Брайт, Гласс и очень много хуйни

Крыша всегда была чудесным и запретным местом, в которое попасть могли лишь те, кто умел незаметно воровать ключи и, иногда, быстро бегать. Никто в сущности не знал, с чем был связан такой жесткий запрет на нахождение там: то ли для сокращения числа самоубийств, то ли на случай внеочередного нарушения условий содержания. Но факт оставался фактом: общеизвестно небольшой ключ имелся лишь у директора зоны девятнадцать, его друга-психолога и директора Клефа, который, впрочем, скорее всего этот ключ добыл незаконно, что, однако, не мешало ему в полной мере пользоваться своей привилегией. Закаты и рассветы исчезают из понимания, когда неделями напролет ты торчишь в белых, как платье девственницы, стенах, и пытаешься не помереть со скуки. Однако прохладный воздух мгновенно возвращает осознание реальности, пробирая до костей и заставляя вспомнить все закаты, встреченные когда-то в детстве. Хоть это детство никогда Клефу и не принадлежало. Вообще, у него действительно почти не было "своей" жизни и своих вещей. Дробовик, халат, комната, зона семнадцать — все это принадлежало фонду. Память и старые знакомые — Брайту. А он сам лишь мог надвинуть пониже шляпу и взять аккорд на укулеле, вспоминая, сколько чудесных вещей можно забрать у погибших коллег. Пальцы начинали немного болеть от бесконечной мелодии, состоявшей из восьми аккордов. Альто слышал ее лишь однажды, много лет назад, и теперь, даже не зная слов, наигрывал каждый раз, когда оставался в звенящей тишине. Сзади раздался скрип старых, уже почти изживших свое петлей, но доктор не обернулся. То ли звук шагов знакомый, то ли просто на внезапного пришельца ему было все равно. Подходя к не самому надёжному ограждению, Кондраки не сказал ни слова. Клеф, не смотря на боль, резко ускорил темп мелодии, однако даже не посмотрел на Бенджамина: это все равно не имело смысла. Нет, может, это и стоило сделать для поддержания своего неунывающего образа, но Альто откровенно не хотел разговаривать. В конце концов, что бы он ни сказал, Кондраки либо покроет его отборнейшим матом, либо просто побьет, на что безмерно уставший Клеф настроен не был. — Ну и какого хуя ты наконец заткнулся? Кто-то сдох? Не получилось помолчать. — Конни, неужели ты все же не черств ко мне? Как это мило. — Мне просто интересно, насколько ты жалок. Жалок. Альто даже уже не было обидно или страшно подобное слышать. — Ты разбиваешь мне сердце, Конни. — Знаешь, ты настолько жалок, что мне тебя даже жаль. Клеф улыбнулся шире. Это был что-то новое. — Ты настолько уебански пытаешься скрыть правду, что мне аж хуево становится, — продолжил Кондраки. — Ты так много пиздишь и пытаешься до меня доебываться, что мне просто иррационально становится жаль такую одинокую суку как ты. И я уже начинаю сомневаться, что твое счастливое ебало не искреннее. — Ах, Конни, о чем ты говоришь? Неужто меня раскрыли? — Да перед кем ты тут выебываешься? Я видел ту мелкую бумажную поебень, ты ей самолично клетку собрал. Клеф тихо цокнул языком. — Врываться в чужие комнаты неэтично. — Можешь считать, что я пришел вытащить тебя из предполагаемой алкогольной комы. — Я не пью в последнее время, Конни. Твоя отмазка не имеет смысла. — Ты правда думаешь, что меня ебет? Альто вздохнул и отложил укулеле. — Ну и что ты хочешь от меня? — он наконец посмотрел на Бенджамина с надменной улыбкой. — Я больше не буду звать тебя Конни. Идёт? — Да нахуй надо, я уже смирился, — раздражённо выдохнул Бенджамин. — Если не развозить сопли, то ты... — доктор глубоко вдохнул и через силу, рисуя пальцами кавычки, процедил: — можешь считать меня своим "другом". Клеф отвернулся, пытаясь сдержать смех, однако у него это не вышло, и он откровенно заржал. — Боже, блять, я эту речь два часа писал, и вот нахуя, — раздражённо вздохнул Кондраки. — Прости, Конни, — сквозь смех извинился Альто. — Просто... Серьезно? Ты правда считаешь меня своим другом? — утирая навернувшиеся слезы, уточнил доктор. — Я все равно вытаскиваю твою жопу из всего говна, в которое ты влипаешь, — недовольно заметил Кондраки. — Мне казалось, ты делаешь это из-за приказа пятых. — Да пошел ты нахер, — устало отмахнулся Кондраки и потянулся к карману халата, в котором обычно хранил пачку сигарет. — О, Конни, я знал, что ты тоже питаешь ко мне теплые чувства, — вздохнул Клеф. Кондраки? Друзья? Альто уже давно принял, что дружбы между ними быть не может. Это либо был не Клеф, либо он был накурен, либо чего-то хотел от коллеги. Бенджамин не стал ничего объяснять и молча затянулся. Альто не решился взять укулеле в руки вновь, и потому просто уставился куда-то в бесконечно далёкую точку, где небо сходилось с вершинами окружавших зону деревьев. Он отчаянно пытался уловить хоть что-то, что прояснит ситуацию, однако Кондраки лишь спокойно раскуривал сигарету без хоть каких-то признаков нервозности. — Не знаю, правда ли у тебя есть какое-то гейское дерьмо на счёт меня, — наконец заговорил доктор, — но если ты так хочешь домогаться меня, то я тебе подыграю и не стану убивать. — Почему же? — делая вид, что вопрос риторический, улыбнулся Клеф. — Потому что ты — мелкий уродец, которого мне жаль. В конце концов, ты меня пару раз вроде бы без каких-то мотивов спасал, так что... Если ты так хочешь, будем друзьями. Кондраки говорил медленно, подбирая слова, и Клеф наконец пришел к небольшой мысли, которую он яро отрицал: Бенджамин мог и не врать. Может быть в нем правда проснулось что-то человеческое, что не желало всеми командовать, может быть, он правда видел в Альто кого-то надёжного, даже если Альто пиздел так много, что сам иногда путался. Впрочем, в его оправдание, выдумывая историю, в которой дверь его кабинета по цепочке случайностей стала аномальной и вела в бар, никто другой и до половины все теории не дошел бы, не то, чтобы перепутать одну из букв в инициалах дворовой собаки. — Конечно, Конни. Все ещё с лёгкой опаской, Клеф по-дружески слегка толкнул доктора, который только вздохнул, мотая головой. — Прощай, моя почти адекватная жизнь... *** Крыши, закаты, свежий воздух. Это лишь лёгкий энергетик, не более. Гласс не любил моменты, когда на него внезапно сваливались множество работы. Нет, наверное, он скорее не любил ту бессонницу, что в последнее время преследовала его, и особенно ее губительное влияние сказывалось после долгих рабочих дней, за которыми следовала лишь бесконечная усталость. Впрочем, с недавних пор заглушить ее сном не получалось. Сонно пошатываясь, он поднимался по тем ступеням, что вели на крышу — место, в котором встретить одного из двух прочих людей с ключами к этому тайному месту было крайне маловероятно. Однако тонкая полоска теплого жёлтого света рассекла пространство, и Саймон сощурился. Прижавшись к стене, он пропустил доктора Клефа и доктора Кондраки, после чего продолжил свой неспешное шествие вверх. В какой-то момент он уловил на себе удивленный взгляд Клефа, однако не придал этому особого значения: психолог слишком хотел спать, чтобы о подобном беспокоиться. Не услышав привычный цокот подошв о кафель, психолог взглянул на свои ноги и вздохнул с лёгким разочарованием в своей памяти: с некоторых пор он сменил привычные черные туфли на кеды. Впрочем, это была одна из издержек работы в фонде: так было просто удобнее бегать. Обернувшись на дверь, Гласс с секунду раздумывал, стоит ли ее закрывать. Однако, прислушавшись к слабому внутреннему голосу, все же вставил ключ в замочную скважину. Провернув его, психолог двинулся вперёд, к огражденному краю. Саймон щурился от внезапно усилившихся потоков свежего холодного воздуха, хотя это и не заставило его повернуть назад. Его вряд ли бы что-то вообще остановило, разве что Джек Брайт. Раздался тихий ряд щелчков, и Гласс обернулся. Дверь вновь распахнулась, и на холодный кафель свалился доктор Брайт. — Доктор Брайт! — воскликнул Саймон и бросился к пьяному в стельку доктору, который сжимал в руках пустую бутылку. Подбежав ближе, психолог упал на колено и аккуратно дотронулся до плеча доктора, который, почувствовав прикосновение, свалился с бока на спину и уставился в глаза нависшему над ним психологу. — Я умер? — совершенно серьезно, слегка хмурясь, спросил он. — Нет, вы просто пьяны, — с облегчением вздохнул Гласс. На несколько секунд повисла тишина, в которой Саймон рассматривал лицо доктора, искаженное лёгкой спутанностью. — Джек, — наконец произнес доктор. — Что? — Джек, а не "доктор Брайт". Для тебя я просто Джек. — Да, простите, — спешно извинился Гласс. Джек вздохнул, кажется, желая что-то сказать, но вновь промолчал, и потому Саймон аккуратно убрал прядь с его глаз, слегка нахмурившись. — Все же вам стоит встать, чтобы не заболеть. — Просто сменю тело, — пробормотал доктор. — Не стоит так часто этим пользоваться. Я почти уверен, что у вашей... Способности есть ограничения или побочные эффекты. — Саймон, если бы я умер, вот это был бы побочный эффект. А так я просто начинаю слышать голоса. — Вы серьезно?! — Нет, конечно. — Боже, Джек, вы... Вы... — Да ладно. Давай без фамильярностей. Скажи же, кто я. — Джек, ты дурак! Почему тебе так нравится пугать меня?! — Потому что когда ты волнуешься, мне кажется, что ты однажды согласишься выйти за меня замуж. — Твои шутки для того совершенно необязательны! И вообще, я... Я... Саймон задыхался от злости, пока Джек отчаянно пытался не смеяться. — Боже, это в крайней степени жестоко! Ты не можешь так поступать со мной! — Гласс надулся, стараясь не улыбаться и поддерживать хоть немного обженный вид. — Прости, Саймон. Я тот ещё мудень. Джек улыбнулся, и его руки потянулись к вискам психолога, который ощутил странное дежавю. Впрочем, он только вздохнул, когда пальцы доктора закрылись в его отросшие блондинистые патлы. — Знаешь, тебе очень идёт, — задумчиво заметил Джек. — Спасибо, я таким родился, — с лёгкой паникой ответил Саймон. — Нет, правда. Твои волосы делают тебя похожим на медузу-корнерот. Но, знаешь, эта медуза крайне ядовита, а если бы ты был медузой, то обязательно пресноводной. Знаешь, типа, все пресноводные медузы безвредны. И, думаю, ты бы относился к медузам класса stauroza, потому что они, вроде как, проводят всю жизнь на одном месте. Они очень спокойные, прямо как ты. Хотя, наверное, не... Невежливо, что ли, называть тебя медузой. Они относятся к простейшим, потому что у них нет нервной, сосудистой и дыхательной систем. Да и состоят они в основном из воды, а ты из крови. — Спа...спасибо, наверное, — чувствуя облегчение от привычности ситуации, поблагодарил психолог. — Но, знаешь, если бы ты был медузой, ты бы никогда не мог так улыбаться мне, на фоне этого прекрасного звёздного неба, — улыбнулся Брайт. — Тебе очень это идёт. Гласс поднял взгляд на потемневший за минуты их разговора свод, на котором лёгкий персиковый оттенок все больше уступал мрачной синеве ещё не наступившей ночи. Первые звёзды невзрачно сияли тут и там, но все же звездным небом назвать это было сложно. — А вам очень не идёт холодный кафель, — теряя все логичные формулировки, вздохнул психолог и снова уставился на Брайта. — Зато отсюда удобнее любоваться тобой. — Доктор, вы простудитесь. — Тебя это правда волнует больше, чем мой флирт? — Ваше здоровье превыше всего. — Ты говоришь про здоровье человеку, который фактически является предметом бижутерии с временным телом. — И все же, болеть неприятно. — Ладно, Саймон, к черту формальности. Джек резко сел на месте и обернулся. — Если я тебя поцелую, ты будешь против? — с непривычной серьезностью спросил он. — Думаю, это зависит от того, что вы вспомните утром, — совершенно растерянно ответил Гласс. — Я не понимаю твою логику, Саймон. — Я... Я тоже, но... В общем, ваше предложение, оно... Оно очень странное, доктор... Брайт поднялся с места и, отряхнувшись, подошёл ближе к психологу, который все ещё сидел на полу. — В смысле, я не имею ничего против вас, однако это вопрос рабочей и психологической этики. То есть, в смысле, ну... Мы работаем вместе... И... Джек опустился на корточки, оказываясь вплотную к психологу. — Давай так, Саймон. О том, что сегодня произошло, никто не узнает. Даже я. Идёт? Я пьян, я в бреду, так что творю херню, ладно? Так что я хочу услышать твой ответ. Саймон отвёл взгляд. Вроде бы, с одной стороны он должен быть в шоке, кричать что-то невнятное или просто спрыгнуть с крыши от неловкости, но с другой... Ну, это было ожидаемо. Он же не слепой, в конце концов. Конечно, он это очень долго отрицал, но теперь, когда выпивший всего одну бутылку вина Джек Брайт, который после литра водки не всегда шатается, стоит перед ним с серьезным видом спрашивая... О чем-то подобном. — То есть... Никто ни о чем не узнает и не вспомнит, да? — осторожно уточнил психолог. — Ага, — оказавшись на пару сантиметров ближе, протянул доктор в ожидании. — То есть, вы серьезно не вспомните? — Если ты так хочешь, я специально что-нибудь придумаю, чтобы все действительно забыть. — Боже, нет, доктор, не надо, не вредите себе, пожалуйста. — Джек. Саймон вздохнул. — Джек, я... — психолог попытался последний рационалтной клеткой мозга сказать "нет, я не могу", однако последний оплот надежды был беспощадно утоплен в правде. — Доктор Брайт, если я это сделаю, я буду умирать в неловкости до конца своих дней. Я просто не смогу на вас смотреть, не смогу так же как и раньше проводить с вами время. Так что я знаю, что все уже безвозвратно потеряно, и между нами многое произошло, но я должен быть как минимум немного пьян, а на самом деле ужасно пьян, чтобы принять подобное смелое решение. — Саймон, я домогаюсь тебя каждый день. Ты уверен, что между нами правда дружеская атмосфера? — Домогаетесь? — Лезу к тебе, вешу на тебе, практически не отпускаю тебя дальше, чем на полметра. — Это тактильность, а не домогательства. — Погоди, правда? — с искренним удивлением уточнил доктор. — Ну, да, наверное, — теряя уверенность в своем ответе, кивнул психолог. — Вы просто любите тесный физический контакт. — То есть, типа... Я могу продолжать? — Да, все в порядке... Я уже давно привык... — Тебе стоило сказать сразу. — У меня сестра похожа в этом на вас, так что я с детства не воспринимаю тактильность как нечто странное. — А если я приглашу тебя посмотреть фильм ночью, это будет странно? — Нет, не думаю. — Я только что хотел тебя поцеловать. — Ну, — пытаясь подобрать верные слова, протянул Гласс. — В конце концов... От этого мало что меняется. Я не стану вам от этого меньше доверять. Вы ведь... Спросили меня, верно? Брайт молча смотрел ему в глаза, и Саймона затронуло сомнение в собственных коммуникативных способностях, однако доктор просто внезапно потянулся вперёд и обнял психолога. Гласс, выдохнув, мягко погладил Джека по спине. — Прости, просто... Я не помню, чтобы мог с кем-то поговорить с тех пор, как вся моя семья попала в фонд. — Семья? — нервно улыбнулся Гласс, вспоминая то, что он слышал, сидя в шкафу во время воссоединения семьи Брайт. — Семья это... Чудесно... Наверное... — Саймон, у меня нет семьи. Психолог почувствовал, как Джек вжался в его плечо. — Нет, конечно, у меня есть хуева туча родственников, — насмешливым тоном, полным сарказма, продолжил доктор, —типа племянников и внучатых племянников. Но весь этот бесконечный выводок я на хую вертел. Я давно не считаю семьёй Сару, которую вряд ли хоть собакой можно считать, Ти-Джей, конечно, мне ничего не сделал, но он тоже для меня не брат, Клэр — сука, Майкл конченый, мать давно съебала в закат, отца я много лет не видел, да и видеть не хочу. Понимаешь? У меня никого нет, — Джек выдержал паузу, находя в себе силы сказать два заветных слова. — Кроме тебя. Брайт сжал ребра Саймона, и тот, едва не задыхаясь, слегка потрепал доктора по голове. — Это все... Пиздецки сложно, понимаешь? Прошлое, настоящее, будущее, бессмертие-хуесмертие, люди, которых я убил ради собственного тела и которые всё ещё здесь, хуева туча Брайтов, аномальная херня, которая работает через хер пойми что, я вообще нихуя не понимаю! Плечи доктора дернулись, словно он был готов заплакать. — Я просто хочу быть каким-нибудь Александром фон Берге из какой-нибудь ебучей немецкой деревни, который попал в фонд и встретил тебя. Понимаешь? Ничего сложного, просто мы в потоке пиздеца, который не может нас утопить, потому что мы, сука, на плоту из неведения. — Все хорошо, Джек, — тихо, скрывая паническую дрожь в голосе, пытался ободрить его Саймон. — Я ведь всегда буду с вами, верно? Брайт замер, и Гласс понял: не будет. Он умрет, а Брайт будет жить. Он снова сказал совершенно не то. Однако вместо опровержения доктор оторвался от его плеча и, с блестящими от наворачивавшихся слез глазами, улыбнулся. — Зови меня Джеком чаще, лады?