к желаемому. Проводит языком по всему основанию. Берёт глубже. Пока Николай усмехаясь, хватает того за волосы и заставляет взять больше. Пьер берёт в глотку, ни слова не говоря, а, он же не может... Рот занят. Петруша уже сам старается взять ещё глубже. Но Ставрогину такой ход событий не интересен. Он за волосы оттягивает Петра и заставляет взять снова и снова, заставляя выходить его на бешеный темп. И пока он так безжалостно для себя борется за оргазм Николая и слышит каждый его вздох, и Ставрогин это прекрасно понимает, он начинает. – Пётр Степанович, - прерывает он серию своих хриплых вздохов, - Пётр Степанович... А, знаете... - Он продолжает долбиться в чужую глотку, оттягивая Петрушу за волосы он буквально ударяет его голову об стену, кажется совсем того не замечая. – Я помниться, однажды к вам в комнату девушку привёл... - Верховенский резко раскрывает зажмуренные глаза. С непониманием глядя на довольного Ставрогина, который продолжает. – Девушка краса была... - Николай начинает таким тоном о ней говорить будто влюблен был, и Петру хочется, чтобы Ставрогин и про него так говорил, а не как обычно... Усмехаясь. – Я к вам привёл её, пока у вас французский шёл, помните? - Верховенский старается сглотнуть, но не выходит, всё горло забито... Глаза становятся мокрыми. Само собой помнит... – Я точно знал, когда вы закончите и вернётесь... Точно знал, долго оттягивал момента когда смогу столько прекрасную девушку совратить, сделать её совсем грешной... - Верховенский не выдерживает, начинает рыдать, всхлипывая как может, а Ставрогин лишь довольный реакцией продолжает. – Но я не выдержал... Её на постель посадил, сам перед ней и начал её раздевать... Она такие стоны издавала, я наслаждался и... – Петруша в очередной отход хрипло вскрикнул, чтобы Nicolas прекратил, но тот лишь заткнул ему рот, известно чем. – И вы, как всегда решили испортить мне вечер. – Верховенский старается не слушать, хочет не слышать, но у него не выходит. Он плачет, ноет, его душа или её остатки на части рвётся... – Вы вернулись, с такой миловидной улыбкой, а там я... Вы всего несколько секунд в проходе постояли, посмотрели, а после со слезами на глазах, убежали... Вам кажется лет десять было, мне шестнадцать. – Ставрогин близок к разрядке, он больше не даёт Петруше вдохнуть через рот, заставляет держаться, пока держится он сам. Он ногой нажимает на пах младшего и тот с едва ли слышным стоном, просит ещё. – Вы просто представить себе не можете, как бы я хотел заставить вас на это смотреть. На то, как я беру девушку неизвестную вам, на то, какое наслаждение она получала, чтобы вы больше на меня своими влюблённым, детскими глазками никогда боле не смотрели. Я хотел заставить вас смотреть на грех, на совращение! На то, на что детям, вашего возврата и сейчас знать и видеть не положено. – Верховенский отлетел к стене с белой, липкой жидкостью во рту и на губах. Она тонкой полоской велась от основания Ставрогина до губ Петруши. Он сглатывает, плача. Ему отвратительно. Но ему не отвратительно принимать благосклонность со стороны Николая, который своей обувью доделывает своё дело, а Пьер блаженно стонет. Он облизывает свои губы, вылизывает и достоинство человека, буквально порушившего ему жизнь. А тот без зазрения совести одевается и на выходе у комнаты говорит. – Когда вырастите... Прекрасным мальчиком на побегушках станете, собачкой чтобы всё выполнять. Чтобы на попечении быть. Словно куколка - марионетка. А я сейчас просто заготовку сделал. Для будущего поколения...