Эми

Эмма Барретт Кропп — самая младшая из Кропп. Художник, барабанщик группы Palaye Royale, где Себастьян Данциг — самый старший — гитарист, Ремингтон Лейт — средний — вокалист. Одевается подобно пирату: легкие блузы, шляпа, пронизанная колечками, брюки в полоску и отглажены в стрелку и берцы. Постоянно множество цепочек или «ниточек», как называет их Ремингтон. Как же её достал средний брат. Постоянные придирки к внешнему виду или к увлечениям. А иногда и намеки, «хорошего» характера. Но только за бокалом рома. Капитанского рома. Да, Эми, как её зовет Рем, любит Капитанский ром. Текила? Да к чёрту! Ром? Капитанский? Да за милую душу. — Опять хлещешь? — А тебе на кой чёрт это знать?! — Как бы я твой брат, Эми! — Вот и иди, братец, и целуйся с банкой Нутеллы! И так каждый вечер, если Эмма решится выпить один бокал рома, что случается раз в неделю. Но если выпьют они вместе… ууу… Себа! Вызывай скорую! — Эх, Эми… вот не были бы мы родными, я б тя трахнул. — Да ты только банку нутеллы трахнуть можешь! — А ты сесть на бутылку рома! — Ах ты! И драка. Всегда выигрывает Эмма. Ну как выигрывает… резко скидывает Ремингтона со стула, чтоб лежал на животе, а сама садиться на спину его и не дает вставать. Хоть и маленькая, но весит 56 килограмм. Рему дышать трудно, и он начинает барахтаться. Тут подбегает Себастьян с ворчанием, в духе «да как же они задолбали», «наверное кто-то из них всё же ебнулся головой», «да как заебали их пьянки». Впрочем, в духе старого деда. Потом сам же страдает: либо Ремингтон вопьется ногтями резко в плечо и руку, думая, что это Эмма, либо Эмма, защищая Себу, ударит Рема, задев при этом старшего брата. На утро оба просят прощения у Себастьяна и просят у него аспирин. И каждому он говорит одно и то же: — Нехер так пить. И уходит, оставляя стакан с водой и с шипучей таблеткой аспирина на прикроватной тумбочке и ставя рядом с кроватью по графину воды каждому. А туры… отдельная тема! Их кровати рядом. Кровать Эммы над кроватью Рема. Она редко пьет во время туров, в отличии от среднего брата. Впадает уже бухущий в хлам Ремингтон в кабину. — О! Эми… И прям шлейф от мартини. — Ууу, Рем-Рем-Рем… иди спать. Но нет. Туша идет на неё. Запнулся на лесенке, чуть не упал. — Эми… — Я припомню… Прям перед её ногами падает. И храп. Она припомнит. Утро. Над ухом Рема барабанные палочки бьются прям над его головой о стену, вызывая адскую боль в голове, которая болит от похмелья. — Эмма, хватит! — А мне Себа разрешил! Па-ра-пам-пам… И такая игра как-то стоила ей сломанной палочкой, выпитой Ремом бутылкой рома. Но иногда Ремингтон творил ужасное! Он заглядывал в ванную комнату, когда она мылась, аргументируя тем, что в детстве мыл её сам, если не успевала мама. Или забирал вещи, оставляя одно полотенце. И как только слышался женский крик по дому, Себастьян шел в комнату среднего брата и забирал вещи Эммы, отдавая ей потом через небольшую шель в двери, чтоб Себа не увидел младшую сестренку в негляже. Или когда она готовит, то Рем всегда подходит сзади и шлепает по ягодице Эмму. В ответ в него всегда летит либо ложка, либо половник, либо лопатка, либо самое страшное — нож. Но Рем успевает забежать за стену, поэтому в ней много отметин от кухонных принадлежностей. Больше от лопатки и ножей. Но был момент, который вбился в память Эммы Барретт Кропп… Ремингтон пришел с какой-то девицей домой. Они так угашены были, что до передозировки недалеко. Эмма спустилась на шум. Парочка перевернула напольный торшер. В гостиной был разлит виски на полу. — Бедный паркет и торшер, — на выдохе прошептала она, но после прибавила громкости в голосе, — Рем, твою ногу, ты охерел? Ремингтон смотрел на нее пустыми глазами. Оттолкнув девицу, сестра начала осматривать его зрачки. — Расширенные. Клафелин в перемешку и марихуаной. Рем-Рем… — Да кто ты такая?! Какой же высокий голос был у девицы. Эмма взяла её за руку и поволокла по полу на выход. На крики и визги спустился Себастьян. — Че за хрень?! — Ща объясню! Выкину только шваль. Какое же отвращение было в голосе. Да сколько ненависти, что их мама могла только завидовать злости Эммы на простую шлюшку. Кинув резко её на пол, Эмма открыла входную дверь и перекатила визжащее тело через порог и хлопнула дверью. — Хух… тяжёлая, однако, — смахнув несуществующий пот со лба, она подошла к старшему брату. — Чё с ним? — Под клафелином и марихуаной. Девица, наверное, подумала нас обокрасть, считая, что он один живет. Вишь, цацки на Реме? На его шее были золотые и серебряные украшения, шепочка с замком, серьга в ухе с розовым топазом. Прям дорого-богато. — Ну и малой! — Давай отнесем его в комнату? — Да откуда в тебе столько милосердия, Эм? — Скорее жалость, Себ. Взвесив его на себя, они потащили его по лестнице, не церемонясь. Он ударялся коленями о ступени, о перила, даже головой в угол стены. А Рем только мычал в ответ и пускал тонкую нитку слюнки. Бросив у порога его комнаты, старший брат и младшая сестра порешали, что если ночью проснется, то сам доползет до кровати. На утро у Ремингтона трещала голова, болели ноги. Как будто его побили. Ну не били, но помутузили. Оглядев себя в зеркало, он засмеялся. Помятый, с шишкой на лбу, весь в цацках, макияж размыт, волосы взъерошины. Ужас! Но ему было похер. Доковыляв до лестницы, он начал спускаться. Встал на четвереньки, он повернулся к лестнице попой и пополз вниз. Себастьян уже уехал на студию, чтоб договориться о настройке инструментов, а Эмма завтракала. Не понимая, что с ним и видели ли его брат и сестра, Ремингтон решил повести себя, как обычно. Подойдя уже к Эмме почти на два метра, он заметил наушники в её ушах, из которых играл Slipknot. На столько громко, что Эмма поедала завтрак, не видя и не слыша ничего вокруг. Ну так думал Рем. Только подойдя к ней, он чуть размахнулся, чтоб шлепнуть её, но она резко повернулась на табуретке и почти в лицо его ткнула стаканом с шипящим аспирином. — Оу! Не пугай! — Кто бы говорил, алкошня наркоманная. — Ты тут святошу не строй! У Эммы глаз задергался. Злость появилась так же быстро, как и жалость к брату. Не смотря на короткое домашнее платьице, она соскочила с табурета и завелась, как фурия, крича и бья Ремингтона. — Ах святоша?! Да твоя девица наклафелинила тебя! Обокрасть хотела дом, думая, что ты один тут живешь! — перейдя от ударов ладонями по телу брата, она начала тыкать в него пальцем на каждое своё слово, — Ты надел свои самые дорогие цацки для кого? Чтоб удовлетворить себя?! Ах ты, паскуда! Да и ещё марихуаной укурился! Последнее слово она прокричала на весь дом, как казалось ей. Но решив его добить, она сказала самое обидное, что могла: — Ты — позор семьи Кропп! Ты — позор Palaye Royale! Если тебя не сфотографировали папарацци — то о прошедшем будут знать только Себа, я и твоя тупая черепушка. — АХ ПОЗОР?! Сейчас увидим какой же я позорник семьи Кропп… И впервые в жизни он ударил её. Грубая пощечина. Тыльной стороной правой руки. Настолько сильная, что Эмма чуть не упала, если бы не захватилась за барную стойку. Она не плакала. Зачем показывать слабость… — Мы с Себой тащили тебя, но не хватило сил дотащить до кровати. Мы выгнали девицу. Мы попробывали привести тебя в чувства. И это твоя благодарность? На лице Эммы ничего не было. Просто нет эмоций. Голос стал бесцветным. — Ребят! Я дома! Ну где встречашки? Голос Себастьяна отрезвил и вывел из некого транса Эмму. На левой щеке Эммы краснота появилась, горящая и обжигающая. Пройдя к входной двери, где старший брат уже вешал пальто, она прикрыла щеку волосами, защищая Рема. — Привет, братец. Настроют там хайхэд? — Не обняла, но уже вопросами закидываешь… Стиснув сестру, Себа увидел Ремингтона. Злого Ремингтона, который ненавистным взглядом прожигал дыру в Эмме. Дальше всё, как в тумане: крики братьев, кто-то кого-то ударил, потасовка и плач Эммы. После этого Ремингтон пил чисто в кругу семьи и друзей. И почти не смотрел в глаза сестры. Стыд, по-другому не назвать. Но шутки про то, что если бы ты не была моей сестрой, и так далее остались. Они уменьшились в два или три раза.