Одна из ее ночей

Дарси стоит, упершись руками в стену. Ноги широко расставлены, зад приподнят. Она абсолютно обнажена: здесь не оставляют на ночь одежду узникам. Чтобы лишний раз не пытались бежать, и дабы облегчить силам добра доступ к осужденным. Дарси бы смеялась над этой шуткой, не будь одной из осужденных она сама. Потому что силы добра действительно приходят каждую ночь. В лице монахов. И их доступу к ней действительно ничто не мешает. Она не знает, сколько их было всего. Иногда ей кажется, что сотня, иногда, что тысяча. Она ненавидит все лица, которые видит при свете дня, потому что не знает, кто из них, и как часто. Но не сомневается, что каждый из них. Она ненавидит Наставника, потому что каждое его доброе слово таит скрытый намек. Она не знает, как часто здесь, в этой келье, бывает именно он. Она не знает даже, чьи пальцы поглаживают сейчас ее промежность. Темнота кельи непроглядна, и ведьма, лишенная своих чар, совершенно беспомощна. Она двигается в такт его пальцам, стремясь поскорее стать влажной. Это унизительно. Но с тех пор, как Дарси перестала сопротивляться, больше четырех человек за ночь к ней обычно не приходит. Сегодня это уже второй. И чем раньше все закончится, тем дольше удастся поспать. Ее гладят не грубо, но настойчиво. Она помнит эти движения: пальцы идут взад-вперед, надавливают на клитор, проникают внутрь, несколько движений в ее теле, и все начинается сначала. Дарси знает его. Этот приходит к ней часто. Она узнает их по привычкам. В ее измученном, воспаленном мозгу у каждого есть имя. И способ, которым она собирается с ними разделаться. Когда-нибудь. Когда ей удастся отсюда выбраться. А пока с ее губ срывается стон. Тихий. Призывный. И пальцы у нее между ног начинают двигаться быстрей. Бедра ведьмы тоже ускоряются. Дарси стонет, выгибается и трется о мужчину задом, стараясь посильней прижаться к возбужденному члену позади себя, спровоцировать его войти в нее. Усилия приносят плоды – под его пальцами начинает противно хлюпать, и горячая ладонь обхватывает бедра Дарси, прижимая её тело к себе. В этот раз внутри оказывается уже не два пальца, а три. Он старается протолкнуть их как можно дальше, проверяя готовность узницы. Дарси двигает бедрами ему навстречу и снова стонет – она готова. Его пальцы двигаются в ней пару раз, а затем их меняет член. Он толкается в нее плавно и входит сразу до упора. Правая рука на лобке, а вторая поднимается вверх, и начинает ласкать едва начавший твердеть сосок. Дарси изгибается и начинает двигаться даже раньше, чем он. Его член скользит в ней вверх-вниз, горячее дыхание щекочет шею, а пальцы снова надавливают на клитор. – Оооооооо…. – она откидывает голову на его широкое плечо и закусывает губу, пытаясь справится с накатившим отвращением. Даже сейчас, темнота помогает ей. Вряд ли Дарси смогла бы быть убедительной, имей монахи возможность видеть ее лицо. Его губы страстно впиваются в шею, втягивают кожу, и ползут вниз, к плечу, оставляя после себя дорожку влажных засосов. Еще несколько штук в придачу к тем, что уже покрывают тело. Холщовый комбинезон узника, который принесут ей утром, скроет следы. Очень закрытый комбинезон для столь теплого климата. Стойка под горло, длинные рукава, узкие манжеты, и даже штаны-шаровары, позволяющие скрыть, как тяжело порой узницам свести вместе ноги… Такой пуритански-целомудренный вид. Особенно на фоне расхаживающих полуголыми монахов. Очень вежливых, обходительных и тактичных при свете солнца. Это похоже на какую-то игру, извращенную прелюдию к тому, что происходит в монастыре ночами. Но об этом Трикс не говорят. Встречаясь утром, среди зеленых лужаек и пенья птиц, ведьмы просто стараются вести себя, как раньше. Их личным правилом с первых дней в «Светлом камне» стало делать вид, что они не замечают дрожащие руки друг друга, круги под глазами, следы от побоев и губы, искусанные в кровь. Хотя, каждая из них прекрасно понимает, ЧТО делают с подругами по ночам, в их закрытых кельях... Чаще всего ведьмы просто молчат. Или говорят о ничего не значащих вещах. Например, какое все здесь мерзкое, или как хорошо было бы дойти до горизонта… И стараются не смотреть друг другу в глаза. Вообще смотреть куда угодно, только не друг на друга. Особенно сейчас, когда побои остались только на лице Айси. Потому что, из них троих, лишь она еще не сдалась. Иногда, ночами, Дарси слышит ее пронзительные крики. Обычно сквозь свои собственные стоны и наставительный шепот очередного монаха, объясняющего, как лучше делать ближнему добро. В такие моменты Дарси особенно сильно презирает себя. И гордится подругой. А еще отчаянно ненавидит её. Дарси не помнит, на какую ночь избиений и групповых изнасилований сдалась сама. И не знает, раздвинула ноги первой она, или Сторми. Потому что это не соревнование… Но, все же… День, когда Айси сломается, будет означать, что дело не в гордости или силе. Просто есть вещи, которые вынести нельзя. И значит, можно простить себе эту ночь. Как и все остальные. Вынужденную покорность, податливость, даже имитацию удовольствия можно будет списать на обстоятельства и, выбравшись отсюда, забыть, как кошмарный сон. Возможно, она сможет забыть даже соски, предательски твердеющие под уверенными пальцами. И это нарастающее возбуждение, заставляющее желать ласки того, кого все ее существо так яростно ненавидит. Дарси снова закусывает губу и со всей силы сжимает кулаки, втыкая ногти в ладони. Но сейчас боль не помогает. Только усиливает контраст. Дыхание учащается. И она опять стонет, с омерзением понимая, что страсть в голосе уже наполовину непритворная. Дарси снова прижимается к нему. Сжимает и разжимает влагалище в такт его резким толчкам, надеясь довести партнера до оргазма раньше, чем кончит сама. Потому что любые унижения и боль вынести легче, чем осознание, того, что происходящее может ей нравится. Потные горячие руки скользят по её телу, а бедра стремительно наращивают темп, заставляя Дарси вторить ненавистным движениям, приближая тело к удовольствию, которого она совсем не желает. – Пожалуйста, нет, – сквозь выступившие на глазах слезы шепчет она, не в силах остановить себя самостоятельно. Но он неумолим. И шепот Дарси переходит в хриплый стон, когда липкие пальцы снова касается ее промежности. Слов больше нет. Только резкие рывки и животные стоны. Дарси двигается в такт со своим тюремщиком, задыхаясь от предчувствия скорой кульминации. Кажется, она кричит, когда почти одновременный оргазм стирает из ее головы остатки мыслей. И на какое-то время вообще перестает понимать, где находится, просто прижимаясь к партнеру дрожащим от возбуждения телом. – Видишь, – отрезвляющие слова ввинчиваются в мозг, – когда ты делаешь другим приятное, тебе становится хорошо самой. И ее трясет. Наслаждение, ненависть, чувство бессилия и отвращение к самой себе сменяют друг друга, пока он оправляется и идет к двери. – Это прогресс, Дарси. Сегодня мы сделали очень большой шаг на пути к позитивному мышлению,– произносит голос, который она так часто слышит днем из громкоговорителей, прежде, чем за ним закрывается дверь. И Дарси уже больше не пытается сдерживаться. Она утыкается в стену лицом и рыдает, тихонько сползая по ней на пол. Дарси продолжает сидеть там, даже когда слезы уже высохли. До тех пор, пока на месте всех чувств не остается одно только опустошение. А потом в двери кельи поворачивается ключ, впуская следующего…