Я заебался ждать

Жизнь протекает совершенно незаметно, и каждое решение, которое принимает человек, каждый выбор – имеет последствия. Именно поэтому так важно сделать верный шаг. Чтобы не пожалеть.

***

      Матвей настолько резко срывается в Москву, что приходит в себя только в аэропорту. У ног валяется почти пустой рюкзак, который он схватил по привычке. Айфон в кармане мерно мигает индикатором, в Whats App светится одно непрочитанное: «Приезжай», – с давно выученного наизусть номера.       Сафонов тяжело вздыхает, слегка бьёт себя по колену и съезжает по неудобному сидению затёртого чужими спинами кресла. Вокруг течёт и бурлит жизнь, несмотря на позднее время. Краснодар вообще весь такой переполненный, загруженный. Не живой, как почти все российские города, но живучий. Выдерживающий и вмещающий в себя столько всех и всего, что, казалось бы, по швам пошла бы и Москва. Хотя это, конечно же, бред. Москва выдержит всё и даже немножко больше, но это почти как другое государство со своим укладом и правилами. Со своими определёнными людьми. Но Матвею лучше (легче) думать о совершенно незнакомых людях, которые плевать хотели на всякие короны, карантины и маски. Лучше наблюдать за девчушкой лет восьми, которая выпрашивает у мамы купить ей латте или дать поиграть на айфоне. Но мама сама тыкает в экран наманикюренными пальцами, поэтому в маленькую руку вкладывается купюра на латте из автомата. И плевать, что детям нельзя кофе.       Матвею кажется, что Настя была бы хорошей мамой. Заботливой, тёплой, порой строгой, но справедливой. Такой, которая сначала отругает за беспорядок в комнате, а потом включит любимый мультик «про лошадку». Которая будет сидеть у кровати с градусником и невкусным молоком с мёдом. Которая будет оставаться безупречно красивой, даже если на город обрушится цунами.       Считает ли Сафонов, что похерил всё, что смог? Однозначно.       Люди, порой, такие глупые. Или откровенно тупые. В ряды вторых Матвей причисляет и себя. Только полный придурок может разрушить всё ради призрачного ничего. Ради будущего, которого не будет. Не с этим человеком, не в этой стране, да и, в общем, не в этом мире. В мире, в котором только на первый взгляд нет до тебя никакого дела. Но стоит оступиться, или сделать что-то, что выходит за пределы их понимания о «нормальности», они тебя уничтожат.       Но пока что никто ничего не подозревает, даже не узнают в сгорбившемся парне звезду «Краснодара», потому что все бегут, спешат на свой самолёт, толкаются и, естественно, забывают извиниться. Матвей тоже спешит, хоть по нему это и не видно. По ощущениям, он спешит к краю пропасти. Что за ней – не знает никто.       Сафонов сжимает подрагивающие руки в кулаки и выдыхает горячий воздух в маску. В наушниках, любимых красных, впервые не звучит ничего. Матвею достаточно его голоса. «Я заебался ждать», – как спусковой крючок. Сафонов тоже, тоже заебался.       Всё это напоминает бег по кругу, когда ты пытаешься убежать от самого себя. От своих мыслей, от своих самых тайных и тёмных желаний. От себя настоящего, который хочет жить сегодняшним днём, не заглядывая в будущее, и не боясь. Только этот спринт заранее можно считать проигранным. С первой секунды, как в сопливых романах, он пропал. От одного взгляда бросало в жар. От одной мысли – становилось страшно. Страшно сделать шаг и разрушить весь свой устоявшийся сформировавшийся мир, в котором было всё для классической жизни футболиста, начиная от карьеры и заканчивая почти женой. Матвей пропал ещё тогда, играя в Уфе за молодёжку «Краснодара». Карие глаза на глупом, откровенно деревенском лице не выходили из головы ещё несколько дней. Сафонов не понимал, что происходит (не хотел понимать) и был рад, когда навязчивый образ вытеснили тяжелые тренировки и любимая Настя. Жаль, что это было временно.       На взрослом футбольном уровне они пересекались до отвратительного часто. А настоящее знакомство вообще произошло совершенно случайно, очень скомкано и быстро. Просто:       – Привет, я Игорь, – и протянутая для приветствия рука.       – А я Матвей, – ладонь, кажется, сжимают дольше необходимого.       – Мотя значит, – и в глазах напротив впервые он видит смешинки.       Матвей запомнил всё в мельчайших деталях, даже если и хотел бы не.       После знакомства пошли встречи. На матчах клубов, в молодёжной сборной. В московской однушке. Просто однажды Дивеев сказал, что ему скучно, а Матвей был в Москве, задержался после «Спартака». Положа руку на сердце, или на печень (куда там правильно?), Сафонов не сможет вспомнить, какие такие дела задержали его тогда. Но, наверное, что-то очень-очень важное. Во всяком случае, он на это надеется. Не мог же он остаться просто так, верно?       Жилище заядлого холостяка Матвей редко разбавлял своим присутствием. В силу географии и призрачного «какая-то непонятная хрень». Но тем ценнее были эти встречи. Они словно придавали сил, позволяли напитаться энергией одного и непоколебимым спокойствием другого. Достаточно было просто поговорить, выпить чаю, скатать в плойку и схомячить пиццу, чтобы зарядиться и двигаться дальше. Для душевной внутренней батарейки этого было достаточно. Сначала.       Последняя же такая поездка в столицу родины закончилась громким хлопком дверей и опустошением, поселившимся под кожей и в мозгу. Причём, впервые у обоих. Только если один был способен относительно спокойно и даже философски оценить ситуацию, то второй закопался по самое небалуй. Хотя, казалось бы, куда ещё глубже, а, Матвей? Самому себе это объяснялось тем, что «У тебя же, блять, невеста, на секундочку, есть. Любимая и самая лучшая». Голос разума вопил, пытаясь дозваться до глупого сердца. Бесполезного органа, который стучит чего-то, волнуется рядом с этим несуразным человеком. Качал бы кровь и не портил никому жизнь. Но отговорка про невесту стала помогать в исключительных случаях. А казалась правдивой ещё реже. Сказать, что он был подавлен или расстроен – это будто вообще промолчать. Особенно, когда фоном этому всему стало вынужденное монотонное восстановление. И много-премного времени на подумать. Такое его состояние не заметил бы только ленивый. И глухой. С куриной слепотой. Матвей всё чаще стал ловить себя на мысли, что настоящих тренировок не хватает до жути. Не хватает рядом парней, тупых шуток Шапи и подколов Мартына на тему роста некоторых кривоногих и не совсем русских. Но травмы же никогда не бывают вовремя. Восстановительные тренировки монотонные, нудные и такие, что «думай, не хочу». Была бы нормальная нагрузка, он бы выбил из себя все мысли. «И дурь», – как сказал бы отец, если бы узнал, как кромешный звездец происходит в его голове. Сафонов хотел бы работать наравне с парнями, пахать так, чтобы силы оставались только на упасть и чуть-чуть умереть. Чтобы под веками от усталости мелькали мошки, а не навязчивые образы и картинки. И чтобы сон был глубоким, без сновидений, которые оставляют на коже фантомное ощущение прикосновений.       Если бы его спросили, чего он хочет от жизни прямо сейчас, Сафонов вряд ли смог бы ответить. «Поэтому никогда не спрашивай», – в мыслях звучит голос одного недалёкого защитника.       Последний визит: «Не последний, а крайний, Мотя», – закончился даже не ссорой, а логичным, мол, зачем ты приезжаешь, если сам не понимаешь, что тебе нужно. А что Матвей? Он просто чувствовал необходимость быть здесь и сейчас. Он не знал, в какой роли и с какой целью, не считал себя влюбленным или хотя бы заинтересованным. Сафонов не признавал своего поражения. «Признать» равно «сдаться». А сдаваться Матвей не привык. Не привык он и к мысли, что рядом с этим несуразным человеком ему даже дышалось легче.       Каждая из последних (крайних?) встреч случалась спонтанно и заканчивалась заранее проигрышным: «Определись, наконец, или вообще не приезжай».       Он бы и рад «определиться» и даже «не приезжать», остановить всё, ведь у него есть красивая девушка, в которую он влюблён ещё со школы, на которой хотел жениться и даже успел сделать предложение. «Был влюблён, хотел жениться». Сейчас все эти фразы звучали в прошедшем времени. Во времени, когда он и правда в это верил. Но сейчас каждый чёртов раз его словно магнитом тянуло совсем к другому человеку. К человеку, который был соткан из острых углов и линий, из прямолинейных высказываний и порой вышибающих дух вопросов. К человеку с резкими чертами лица, огромными оленьими глазами, тонкими и, сука, манящими губами. Матвей каждый раз залипал на них, безбожно теряя нить разговора. Недолго думая, он всегда подавался вперёд, в поисках поцелуя, чтобы хотя бы раз ощутить вкус этих губ. Но каждый ёбаный раз утыкался губами в щёку, потому что «Определись уже» – на репите.       Но разбитый Настин телефон, слёзы и «я никогда тебя не прощу» вылились в лаконичное, улетевшее в WhatsApp: «Я определился».       Дальше: быстрые сборы, заказ билетов на ближайший рейс, засунутые в карман ключи от машины и злостное нарушение карантинных норм и рекомендаций по восстановлению.

***

      Парковка «Домодедово» встретила Сафонова немногочисленными автомобилями и одной счастливой, хоть и сонной улыбкой.       Игорь думал, что этот кусок мудака уже никогда не решится. Столько сил и нервов вытрепал своим: «У нас все равно ничего не получится, зачем пробовать-то?», – а потом возмущенным: «Я просто хотел тебя поцеловать». Хотел он, ага. Дивей не считал себя ханжой, недотрогой или ещё кем-то, но быть чьим-то грязным секретом тоже быть не хотел. Нелепо и глупо скрываться, на сборах делать вид, что они едва знакомы, а потом обтирать стены номеров Мотиной спиной. Игорь не обманывал себя с самого начала. С того самого момента, как длинные узловатые пальцы сжали его ладонь в приветственном жесте. Тонуть в этом человеке Дивеев не боялся, он сам нырял поглубже, так чтобы с макушкой и ноги не касались дна. Глаза цвета морской волны завораживали, завлекали, обещали многое.       Игорь давно прижал бы его к себе, поцеловал, никуда и ни к кому не отпустил, если бы знал, что это поможет Матвею перестать сомневаться. Да, он не сможет обещать ему «долго и счастливо», не сможет построить иллюзии и сказать, что у них всегда всё будет хорошо. Что ему же, Игорю, не надоест. Да, вопрос с принятием себя и своего выбора, как бы пафосно это не звучало, стоял очень остро. Первая волна осознания погребла под собой, практически не оставляя шанса на спасение. Он задыхался в агонии своей неправильности, своей сломанности. Были попытки перекроить себя, были девушки, были даже зачатки отношений. Но он их не хотел. Ни девушек, ни отношений с ними. Нет, у него, как и у любого нормального парня было физическое влечение. Но именно это и дало понять, что Сафонов – это немного большее, чем просто прихоть. Это задорный смех с предыханием, это акулья улыбка, ямочка на подбородке. Это губы, руки, голос, тело. Это весь он. Целиком.       Поэтому Игорю стоило титанических усилий отвернуться, когда Матвей хотел его поцеловать. Сафонов «просто попробует, просто проверит», а у Игоря перевернется мир. Если Матвею нравится вариться в своём «Я люблю свою девушку, но хочу тебя поцеловать», так пусть варится на здоровье. Игорь знал, чувствовал, что когда-то Сафонова эти кошки-мышки настолько доконают, что он примет решение, которое изменит их маленький ещё неокрепший мир, снесёт сваи, на которых он держится, но это решение будет принято трезво и с полной уверенностью в своей правильности.       «Я определился», – застаёт Игоря за просмотром какого-то второсортного шоу на ютубе. Он тупит на всплывшее уведомление несколько секунд, а потом тапает по нему, чтобы вчитываться в этот набор букв ещё с десяток минут. Дивееву хочется задать логичный, лаконичный и вообще жутко скребущий подкоркой вопрос: «А?». Но ответ на него получить, оказывается, страшно. До дрожи в коленках. Хочется поверить в тот исход, которого ждал, но ещё страшнее получить в ответ: «Я женюсь. Дружком будешь?». А он будет, потому что не может не.       Сообщение выходит набрать не с первого раза, буквы не хотят складываться в слово, которое провисит непрочитанным ближайшие часы, оставляя Игоря в неизвестности. Будто он стоит перед стеклом, через которое невозможно ничего увидеть, кроме блёклых силуэтов и кривых теней.       Когда дверь машины хлопает гораздо громче нужного, а Дивеев, кажется, наконец-то делает вдох, морщится и молчит, барабаня длинными пальцами по рулю и искоса наблюдая за вознёй на соседнем сидении.       Матвей бросает рюкзак назад, дёргает замок на осенней парке, сейчас конечно же октябрь, разблокирует телефон и смахивает полученное сообщение. Даже если бы Игорь не ответил ему, он бы всё равно прилетел. Чтобы хотя бы извиниться, что заставил так долго ждать. Но сейчас он делает всё, чтобы хоть как-то унять дрожь. Он не девчонка, конечно же, и не впервые с этим человеком так близко, но впервые между ними такое напряжение. Сафонову кажется, что только стоит руку протянуть и он сможет дотронуться до этих струн. Матвей до сих пор не знает, чего хочет, утопает, уплывает в свои мысли, барахтается в них как щенок, которого бросили в воду. Минутный порыв и эмоциональный перегруз заканчиваются, а о черепную коробку начинают биться вопросы: «что дальше?», «зачем это всё?», «может ещё не поздно вернуться в Краснодар и сделать вид, что было принято совсем другое решение, не в их пользу?»       Выдёргивает его из этого состояния тихое: «Теперь можно», – в самое ухо. Матвей резко поворачивает голову, буквально сталкиваясь носами с Игорем. Он хочет спросить, что, собственно, можно, но тёплый взгляд и добрая улыбка напротив дают ответ на такой уже и не особо важный вопрос.       Он подаётся вперёд и, не встречая сопротивления, легко прикасается своими губами к чужим. Замирает, мысленно отсчитывает секунды, сверяет ощущения. Пугается этих ощущений даже. Но отстраниться ему не даёт тяжелая рука на затылке. Матвей глубоко вдыхает через нос и полностью расслабляется. Кладёт руку на чужое колено и немного сжимает, побуждая действовать смелее. А Дивеева, собственно, дважды просить не нужно. Он горячо выдыхает в губы и прижимается к ним в жарком поцелуе. Матвей становится мягким и податливым, он млеет от того, как нежно гладят его скулы и шею. Раскрывает губы, выпуская тихий стон, и встречает чужой язык, который проходится по кромке зубов, нежно оглаживает нёбо и щеки. Сафонов придвигается ещё ближе, вцепляясь в плечи Игоря, прикусывает его губы и дуреет, понимая, чего его так долго лишали.       Дивеев шепчет, почти стонет в губы: «Мотя-я», сжимает руку на поясе, ныряя под расстёгнутую куртку, и целует ещё увереннее.       Они лижутся, будто малолетки на первом свидании, стонут друг другу в губы, почти начинают раздеваться и не могут остановиться.       Воздух катастрофически быстро заканчивается, и Игорь отстраняется первым, открывает глаза и наблюдает за тяжело дышащим Матвеем, который провокационно облизывается и растягивает губы в своей самой счастливой акульей улыбке. Игорь рад, что всё получилось именно так, потому что теперь он может быть уверен, что Сафонов не сбежит на следующий день. Да, он уедет, но это будет «До скорой встречи», а не побег и попытка всё забыть. Во всяком случае, Дивеев на это надеется. Ведь сложно получить всё, а потом от него отказаться. Что будет дальше, он тоже не может особо представить, но хоть какая-то определённость даёт надежду на светлое будущее.       Игорь по-детски чмокает Матвея в нос и аккуратно выруливает со стоянки, направляясь домой.       А Сафонов жмуриться, как сытый и довольный кот, сжимая ладонь на чужом колене, но всё ещё не осознаёт масштабов того, что натворил.

***

Ежедневно мы делаем выбор и должны понимать, что у каждого выбора могут быть последствия. С плачевным результатом в том числе.