В любви нет места страху

Ёжик со всех ног мчался по дороге; его гнал не пойми откуда возникший страх. Юноша думал, что давно оставил его в прошлом, но нет — тошнотворный, вязкий, первобытный, он поглощал всё его существо, выгоняя из дома и вынуждая бежать сломя голову. Прочь от чёрных, свинцовых туч, что поглотили собой почти все небо и стремительно догоняли Ёжика. Ноги сами собой примчали его к дому Пина и юноша несколько раз сильно постучал в дверь, отчаянно надеясь, что тот услышит и ему не придётся кричать, призывая его. В то время Пин, тоже заметивший приближающуюся грозу, как раз собирался поработать в мастерской, но, услышав раздавшийся стук в дверь, пошёл открывать. Едва он это сделал, ждавший на пороге Ёжик, который нервно переминался с ноги на ногу, тут же юркнул внутрь, в три прыжка достиг стола и спрятался под ним. Проследив за ним взглядом, механик понял, что, видимо, поработать ему сегодня не суждено. Но он не испытывал по этому поводу никаких негативных чувств — состояние любимого, его душевное спокойствие было для него намного важнее и ценнее. Механик приблизился и заглянул под стол. — Что случилось? — Г-гроза… я не понимаю, что со мной, но… Тут за окном оглушительно прогремел первый раскат грома и юноша сильно вздрогнул; он отчаянно потёр покрасневшие уши и, глядя в сторону, буркнул: — Знаю, знаю! Ты думаешь — вот глупый Ёжик, боится грозы как маленький!.. Пин с нежностью смотрел на него, не перестающего смущённо бубнить. Ёжик окончательно вырос, пережил вторую за жизнь смену игл и поменял свои старые круглые очки на другие, более взрослые очки-половинки. Но по-прежнему оставался впечатлительной натурой и имел целый багаж страхов и комплексов. Когда-то Пина это несколько удивляло, он даже интересовался у Совуньи и Лосяша, откуда это всё у Ёжика. Те разводили руками, списывая это на то, что тот рос без родителей и данное обстоятельство могло наложить свой отпечаток на нежного ребёнка. «Как можно было бросийт такой чудо, как можно было отказаться от тебя?..» — часто задавался вопросом механик, но не находил на него ответа. В конце концов, если бы судьба Ёжика сложилась по-другому, то они бы никогда не встретились. И такому раскладу Пин лучше предпочёл бы быть рядом с ним, любить его и помогать справляться со всеми страхами. — Meine liebe (Любовь моя), — Пин мягко остановил Ёжика, — иди ко мне. Komm, komm (Иди, иди). Механик протянул ему крыло и Ёжик ухватился, позволив вытащить себя из-под стола. Пин бросил быстрый взгляд в сторону, одним движением сдвинул вещи так, чтобы освободить место, подхватил юношу и посадил его на стол. — Не нужно стыдийт себя за такой пустяки. Я помогайт, ты не будешь бояться. За окном ярко вспыхнула молния, небеса снова громыхнули и в доме Пина вырубилось электричество. Зрачки в глазах Ёжика вновь испуганно расширились, но механик ласковым голосом попросил смотреть на него и тот сумел подавить приступ паники. Лицо Пина было очень близко, он облокотился на колени Ёжика и неотрывно смотрел, поблескивая голубыми глазами. Взгляд завораживал, от него сердце в груди забилось чаще — не от страха, от сладкого волнения, которое тот пробуждал. Ёжик мягко коснулся щеки Пина и тот потёрся ею о ласкавшую его ладонь. По крыше застучали дробью первые крупные капли дождя и вскоре на неё обрушился целый ливень; в небе то и дело вспыхивали новые молнии, сопровождаемые грохотом грома, но Ёжик перестал обращать на это внимание. Значение имел только лишь Пин, осторожно снявший с него очки; он тоже принялся бережно поглаживать сильными крыльями лицо Ёжика и руки от плеч до пальцев. Пин не заходил слишком далеко, но даже этого хватало, чтобы дыхание юноши стало частым и горячим. Ёжик невесомо прошёлся по твёрдому надклювью, вызвав у механика вздох: «Mein kleiner (Мой маленький)… gut (хорошо)…» Юноша бережно, но настойчиво наклонил его голову чуть в сторону и коснулся губами щеки Пина, собираясь проложить поцелуями путь до подклювья. Его никогда не смущало, не пугало и не отталкивало то обстоятельство, что у любимого был жёсткий клюв вместо мягких губ. Он мысленно улыбнулся, вспомнив, как когда-то в первый раз попытался поцеловать Пина, а тот отскочил от него, крайне смутившись и бормоча про то, что пингвины не целуются. Ёжик тогда всё равно не сдался и в конце концов они вдвоём приноровились к поцелуям — юноша иногда мог быть очень убедительным! Пин тоже это помнил, и до сих пор не мог понять, как Ёжику удалось его убедить? Целоваться было ему в диковинку, это было довольно странно, но возбуждающе, с этим нельзя было не согласиться. Он ведь тогда испугался и смутился лишь потому, что боялся — если Ёжик полез бы к нему в рот, то у него мог сработать родительский инстинкт и ничем хорошим это бы не кончилось! К счастью, его опасения не сбылись и Пин получил довольно необычный опыт, но с кем-либо другим механик наотрез бы отказался повторять подобное. Ибо действо это оказалось для него слишком личным и интимным, и раз уж Ёжик стал первым, кому он настолько доверился, он же будет и единственным. Пин от удовольствия прикрыл глаза, чувствуя чужие горячие губы и язык, которые нежили его, издал воркующий звук и немного приоткрыл рот, пуская Ёжика. В такие моменты он предпочитал либо сидеть рядом с любимым, либо вместе лежать, но прерываться сейчас безумно не хотелось. Поглаживая подклювье, Ёжик мягко исследовал чужой рот, касаясь и переплетая свой язык с чужим. Он едва слышно постанывал, когда механик слегка тянул за шёрстку рядом с ушами, а прикосновения ко внутренней стороне бёдер и вовсе заставляли почти вскрикивать от чрезвычайно приятных ощущений. Юноша нетерпеливо заёрзал, уже не зная, куда девать собственные руки, потому вцепился в спину любимого, стараясь не тянуть сильно перья. Механик знал, как сделать ему очень хорошо и, помня как это смущает Ёжика, не мог отказать себе в удовольствии услышать лично от него: — Bereit, Liebling? (Готов, любимый?) — тихо спросил Пин. — Пин… пожалуйста… — простонал Ёжик. Как только чужое крыло скользнуло к самому низу живота, юноша издал крик, полный облегчения. Крупно дрожа от наслаждения, тот прижался к механику так тесно, насколько это было возможно. Юноша прекрасно понимал и признавал, что нет ничего стыдного в удовольствии от взаимной любви, но всё равно никак не мог перестать жутко смущаться того, что оставлял следы этого удовольствия на любимом, хотя тот был совсем не против. Вскоре Ёжик с некоторым сожалением, но нашёл в себе силы отпустить Пина из объятий и посмотреть на него. Он робко улыбнулся в ответ на сияющий взгляд механика, затем они мягко соприкоснулись лбами и прикрыли глаза, наслаждаясь напоследок пережитой близостью. Маленький ритуал, но сколько в нём было любви, доверия и нежной благодарности друг другу! Пин помог любимому спуститься вниз со стола, и тот привычно принялся самолично приводить его в порядок, не давая механику возможности сделать это самому. — Гроза уже не такой страшный? — Ой, да я и забыл о ней! Смотри, она уже закончилась! — Gut! Идём, сейчас снаружи очень замечательно! Мир за дверью встретил их обновленным, умытым от души и посвежевшим; солнце вновь посылало тёплые лучи, а в воздухе одуряюще пахло озоном. Пин часто любил говорить, что именно так пахнет свобода. Он вытянул в стороны крылья, встал навстречу потоку ветра и глубоко вдохнул. Глядя на него, Ёжик повторил его действия и посмотрел на небо. Оно было ярко-голубым, глубоким и насыщенным, юноша даже видел, как порывы ветра прогоняли из долины последние грозовые облака. — Эх, сейчас бы полетайт… — с сожалением заметил Пин, который на днях вытащил из самолёта двигатель, чтобы перебрать его. — В детстве я хотел стать лётчиком… — ни с того ни с сего вырвалось у Ёжика. — Что же ты раньше не говорийт?! Давно бы уже посадийт тебя за штурвал! — Э-э… понимаешь… я с высотой и полётами тоже не очень дружу… Пин несколько мгновений смотрел на него в изумлении, затем уголки его рта медленно поползли вверх. " Meine liebe, ты полюбишь летайт! Я тебе обещайт!"