double s

Сказать, что закоулки Йокогамы умели удивлять — проще не говорить вообще ничего. Разбитые на районы местных банд, закоулки и грязно серый цвет стен, не такой, как аристократичный пепельный, а именно гнилой грязевой цвет, покрывал окружающую площадь, едва давая продохнуть. Неприятный запах горя, разлуки, смерти и нищеты содержался в определённом количестве в лёгких брюнета. Он размеренно шагал вдоль покосившихся вывесок 24 х часовых продуктовых и услуг по починке техники. Когда-то и он был частью этой непроглядной бездны, усмехнувшись, он только глубже опустил руки в карманы кофейного пальто и насвистывая лёгкую мелодию, мысленно заметил, что дома кончались и сельдерей, и мерзкие биойогурты Ацуши. Не то, чтобы Дазай и впрямь волновался, что светловолосому нечем будет заняться в его отсутствие, как порыться в холодильнике и не обнаружить ничего съедобного, даже повесившуюся мышь. Он скорее хотел просто поставить младшего перед фактом, что Осаму нужны новые костюмы, ибо дамы видели уже все его рубашки. К концу его логического размышления, носки лакированных туфлей преодолели порог одного из нескольких сохранивших, хоть какой-то, не до конца ущербный, вид, баров. Стоит отдать основателю дань уважения, он до последнего дрался за территорию и налаживал связи, чтобы его сыну было легче управлять бизнесом, жаль правда, что он отправился вслед за папашей во время одной из лавин вышибал. Дазай в тот вечер получил растяжение и едва не сдох от перелома трёх рёбер: «можно сказать по воле Божьей», — со слов его соседки, смешно даже. Бог парню никогда не благоволил, Божье слово и вовсе заставляло содрогаться от ужасных звуков, которые покидали уста прогнившего священнослужителя, который яростно крутился и извивался над «мучениками», которые были прибиты к дощатым крестам на манер распятья по одной-единственной причине — они согрешили. Тогда, на службе, когда низкого светловолосого худощавого мальчишку-бариста из кафе неподалёку от провонявшей бедностью квартиры отца Осаму, затаскивали в проходе на пьедестал к очередному стоящему в круге остальных изваяний с живыми людьми, пригвождёнными к дереву, кресту, он, сжимая руки в кулаки и яростно скалясь, сорвался на помощь. Стоило ли оно того? Стоило ли оно отречения от церкви и ненависти всех местных верующих? Он никогда не узнает ответы на эти неинтересные вопросы, однако никогда больше, после того случая, он не заходил в местообитание настолько неправильного Бога. Бог почему-то не любил любящих. Волна звуков накрыла Дазая, как только он вступил на территорию «Террариума»: тихие шушуканья по углам, вызывающие наряды стриптизёрш и одиночных проституток, громкие движения толпы перед настраивающейся на покоцанной временем, сцене — рай для музыкантов, подпольных рэперов и танцоров, рай для желающих услышать, узнать, вкусить запретный плод. Для готовых любить нелюбящих.

BOTOPASS — Flamingo

Прогнившие оконные рамы, которые никак не могли заменить, пропускали холодный воздух внутрь, однако он ни капли не помогал избавиться от спёртого воздуха и запаха пота, секса, кайфа, эйфории. Однако же это не мешало «Террариуму» вмещать в себя огромные толпы фанатов и готовых расстаться с деньгами за барной стойкой. Едва ли Осаму мог считать это печальным — около сорока процентов от всех доходов во время его выступлений, помимо его собственных, попадали ему в конверт — но в пятницу помещение было забито настолько, что многие падали в обморок, а кого-то и вовсе могли затоптать, последствия могли варьироваться от ушибов и переломов до инвалидности, не говоря уже о групповых потасовках или случаях, когда какой-то ублюдок приводил с собой вышибал. Запах перегара и сигарет в полуподвальном помещении, неприятным шлейфом, следующий теперь за брюнетом, заставил его поморщиться и разочарованно выдохнуть, когда он заметил, что рок-группа, выступавшая перед ним, почти закончила — времени на распевку почти не осталось. Юноша аккуратно достал гитару из чехла и перекинув пояс через голову, настроился, ему нужно было всего лишь опять представить Енисейские Луги, которые такому, как он, никогда не предстоит увидеть. Прожектор бьёт по глазам, а рёв толпы звучит немного громче, чем он ожидал, что говорит о дополнительном заработке сегодня. Бледные аристократичные пальцы бегали по струнам, пока артист здоровался с фанатами и напоминал, что готов сыграть что-то по их желанию в следующий раз, за символическую плату, естественно. Выступление не продлилось долго и выдержав пытку ярко белыми прожекторами, слепящими до слёз, Дазай кинул заинтересованный взгляд на девушку, сидевшую в углу за ширмой с японской традиционной росписью. Он не мог сказать ничего о её характере или отношении к нему, он не мог даже сказать, как её зовут, хотя несколько десятков человек в этом подвале были бы не прочь даже лечь под него (и он имеет ввиду не только девушек), однако эта хрупкая рыжеволосая особа, за которой всегда закреплён столик возле этой ширмы, вызывает у парня искушение. Искушение поиграть в кошки-мышки с вытекающими из этого последствиями в виде нескольких горячих ночей, свиданий и возможно даже, отношений. Ацуши бы сказал, что это любовь с первого взгляда, Дазай же может сказать только о подозрительности (читать, как «заинтересованность в неприступности и мистичности») и недотрахе. Он присел на край сцены, так как его выступление было последним в этот день и болтал ногами от скуки. Осаму уже сбился со счёту, какой же это концерт в «Террариуме» за неделю; любителей выпить, потанцевать и даже просто послушать свободную музыку в клубе было довольно много в любой день недели, знал не понаслышке, но пятницы выжимали из брюнета все соки. Пол, усыпанный возле барной стойки зелёными осколками, отливал мягким изумрудом под проблесками прожекторов и Дазай усмехнулся, подобрав ногу, он вытянул руки, потянувшись и опёрся подбородком на опору: эта картина была настолько привычной и уже так въелась в память, что стала надоедливой и вызывала медленно подступающую горечь бытия.       — Пацан, — скрипучий голос высокого бармена раздался неподалёку, когда брюнет повернул голову в его сторону, совершенно незаинтересованно пялясь на чужие вытравленные краской волосы — каждая собака Йокогамы знала русского бариста адских шоу. Только в руках блондина напитки начинали кипеть и менять цвета прямо на глазах, а лёд гореть. Гоголь Николай умел нравиться людям, улыбаться сквозь гримасу боли и усмехаться смерти. Была ли она так благосклонна к нему именно по причине их близкой дружбы — бариста был в баре с самого начала, ни одна живая душа не решалась оспаривать его слова и не один начальник в здравом уме не решился бы его уволить — или же по причине их частых стычек. Кто знает, может и то, и другое? — Хорошо выступил сегодня.       — Как и обычно, Гоголь-сан, — Дазай кивает в знак уважения старшему, когда горло начинает раздирать от невысказанных слов. Достаточно и того, что блондин спас его от нищеты и огромных проблем, показав, что можно зарабатывать и не только на чёрной основе. Брюнет подбородком указывая на пачку сигарет, вопросительно поднимает одну бровь, — можно? — мужчина разводит руки в стороны давая немое согласие с глухим и неуслышанным осуждением: голос и лёгкие певца становились только хуже после каждой выкуренной сигареты. Не то чтобы он ими злоупотреблял, но пользы от них столько же, сколько от воды, налитой в сито — не донесёшь, не польёшь, не выпьешь, только потратишь время и воду.              По особо дерьмовым дням Дазай приходил в «Террариум», чтобы просто загубить пару рюмочек, в остальное же время, ровно три раза в неделю, он очаровывал дам своим невероятным голосом и харизмой, а постоянные клиентки приводили и своих подруг, «испорченным телефоном» делая парня только узнаваемей и популярнее.              — Когда выступаешь в следующий раз? — натёртые до блеска бокалы постепенно заполняют свои ниши в витражном обрамлении стеллажей бара, когда из подсобки для работников выглядывает зевающий брюнет с взлохмаченными волосами. Пытаясь одной рукой уложить волосы, он торопливо закрывает за собой дверь и достаёт заколку из заднего кармана теперь уже не сильно отутюженных брюк.              — Кто бы знал? — ослепительная улыбка Дазая не даёт былому знакомому никакого покоя, но увидев, что статный напарник из бара направляется прямо к певцу, Гоголь спешит ретироваться к барной стойке, уделяя всё своё внимание невероятно декорированным колбам и стеклянным сосудам с различными жидкостями и добавками. Николай и правда по-особенному любил собственную работу, которую не покидал уже более десяти лет — Осаму не приходилось считать, ведь первый раз свой день рождение он праздновал именно здесь ровно одиннадцать с половиной лет назад. Кажется, он тогда впервые в жизни узнал, что такое забота, — Посмотрим, как пойдёт, может на следующей неделе и вовсе не объявлюсь.              — Дазай-кун, — немного хриплый голос мужчины заставляет задумавшегося парня вздрогнуть, спина покрывает мурашками, когда его вовлекают в объятья и ледяные от постоянного недосыпа, дерьмового метаболизма и огромного списка хронических заболеваний, руки ныряют под пиджак, бегая по тонкой рубашке вверх и вниз, — ты уже выступил, да? Я опять всё проспал? — Виноватый вид Достоевского, однако говорит скорее о его шикарном опыте игры на сцене, а не об искреннем раскаянии — старший обожал издеваться над младшим и подтрунивал по каждому поводу и без, как например, сейчас: — очень не жаль, сожалею.              — От души в душу душевно, иди нахуй, сладкий, — Дазай шутливо отпихивает чужое холодное тельце, закутываясь обратно в подол пиджака, в попытках согреться, когда вздрагивает уже не из-за холода:              — Как дела, Осаму?              Простой вопрос, который заставляет часы над баром тикать громче и оглушительнее, а удары сердца в груди стремительно ускоряться до галопа, а то и быстрее, намереваясь разорвать мышцу, обеспечивающую функционирование организма. Дазай никогда не был готов ответить на этот вопрос, но одевая маску, он был готов покорять дам и господ. Он певец — игрок на собственном минном поле с бесконечными подсказками и пропусками ходов в шахматных партиях.              — Всё в порядке.              Парень никогда не отрицал, что у него есть проблемы и с финансовым положением, и с семьёй трудно было бы сказать, где кроме личной жизни, у Дазая на самом деле не было проблем. Это не мешало ему, однако, довольно бодро существовать и быть одним из активистов прогнившей шараги в часе езды от его сырой и неотапливаемой комнатушки.              — Тебе бы не помешало серьёзнее относиться ко всему этому, — следует дружеский упрёк.              — К чему именно, Фёдор? Есть ли смысл во всём этом? Быть или не быть, вот в чём вопрос…              — Шекспир.       — Безвкусица.              Голос блондина прозвучал одновременно с Достоевским и оба уставившись друг на друга почти не заметили, как певец выскользнул из-под их внимания, затеивая новые дебаты, но на этот раз уже не на тему политики. Гоголь только в последний момент успел крикнуть ему в спину, что он, нахлебник, опять не заплатил за выпивку и вообще: «Вычту из зарплаты, Дазай Осаму!»              Кофейное пальто, небрежно накинутое на плечи, не согревало, а лишь создавало образ интеллигентного человека. На самом деле же, будь воля Дазая и не будь этого отвратительного чувства долга перед человеком, который его считай воспитал, то он бы уже давно либо в петлю залез, либо ещё раньше был бы съеден собаками — законы улиц не делят животных и людей, выживают только те, кто находится на вершине пищевой цепочки. По словам Ацуши, он бы больше нервов сохранил, даже останься на кресте и сдохни потом от заражения крови.              «Довольно бессмысленная смерть, тебе не кажется?» «Ветер в голове» — наверняка, так и есть. Его мысли забиты чем угодно, кем угодно, но только не тем, что заботит людей в его возрасте. И он не врёт — ему всё равно на себя и на всех вокруг. Гордый, но безумно талантливый начинающий вокалист, довольно известный в соответствующих кругах — он больше напоминал другим безжизненную глыбу льда, чем настоящего человека с чувствами и эмоциями. Возможно ли, что он будучи бракованным и вовсе не испытывал никаких чувств, а песни, исполняемые им, были наполнены фальшью и словами просто для создания рифмы?              Дазай Осаму — постепенно покоряющий сердца людей, начинающий вокалист, который не может плакать и смеяться, не может осуждать и хвалить. Дазай Осаму, который может становиться на колени только перед музыкой.              Холодный ветер, бьющий в его лицо, напоминает о суровой реальности, и парень закутывается в пальто, пряча руки в карманах, перебирая кучу всякой мелочи в поисках наушников. В мыслях мелькает только девушка из-за ширмы с китайской живописью и её изящная бледная кисть руки с рубиновым перстнем, на миг выглянувшая из-за перегородки.              «Интересно, японка ли она?»