Брайт, Гласс и очень много хуйни

Утро всегда было лучшей частью дня, потому как все невзгоды предыдущего дня забывались, исчезала боль, и руки больше не тряслись. Гласс любил это время суток, но с каждым днём он чувствовал все меньше сил при пробуждении и прекрасно понимал: однажды он проснется абсолютно таким же, каким был, засыпая. Хотя, кажется, этот день уже давно настал, а он просто не заметил. В голове играла вызванная кровавым кошмаром тревожность, заставляя подниматься, однако тело не слушалось, словно не верило, что прошло несколько часов. Было больно просто думать, так как голова обещала растечься. Открывая глаза, психолог надеялся увидеть рядом доктора Брайта или Айсберга, однако его взгляд устремился в потолок его собственной комнаты. Конечно. Он же сам сюда дошел, когда проснулся и оставил спящего друга на сидевшего рядом Гирса. Полный сожалений, чувствующий абсолютное отсутствие желания существовать, Гласс приподнялся на диване и заставил себя не упасть. Ватные руки передвинули его бренное тело в вертикальную позицию, и парень, не особо чувствуя конечности, сел. В мыслях ворошились воспоминания о вчерашнем дне, лишь чуть приглушённые дымкой дрёмы, однако все они, наполненные кровью и смертью, были по прежнему ужасны. Пустой желудок умолял утолить голод, и Саймон заставил себя подняться на ноги, чтобы тихое урчание не стало в итоге громче. Пошатываясь, он приблизился к двери и взглянул на часы, прежде чем выйти в коридор. Стрелки медленно бежали по цифрам, однако две долго оставались на довольно малых цифрах. Отпечатав в голове, что он идёт в столовую, психолог поддался сонливости и позволил ногам вести его. В следующее мгновение, когда парень снова оказался разумен, он стоял перед дверью, словно воспользовался устройством телепортации. Гласс толкнул дверь в столовую, где, судя по раннему времени, людей не должно было быть, однако чей-то голос и звонкая игра на укулеле выдавали ложность его предположений. За столом сидели пятеро: Кондраки, с чересчур вымотанным видом поглощавший завтрак, мрачный Айсберг, бормотавший что-то про "заебавшие отчёты", Алексей, занятый своей консолью и отложивший еду, доктор Клеф, весело перебиравший струны, и Лера, больше похожая на труп. Рядом с последней стояли десятки кружек с кофе, бывшие на вид опустошенными недавно. Она корпела над бумагами с безумным видом, громко напевая странную песенку без рифмы. — А муха тоже вертолет, — отчаянным голосом произнесла она, — но без коробки передач, — девушка сделала глоток и, не успев даже вдохнуть, продолжила, — а по стене ползет пельмень, и все коленки в огурцах... Психолог молча закрыл дверь. Ему казалось, что он попросту не готов говорить с людьми. — Гласс! — весело окликнул его доктор Джеральд, так же не упустивший возможности прийти на завтрак пораньше. — Утречка! Ну, вообще, я хотел сказать, что мне очень жаль, ведь я всё вчера похерил, но ты это... Но ты вроде выглядишь почти живым в душе, так что думаю, все не так плохо... Саймон улыбнулся, медленно выходя из собственных мыслей. Рыжие кудряшки Джеральда согревали душу, а его жизнерадостный взгляд вселял надежду. А если бы он тоже вчера умер? — Саймон, Саймон, Саймон! — закричал некто за его спиной. Уже догадываясь, кто это был, психотерапевт обернулся и тут же был сбит доктором Брайтом, обретшим новое тело. Словно какой-нибудь хаски, он чуть ли не повис на Глассе, глубоко дыша после бега. — Доктор Брайт... — хотел поздороваться парень, но был перебит. — Просто Джек. — Но... — Брайт! — воскликнул Джеральд. — Рад видеть тебя живым. Ну, ты, конечно, не смог бы умереть, но какая разница, верно? Извини, в общем, что из-за меня все пошло по одному причинному месту. Но все же хорошо, да? — Ага, да, — отмахнулся Джек, отлипая от Саймона и смотря на дверь в столовую. — Так, а теперь время пожрать! На этих словах он, движимый своим будничным безумием, ворвался в столовую. Лера отвлеклась от своих мантр и вздрогнула, переводя внимание на новоприбывшего: — А это, блять, что за Керенский? Ох, ебушки творобушки, мой кофе! — воскликнула она и потянулась к чашке, однако на пол пути к своей цели отрубилась, падая на стол. Леха на секунду оторвался от консоли и посмотрел на недвижущееся тело. — Ну наконец-то, — вздохнул он. — Брайт, я понимаю, у ебанутых людей часто бывает депрессия, но насколько надо грустить, чтобы стать таким, мать его, трансвеститом? — недовольно поинтересовался Айсберг. — Я пришел, дабы озарить мир своей крутостью! — поправляя розовую юбку до колен, воссиял доктор. — Ну и, может быть, за парой чебуреков. Из-за спины звезды нового мира выскользнул Гирс, четкими шагами отмеряя путь до места около своего помощника. Сев рядом, он не сказал ни слова, однако секретарь и без этого взорвался. — Нахуй отчёты! — злобно фыркнул Айсберг, тут же однако забывая о своей ненависти и вспоминая о другой своей причине злости. — И вообще, скажи Брайту, что он ебанутый! Гирс обернулся, сверил доктора в юбке взглядом и пожал плечами. — Директор Брайт, фуксия выделяет ваши темные волосы, так что полагаю, что этот цвет вам идёт. — Спасибо, ебать! — протягивая руку за недопитым кофе полутрупа, поблагодарил Брайт. — Да ты что, издеваешься? Он же в мужском, мать его, теле! — Фактически, нет никаких рациональных причин, чтобы мужчины не носили юбки, — заметил Чарльз. Секретарь открыл рот, чтобы возразить, однако промолчал, не найдя аргументов. Вообще, это действительно было нелогично: почему женщины фраки носить могут, а парню надевать юбку позорно? Джеральд, достаточно осознавший ситуацию, весело подмигнул Глассу и ворвался в столовую, тут же усаживаясь напротив Айсберга и рассказывая о чем-то. Секретарь быстро вышел из транса и увлеченно поддержал беседу, негодуя из-за предмета диалога. Гласс с глубоким вдохом пересёк порог и натянул привычную приветливую улыбку. Он всегда справлялся с тем, чтобы выглядеть спокойным, а значит, справится и сейчас. — Доброе утро, — поздоровался он, садясь между потягивающим кофе Брайтом и почти не дышащим телом Леры. — Хуютро, — отозвался Кондраки с другой стороны стола. — Да ладно, Конни, не будь таким злым, — фыркнул Клеф, не переставая наигрывать мелодию. — Ты же всегда улыбаешься по утрам, так покажи нам свой прекрасный оскал дикой гиены! — Нахуй — это вон туда. — Не будь гандоном, — закатил Айсберг глаза. — Утречка. — То есть я, блять, вернулся после двух дней брождения по какому-то ебучему замку с ебучими мутантами, и не имею право выглядеть как она? — уточнил Кондраки, показывая на Леру. — Мы неделю шлялись с одного конца страны на другой, а последние тридцать шесть часов истребляли зомби, после чего я уже шестой час составляю отчёт о том, как рыжий... короче, пидор рядом со мной набухался, причем все это я делаю в состоянии похмелья и кофейного передоза, имейте, сударь, совесть, — глухо отозвалась девушка, не отрывая голову от стола. — Ёб твою матушку, — вздрогнул Брайт. — У тебя разве не должен был случиться какой-нибудь инфаркт? — Не, только сердце болит. — Это тоже вроде бы симптом инфаркта, — вспомнил Гласс. Леха оторвался от консоли и смерил подругу взглядом, после чего потянулся проверить ее пульс. Однако едва он схватил вялую конечность, рука ожила и взвилась, попутно ударяя парня. — Я ещё не подохла, — констатировала Лера. Через дверь прошли доктор Боу и Алисия Спиннет, приветливо помахавшие Глассу. Психолог с улыбкой кивнул в ответ и снова прислушался к разговорам. Время медленно подходило к началу завтрака, и в помещение то и дело заходили люди, заполняя свободные столы, пока Брайт спорил с Клефом и Айсбергом, а Лера пыталась вслепую заполнять бланки. Саймон сидел рядом и с облегчением понимал, что его сегодня ни во что не втянут. Он был слишком вымотанным для любых неприятностей и с удовольствием бы последовал примеру инквизиторши, однако на ту было слишком больно смотреть, и потому эта идея отметалась. Вокруг становилось шумно, и Гласс наконец чувствовал себя хоть на долю лучше, чем при пробуждении. Он снова оказался в привычной для себе среде — в обществе. Никаких монстров, никаких аномалий, просто завтрак. И все же что-то было не так. — Привет, Саймон, — поздоровался подошедший доктор Уинтерс. Он выглядел чем-то встревоженным, что было видно по бегающим глазам. Кажется, он старался осматриваться, на показывая этого. Боится чего-то? — Знаешь, ты мог бы пересесть. — Зачем? — не понял Гласс. — Ну, понимаешь, тут Брайт, эта чокнутая, Айсберг, Клеф, Кондраки... — Эй, — подала голос Лера, от чего доктор вздрогнул. — Айсберга и Кондраки не приплетай. Саймон наконец понял причину собственного беспокойства. Каждый человек в округе смотрел на компанию с Брайтом во главе с опаской и презрением. На самом деле, психолог заметил это пренебрежение к своим знакомым давно. Гласс не раз становился свидетелем картин, когда Брайта вслух обсуждали в его присутствии, используя нелестные эпитеты, или когда, например, к директору при Лере подошёл один из агентов, отказываясь работать с ней под предлогом того, что "она дура ебнутая". Его самого часто призывали найти себе друзей получше, чем безумный любитель коктейлей Молотова, но психолог каждый раз менял тему. — Да нет, спасибо, — вежливо отказался Гласс, и Уинтерс пожал плечами, после чего, не отводя от живого трупа взгляд, развернулся. — Постойте, я хотел бы спросить... — окликнул его Гласс, и доктор замер. — Все в порядке? — А? Да, — не оборачиваясь протянул Уинтерс и положил руку на шею, потирая ее и словно пытаясь так успокоиться. — Просто паранойя. Чувствую на себе чей-то взгляд и нихрена понять не могу. Но все нормально, правда, это же Лив...— промямлил он и тут же поспешил к своему месту. Гласс проводил его взглядом и отвернулся, лишь когда доктор присоединился к своим коллегам. Он чувствовал смятение из-за невозможности помочь, но в то же время утешался мыслью, что у Уинтерса был собственный психотерапевт. С ним все и без Гласса будет в порядке, верно? Дверь скрипнула чересчур громко, и в столовую вошёл парень, которого Гласс уже где-то видел. Заметив Брайта, он вздрогнул и попытался скрыться, однако доктор, обернувшийся на звук, успел его заметить. — Виркс, где та хуева туча документов, которые ты должен был сдать вчера? — окликнул его Брайт. Виркс глубоко вздохнул и вытащил из кармана пистолет, приставляя оружие к виску. Гласс не успел больше ничего увидеть, так как Джек мгновенно закрыл ему глаза, однако психолог услышал громкий выстрел. — Ах ты поблядина... — цокнул директор языком. — Лер, убери труп, а? — Заюш, я, может, конечно, бессмертная, но не настолько. — Ну хрен его знает, скажи Лёхе убрать. — Тебе надо, ты и говори. — Лех, убери труп, — обратился Брайт к парню. — Похуй, — легко парировал просьбу Леха. В сердце психолога что-то очень болезненно кольнуло, и он глубоко вдохнул, пытаясь очистить разум от мыслей. Он же даже не знал этого человека, почему ему так грустно от смерти незнакомца? Почему он не заметил, что с ним было что-то не так? Они же где-то уже виделись. Он же психолог. Почему? — Так что давай сама его проси, — снова переключился Брайт на Леру. — Лех, ну что тебе стоит, — безэмоционально отчеканила жертва кофеина. — Сама встань и сделай. Пока у тебя не случился инфаркт, меня можешь даже не просить. Лера решительно поднялась и потянулась за последней чашкой остывшего кофе, после чего почувствовала удар по руке. — Ты конченая, что ли? — поинтересовался Леха, не убирая руку от чужой наглой культяпки. — Да, конченая, — буркнула Лера, обхватывая ручку сосуда. — Да еб твою мать, руки свои убери нахер, я тебя к медсестре не потащу. — У тебя есть выбор, либо меня, либо его. Леха раздражённо выдохнул, однако отодвинулся от стола и решительно встал. — Лох невольный, — фыркнула Лера, следуя его примеру. — Я чур тащу за ноги. — Ну да, ты же ничего тяжелее ног поднять не можешь, — закатил глаза Алексей и направился к своей работе. Гласс успел заметить, как Леру передёрнуло, прежде чем она побежала вперёд, стремясь занять свое место в неприятном деле ношения тела. Он отвернулся, не в силах смотреть на Виркса, и почувствовал, что поесть теперь уже не сможет. Она так спокойно относится к этому, будто бы каждый день занимается подобной работой. Нет, даже не так. Будто бы ей все равно, что кто-то, живущий за стеной, умер, не выдержав давления фонда. Будто бы она совсем не боится оказаться на его месте. Брайт, заметивший, что Гласс теперь даже на чай смотрел с трудом, аккуратно тронул того за плечо. — Хочешь, кое-что покажу? Саймон, наконец вспомнивший, что он был не один, улыбнулся и кивнул, откладывая свои размышления. Джек поднялся из-за стола и потянул психолога за край халата, утаскивая за собой ко второму выходу, а Гласс совершенно не противился этому. Они маневрировали между столами с болтавшими сотрудниками, лишь изредка обращавшими внимание на мужчину в розовой юбке: эта картина стала для них слишком привычной, чтобы удивляться. Когда шум остался за закрывшимися дверьми, психолог почувствовал слабую радость от факта наличия этой тонкой перегородки. Он не решился расспрашивать Брайта о том, куда они шли, и потому молча следовал за доктором, ещё в столовой успевшим перехватить его ладонь. Рисуя в голове карту зоны, Гласс пытался понять, что же хотел ему показать Джек. В этой части здания он бывал редко, но знал, что ничего кроме кабинетов и зон содержания безопасных объектов там не было. Может, Брайт хотел показать ему тот сайт, о котором все говорили? Тот, что был похож на сайт фонда, но с информацией о других объектах и со странными историями про то, чего никогда в этом мире не происходило? Кажется, там была статья про смерть всех членов семьи Брайт, одним из которых был указан Саймон. Саймон Брайт. Но Джек, преодолев внеочередной лестничный пролет, толкнул последнюю дверь. В лицо подул свежий ветерок, а в глаза ударили лучи восходящего солнца. Глубокий глоток воздуха придал сил Глассу, и он ощутил нечто удивительное, когда Брайт, не отпуская его руки, обернулся и, улыбаясь, заговорил: — Я дебил! Саймон не смог сдержать короткий смех, который он тут же попытался подавить. Он явно не этих слов ожидал, но все же они, кажется, были лучшим, что Брайт только мог сказать. — Я не придумал ничего лучше, чем показать тебе рассвет, — просиял Джек, видя, как Саймон сбрасывает оковы недавних событий. — Он действительно красивый, — не мог не согласиться Гласс, не особо рассматривая утреннюю палитру. Брайт на секунду беспричинно смутился, после чего снова улыбнулся и, немного подумав, отпустил руку Гласса, отворачиваясь. Аномальный доктор сделал несколько шагов вперёд и остановился у ограждения, облокачиваясь на него, после чего тихо вздохнул. Приняв это как приглашение, Саймон бесшумно, стараясь не испортить происходящее, подошёл и встал рядом, устремляя взор туда, где огромный горящий шар показывался из-за тонкой полоски земли. — Удивительно, да? — спросил Брайт, будто не желая оставаться в тишине. — Да, — согласился Гласс, не зная, как поддержать это желание Джека. Однако перебирая в голове воспоминания, он остановился на одном и решил, что идея была не такой уж и плохой. — А почему солнце вообще горит? Оно же в космосе, а кислорода там нет. — Вообще, — ожил Брайт, чувствуя чужой интерес, — внутри Солнца происходит куча термоядерных реакций, и в результате водород превращается в гелий. Но фактически, ядерный синтез происходить так-то не может, ведь протоны водорода отталкивают друг друга, но, согласно квантовой механике, существует возможность их слияния, и когда это происходит, выделяется энергия... Гласс ничего не понял. Наука никогда не была его сильной стороной: все свои знания по физике и химии он получал из разнообразных художественных книг, сериалов, шуток. Даже вопрос про горение солнца он украл из полузабытого фанфика по научному фильму, который смотрел много лет назад. И тем не менее, когда Брайт, размахивая руками, открывал ему кусочки этой огромной вселенной, он чувствовал, что улыбка доктора ему куда ближе, чем ядерный синтез, даровавший жизнь целой планете. — Это происходит потому, что при столкновении водорода с водородом их протоны и нейтроны сцепляются и образуют гелий, если, конечно, им хватило ускорения, для преодоления расстояния расталкивания их в разные стороны силой Кулона. Они сталкиваются за счёт большой температуры, а плотность вещества в звезде увеличивает вероятность столкновения... Доктор Брайт действительно выглядел увлечённым. Им обоим уже не был интересен рассвет, ведь Брайт, так любивший науку, теперь мог делиться своей любовью с кем-то другим, а Гласс снова видел доктора по-настоящему счастливым. Он бы хотел, чтобы Джек был таким всегда, и он обещал себе, что сделает все, чтобы доктор таким остался. Только вот у него ничего не получится. Он как обычно совершит глупую ошибку и вгонит Брайта в могилу. — ...из-за выгорания водорода активная зона ядра Солнца уменьшается, давление в ней нарастает, а следовательно увеличивается скорость протекающих реакций. То есть, по мере выгорания топлива, Солнце становится всё горячее приблизительно на десять процентов каждый миллиард лет... Гласс хотел бы, чтобы этот голос в голове замолчал, но нельзя было заткнуть самого себя, потому что этот голос говорил правду. Он ведь правда может сказать что-то, что заставит доктора Брайта потерять волю к жизни. А если вспомнить, как доктор отказывался от безумных поступков ради него, это уже происходило. Психолог смотрел на увлеченного ученого и осознавал, что даже здесь он сделал все хуже. Доктор Брайт умрет. Умрет из-за него. Ведь он так верит Глассу, а Гласс рушит его жизнь. И от того было жутко больно. Психолог сдерживался так, как мог, однако он слишком сильно устал: в голове лишь картины смерти сначала Брайта, затем и Айсберга, их крики и стойкий запах крови, который уже так приелся. Гласс всегда пытался отложить разговор с самим собой, где он бы нашел всему решение, но пришел момент, когда вся эта плотина прорвалась, захлестывая его таким количеством эмоций, которое трудно было осознать. Джек запнулся, видя, что Саймон встревоженно смотрит в даль, будучи в шаге от того, чтобы заплакать. Доктор в растерянности пытался понять, что произошло за те тридцать секунд, на которые он чересчур увлекся, но в голову решительно ничего не приходило. Гласс, поймавший на себе взгляд, спешно замахал руками: — И-извините, нервы, — дрожащими голосом оправдался он. — Просто опять... Опять... Все нормально, я просто опять... Гласс пытался подобрать слова, чтобы не солгать и в то же время не показать весь ужас своего положения, однако в голову ничего решительно не приходило. Этой малой капли хватило, чтобы переполнить чашу весов, и он откровенно заплакал. Ему было стыдно от того, что он не может справиться с собственными чувствами, и Гласс старался прекратить рыдать, однако у него не осталось сил на это, и он, с каждой секундой паникуя от своей беспомощности все больше, залился слезами, тихо всхлипывая. Брайт был в панике, понимая, что он абсолютно бессилен. Он не был хоть на долю сведущ в подобных вещах, а если психотерапевт, помогавший с подобным другим, не мог помочь себе, все было очень и очень плохо. Не придумав ничего лучше, он попросту потянулся к одной из рук Гласса, которыми тот пытался скрыть лицо, и притянул парня к себе, прижимая и аккуратно поглаживая по спине. Не то чтобы это сильно помогло, ведь Саймон лишь зарыдал сильнее, однако Брайт чувствовал, как парень прижимается к нему, и внутри директора что-то ликовало. Он чувствовал себя и отвратительно, и замечательно в один момент, поглощённый своим эгоизмом, однако Брайт лишь крепче стиснул талию психолога. Ощущая чужое тепло, охватившее его, Саймон понимал, что всё это неправильно. Он сам был одной большой неправильной вещью, которую приходилось жалеть и утешать. Саймон Гласс был ошибкой, которая отчаянно пыталась исправить сама себя, и он чувствовал это своим существованием. Но паника медленно стихала под воздействием размеренного дыхания рядом. Страх и боль постепенно уходили на второй план, утихая и снова позволяя мыслить критически, искать слова утешения для самого себя. Даже если все так, он ведь не может ошибаться вечно. Однажды придет день, когда он действительно сможет помочь другим, пусть и не без доктора Брайта или Айсберга. И даже сейчас Джек стоит рядом, пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, в которую его втянул Гласс. Наверное, если бы психолог не рыдал несчастному доктору в жилетку, обниматься на крыше в свете рассвета было бы не так неловко. Лучи медленно скользили по миру, озаряя все вокруг. Птицы громко пели, вороша звуковую картину своими криками, а воздух наполнялся теплом. Природа оживала, пробуждаясь после холодной ночи, окрашивалась в свои самые яркие цвета. Весь мир, бывший лишь минуту назад мрачным и неприветливым, сиял. Все будет нормально, ведь даже после самой темной ночи наступает такой яркий рассвет.