Брайт, Гласс и очень много хуйни

Брайт чувствовал похмелье каждой частичкой чьего-то там тела, будто бы доктор мог вот-вот развалиться на миллиард блядских кусков. Он пялился в потолок своей комнаты, пытаясь понять, что помнит о пьянке. К сожалению, из-за механизма работы медальона он помнил все. Хуевина на его шее была фактическим хранилищем воспоминания и личности, то бишь мозгом, не способным думать. Однако получая тело, Брайт забирал рабочие нейроны жертвы и пользовался ими, что позволяло пьяному доктору быть пьяным. Но в то же время он помнил все, так как фактически просто постоянно вселял и мгновенно забирал в медальон копию себя, сохраняя и воспоминания, и алкогольное опьянение. Именно из-за этого он помнил каждый момент попойки — от вкуса дешёвого пива до домогательств, от которых он отмахивался, списывая все на нарушение когнетивных функций из-за алкашки. Вообще, встречи семьи ему не нравились — этих людей он скорее ненавидел, чем любил. Клэр вечно перепивала, ТиДжей был скорее мелким, которого сплавили старшим, Мэкквой вообще никому не нравился, потому что стрелял всем, кто не нравился ему, по коленям. Но стоило признать, кровь того парня из бухгалтерии прыснула на стену довольно эпично. Однако пить в одиночестве — значит быть алкоголиком, и потому, наверное, встретить кучу старых знакомых уебанов было не так уж и плохо, как минимум потому, что он смог увидеть Саймона. Хотя, если так подумать, тот как-то не очень вписывался в образ привычного глюка. К тому же, он был вполне осязаемым, да и галлюциногенная черта Брайта достигалась чем-то покрепче... Боль от перепитого был заглушена внезапным осознанием реальности, и Джек свалился с дивана. Решив, что все это проделки не до конца протрезвевшего сознания, он, все ещё путаясь в ногах и падая, стартовал в ванную. Холодная вода, хлынувшая из крана, немного улучшила состояние, в котором Брайт находился, но стало только хуже: в голове появилось все больше места, в которое амулет пихал все воспоминания о прошедшем вечере. Хотя мягкие колени Саймона и казались чем-то, что Джек не забудет уже никогда, он, тем не менее, медленно краснел, вспоминая, как бесцеремонно свалился на психолога и как, прости триста сорок третий, поцеловал его. Вот именно по причине подобной поеботы Брайт и ненавидел "Бессмертие" — оно, сука, даже травануться не давало, чтобы не помнить хуйню, которую доктор творил. Пиздец нахуй блять. И вообще, как он оказался у себя? Было жутко представлять, как Гласс, иногда не способный нести собственные бумаги, тащит пьяное тело на несколько этажей выше. Может все таки он позвал Айсберга или кого-то ещё? Спешно осмотрев себя на наличие царапин и ожогов, Брайт наконец заметил отпирающий карман халата, в котором раньше ничего не лежало. Таинственным предметом оказалась аккуратная записка, написанная почерком, принадлежавшим кому-то ужасно прилежному. То растущие на пол строки, то сжимавшиеся в угол угловатые буквы, старательно выведенные на клочке бумаги, гласили: "Пидор." Да, это определенно был Айсберг. Облегчённо вздохнув от наличия хоть одной хорошей новости, Брайт снова поднял глаза, глядя в зеркало. Он уже давно перестал различать собственные черты лица, однако сейчас в них прослеживалась одна четкая эмоция: растерянность. В соседней комнате раздалась назойливая трель будильника, напоминавшая о работе. Под "работой" подразумевался второй тест с зеркалом, так что ничего особенного он вроде не пропускал: очередное собрание шизиков могло обойтись и без присутствия их господина. Впрочем, раз он уж встал, то как директор зоны должен был хотя бы ради Саймона притворяться нормальным учёным, которого, блять, направили нихуя не по специальности — на генную инженерию дело не тянуло вообще. Стоп. Саймон. Саймон будет присутствовать на тесте. Растерянность сменилась на усталый сарказм, с которым он обращался к самому себе. Молодец, блять, Джек, ты снова влип. Впрочем, повинуясь своему девизу "встречай проблемы лицом к лицу без подготовки, а потом беги от них", доктор пулей выскочил из ванной, выцепляя глазами халат и планшет с файлом. В любом случае, он что-нибудь придумает. Наверное. *** Не то чтобы Гласс верил в бога, но именно ему он молился, чтобы доктор Брайт ничего не помнил. Нет, он не считал, что тот вечер был чем-то плохим, просто при любом варианте развития их диалога все бы скатывалось к попытке найти слова и не смотреть друг на друга. Но смотря на часы, по которым Брайт уже опаздывал, складывалось ощущение, что все его надежды пусты, как сотни бутылок по всей зоне девятнадцать. —...она схватила меня за ноги и потащила к выходу, обещая расчленить, но появился какой-то парень и сказал, что они нашли ящик бухла. Она убежала, а он кивнул мне, типа, "Я тебя спас и в благородство играть не буду". Я, правда, так и не понял, что он от меня хотел, но с его кислой рожей стало понятно, что он там не благотворительностью занимался, — вовлеченно повествовал доктор Кельвин. Доктор стоял у стены рядом с психологом и, активно жестикулируя, вспоминал недавние события. Впрочем, даже после всего пережитого стресса он умудрялся улыбаться и со странным вдохновением пересказывать историю своей седой пряди. Гласс иногда касался руки Кельвина, что тот положил собеседнику на плечо, и кивал, выражая интерес. — Я эту ночь теперь хрена с два забуду. Впринципе, ее уже мало кто забудет: половину расходников ебнули, половина научников в лазарете отдыхает. Гласс вспомнил чьи-то крики ужаса за окном и взглянул в сторону, на ещё незнакомого ему паренька, который, судя по мрачному виду и множеству бинтов, слабо прикрывавших ещё свежие ожоги, ночью был близок к сожжению заживо. Доктор проследил за его взглядом и, заметив жертву огня, вздохнул. — Ибрагима жалко. Говорят, его женщина какая-то подожгла, а он, бедняга, потушиится не мог. Когда я утром Альберта навещал, видел его без повязок. Это было настолько жуткое зрелище, что мы просто отдали ему ту бутылку вина, которая у нас с Анной осталась. Кстати, у тебя-то как ночка прошла? — внезапно переключился Кельвин. — За тебя пол зоны кулачки держало. Ты у себя дробовик не держишь, что, кстати, зря, — произнес он, похлопывая себя по карману халата. — Я теперь с глоком ни за какую зарплату не расстанусь... Вообще не понимаю, как можно, будучи знакомым с Брайтом, не носить оружие. Он, кстати, к тебе не приходил? — Нет, вроде бы, — пожал плечами психолог. — Я в наушниках спал, так что ничего не слышал. — Погоди, то есть на двери никаких следов когтей, поджога и выстрелов? — Честно говоря, я не смотрел, — помотал Гласс головой. — Боже, какие же у тебя хорошие наушники... — Не ждали, сучки? А я воскрес, плохо закопали, — выбивая дверь с ноги, поздоровался доктор Брайт. — Привет, Саймон. Повисла тишина, в которой можно было услышать скрип петель. Дверь тихо отошла от стены и за ней показался Джеральд, державшийся за, вероятно, сломанный нос. Брайт, услышавший глубокий болезненный вздох, обернулся, взглянув на свою жертву. — Оп, человек-несчастье, — присвистнул он. — И вам утречка, — сквозь наворачивавшиеся от боли слезы, кивнул Джеральд с неизменной жизнерадостной улыбкой, однако тут же снова стал серьезным. — И у меня вопрос... Я тут точно проблем не создам? — Да похуй, — отмахнулся доктор с амулетом, после чего вскинул руки вверх, выказывая свое предвкушение. — Все, пацаны, работаем! Персонал дружно выдохнул, не заметив в директоре ни капли похмелья. Впрочем, даже трезвый Брайт мог много чего натворить, так что расслабляться никто не спешил, и вся объединенная страхом толпа занялась подготовкой. Кто-то настраивал оборудование, кто-то осматривал камеру на наличие повреждений, некоторые готовили документацию. Гласс стоял в стороне, перебирая собственные заметки, когда услышал знакомый темп шагов. — А я говорил? А я говорил? А я говорил, что приехал? — улыбался Айсберг, быстро приближаясь. — Да, кажется, в переписке, — склонил голову психолог, вспоминая. — Черт, мы же вчера виделись, — на секунду нахмурился секретарь, но тут же снова повеселел. — Ну и ладненько. Живой? А то этот алкаш реально тяжёлый был. Скотина дрищавая, а ведь на вид вдвое меньше весит. Гласс кивнул, и решительно сменил тему, задавая мучавший его вопрос: — Я бы хотел узнать, насчёт вас... То есть, вы тоже с доктором Гирсом участвуете? — Да, — коротко ответил Гирс, появившийся сзади. — Прошу прощения, но я хотел бы позаимствовать у вас своего помощника на несколько минут. Айсберг дернулся от неожиданности и отпрыгнул, удивлённо уставившись на своего руководителя. — Если ты о том, что я опять куда-то полезу и буду всем малину портить, то я не буду, не сегодня, честное человеческое, — помотал секретарь головой. Чарльз сверял его взглядом несколько секунд, будто бы разыскивая в глазах и позе признаки лжи, однако ничего не заметил и кивнул. — В таком случае, доктору Глассу стоит идти. Тест начнется через полторы минуты. — Да, да... — отчаянно попытался психолог найти слова перед уходом, однако, поняв, что поиски успехом не увенчались, просто кивнул. Секретарь растянулся в улыбке и дружественно похлопал парня по плечу, подмигивая. Это придало Глассу долю уверенности, с которой он направился к входу в испытательное помещение, около которого уже стоял Брайт. — Не бойся, в этот раз мы взяли самого стойкого упыря, которого только нашли, — заверительно произнес директор, описывая рукой в воздухе неясную фигуру. — Этот точно успеет все рассказать. Ну, то есть... — он спешно оборвался, пытаясь исправить посыл, — То есть не наложит руки. — Ага, — только и смог выдавить из себя Гласс, вспоминая, что было в прошлый раз. — Да все в порядке будет, — пообещал доктор и весело потрепал психолога по голове. Парень улыбнулся, тем самым заверяя, что не будет волноваться. Впрочем, это была ложь. Очень неправдоподобная, идиотская ложь. Гласс был в ужасе, представляя себе, что его снова ждёт, и понимал, что все будет ещё хуже. Он опять все испортит, даже если ему выдали наилучший вариант из возможных, он просто снова... — У тебя глаз дёргается, ты уверен, что все хорошо? — усомнился в затее Брайт, смотря на стремительно белеющего друга. — Да, он просто иногда это делает, — тихо, не совсем вдумываясь в слова, произнес Саймон, и тут же поправился: —То есть, я делаю. Нет, ну, то есть это происходит со мной иногда... Вместо волны неловкости психолог вдруг почувствовал море тепла, утопившее его на пару мгновений. Брайт коротко прижался к нему, обхватывая талию руками и сжимая грудную клетку так, что дышать стало сложно. Однако доктор тут же оторвался от Гласса и снова отошёл на шаг, будто бы ничего и никогда между ними не происходило. — Удачи, — коротко кивнул он, улыбаясь. Саймон просиял и наконец разорвал зрительный контакт, после чего, полный уверенности, шагнул в открывшийся проход. Джек ещё пару секунд смотрел на дверь, понимая, что он еблан. Нет, блять, два случая домогательства за сутки — это ебучий рекорд. И ладно, если первый был по пьяни, нет, сука, он наступил на те же грабли. Ёб твою мать, если Гласс не напишет заявление совету, это будет чудом. Впрочем, даже паника не мешала Брайту стоять и демонстрировать чудеса человеческой мимики, растянув линию губ на аномальную длину. *** Гласс чувствовал много чего, преодолевая несколько метров коридора: радость с неясными оттенками грусти, страх, замешательство. Однако позволить себе и дальше витать в облаках парень не мог, так как с каждым шагом он приближался к столь нелюбимой черте, за которой снова была лишь чья-то смерть. Не то чтобы он не верил Брайту, просто формулировка "самый стойкий упырь" была крайне неточна. Да и если доктор просто выбрал самого невозмутимого человека из толпы, он вряд ли оказался прав. По настоящему морально сильны вовсе не те, кто на все реагирует каменным холодом, а те, кто способен изворачиваться и быть настолько гибкими, насколько это возможно. Первые обычно встречали в своей жизни лишь одну огромную трудность, к которой приспособились простым безразличием, в то время как вторые каждый день попросту пытались выжить, пробуя разные социальные модели. И если ему снова не повезло, он окажется прав. Хотя, учитывая его самого, все пойдёт по худшему сценарию в любом случае. Гласс медленно пересёк стык разных покрытий пола и снова оглядел комнату. Сплошной белый свет, к которому он так и не успел привыкнуть за всю свою работу в фонде, слепил и пугал своей бесконечностью. За безмерно тонким стеклом сидел невольный заключённый, спокойно сверливший стену взглядом, в котором не читалось ничего: ни ненависти, ни боли, ни паники — простая пустота души, появлявшаяся лишь перед смертью. — Д-добрый вечер, — неуверенно поздоровался психолог, стремительно сокращая расстояние, однако ответа он так и не услышал. Решив, что отчаиваться не стоит, парень упал на край стула и спешно разложил перед собой бумаги, после чего снова попытался завести диалог. — Как вас зовут? Ответа не последовало, и парень поднял глаза, вздрагивая от обоюдного взгляда. Воцарилась абсолютная тишина. Игра в гляделки тянулась несколько секунд, за которые Гласс сумел более-менее подробно рассмотреть сотрудника классом ниже. Взъерошенные волосы, напряжённые мышцы в области рта, скрещенные руки. Вряд ли старается скрыть волнение, пусть и пытается расслабиться, так как скрещенные руки убирают обычно первыми, как более явный признак. Зрачки, потерявшие блеск от отсутствия моргания, смотрели неподвижно вперёд. Когда человек думает, обычно его глаза смотрят в определенную точку, то бишь влево, вверх, наискосок и далее. По направлению взгляда можно понять, размышляет человек, вспоминает или придумывает что-либо, однако этот сотрудник не был занят ничем. Скорее всего в шоковом состоянии не может прийти к простому решению, говорить или нет, так что пациент просто пытается найти силы думать. Плечи вздернуты... — Ронан, — собеседник выдернул Гласса из аналитики. — Ронан МакКинли. Голос звучал настолько бездушным, что психолог невольно вспомнил доктора Гирса. — Ронан МакКинли, — с облегчением выдохнул парень, опуская взгляд на свои записи. — Что же, может... Расскажете мне о чем-то? Лишь спустя мгновение Гласс оценил риски и понял: отвратительный вопрос. Никто не станет болтать в подобной ситуации по мелочам, а значит ему скорее всего расскажут о чем-то важном, что обязательно затронет рассказчика. И этого небольшого импульса хватит, чтобы все снова пошло так же, как и в прошлый раз. Но было поздно, и оставалось лишь исправлять положение всеми возможными методами. — О чем я должен вам рассказать? — вывел Ронан диалог снова на нейтральную почву, и Гласс с облегчением вздохнул. Больше никаких глупых вопросов. — Я... Я не знаю, — честно признался психолог, понимая, что никакой подводки не будет, и придется начинать сразу с допроса. Но разве так вообще можно? Разве так не будет хуже? Может, стоит вывести на что-то максимально близкое к теме? — Может, расскажете мне о ваших ощущениях в этой комнате? Тут жутковато, не находите? — Жутковато? Гласс дернулся. — Ну, я не то чтобы уверен в этом, просто предположил... — Эта херня заставила меня понять, что его нельзя было спасти! — человек за перегородкой сорвался на крик и резко встал. — Остин был мертв всегда, ничего нельзя было изменить! — Эй, эй, эй, — Гласс с тревогой поднялся следом, стараясь придумать слова на ходу. — Прошу, просто расскажи мне, что произошло. Остин, кто это? Безумец на секунду замер, словно испугавшись, и с тем же безумием заглянул психологу в душу. — Кто? Секунда молчания казалась штилем перед бурей, и Гласс молча кивнул, не зная, стоило ли говорить. Впрочем, ему не позволили. — Тебе-то это зачем?! — снова перешёл на крик сотрудник. — Тебе плевать! Вам всем тут плевать! — Боже, я... Нет! — в отчаянной попытке сделать хоть что-то, повысил тон Саймон. — Если бы мне было плевать, я бы давно застрелился, но я правда хочу знать! — Ты врешь! — воскликнул Ронан. — А почему я не должен этого хотеть?! Почему я не должен хотеть просто помочь?! — не выдержав сорвался Гласс на крик. Вся злость человека перед психологом в мгновение затухла, утонув в море недоверия. Ронан молчал, оперевшись на стол и разглядывая свою напуганную жертву. Гласс в панике искал вопросы, подбирал ответы, и все это мешалось в один единственный страх снова все потерять. — Я... Я хочу узнать, что произошло, — наконец разорвал он повисшую тишину. — Вот и все. Просто расскажи, что произошло. Почему его... Нельзя было... Спасти. Недоверие, страх, размышления, снова страх. Сколько эмоций всего за пару секунд от лишь одной фразы. Гласс, не уверенный в своих движениях, аккуратно опустился на стул, призывая к спокойствию, однако Ронан не сделал того же. Он продолжал смотреть, изучать, раздумывать. Его размышления окончились глубоким вдохом, с которым все черты лица сгладились и снова приобрели спокойствие. Сотрудник коротко поджал губы и снова переведя дыхание, уронил голову на грудь. — А какая уже разница? Саймон облегчённо выдохнул, просто будучи рад, что на этот раз он сможет закончить все менее печальным итогом. Он поговорит с парнем, тот может быть успокоится и перестанет жить прошлым. Потом он уйдёт, присоединится к другим сотрудникам... И умрет. «Но, может быть, это хоть что-то изменит? Может ему, пусть даже перед скорой смертью, но станет хоть немного легче?» Раздался тихий смех. Он не был безумным или горьким, нет: это был смех над шуткой или иной глупостью. — Разницы-то и правда нет. Подрагивающая фигура окончательно поникла, однако все так же осталась стоять. Гласс потянулся вперёд, словно пытаясь достать до человека за оградой, чтобы просто положить ему руку на плечо, однако он не успел. Превращение произошло мгновенно, и в сознании лишь отпечатался факт. Кожа, бывшая бледной миг назад, окрасилась в черный, пальцы впились в стол, превращаясь в когтистые лапы, искаженное ненавистью лицо в считанные секунды обрело звериный оскал и потеряло человечность. На теле Ронана мгновенно разрослись тысячи болезненных опухолей, ставших его новыми конечностями и взрастивших скромный рост в несколько раз. За мгновения отчаявшийся человек, казалось, близкий к принятию, превратился в монстра. Гласс смотрел и почему-то понимал: это смерть. Да, вот такая — мутировавшая, полная злости смерть. Он так долго представлял себе свою кончину, но выглядит она до ужаса просто, без драмы и жалости. Однако, вопреки его ожиданиям, существо развернулось к наблюдательскому стеклу и сжалось перед прыжком. Именно в этот момент психолог почувствовал ужас. Ожившая тень сорвалась с места, и сотни осколков брызнули во все стороны. Гласс едва успел оторвать руки от глаз, как услышал жуткий, пронизывающий предсмертный крик, принадлежавший кому-то знакомому. Мир перед глазами плыл, однако алые разводы были видны четко. Звук пронзаемой плоти заглушался симфонией криков, кровь окрашивала все поле зрения, и Гласс просто стоял в ужасе, не понимая, что происходит. Первый мертвец был отброшен в его сторону, и тело проскользило с метр по полу, оставляя багряный шлейф, прежде чем врезалось в стену. Психолог заставил себя на секунду сосредоточить взгляд и всмотрелся в лицо, после чего снова зажмурился, просто чтобы не запомнить доктора Кельвина окровавленным, с органами, торчащими из живота. Он был прав. Стоило носить с собой хотя бы нож, пусть тупой, пусть маленький... Но он мог бы сейчас хотя бы попытаться что-то сделать, а не стоять на месте, паникуя. «Я теперь с глоком ни за какую зарплату не расстанусь...» Он должен. Потом будет плакать. Сейчас он должен. Гласс метнулся к телу и, отбросив все, запустил руку в чужой карман, вытаскивая пистолет. Вскочив на ноги, он тут же перезарядил оружие и направил вперёд, фокусируя взгляд. Все, что он успел увидеть перед спуском курка — доктора Гирса, прикрывающего собой Айсбрега, и огромный черный силуэт. Он выстрелил. Когда существо замерло, он прицелился получше и выстрелил снова. Выстрелил в того, кто минуту назад был самым человеком, с эмоциями и мимикой, со злостью и ненавистью. И сейчас, наверное, был. Аномалия замерла, прислушиваясь, и Гласс понял, что это все ещё был человек: зверь бы уже давно набросился, не выжидая. — Хватит, — громко и четко, словно говоря с полуразумным существом, произнес психолог. Все вокруг, проходившее на смазанные краски на холсте, замерло. — Хватит, — повторил Саймон, не опуская пистолет. — Отойди от них. Существо на секунду замешкалась, однако сделало шаг назад, удаляясь от своих жертв. Они стояли так, в тишине, обмениваясь взглядами, пока не раздалось чьё-то громкое «Огонь». Гласс смотрел, как аномалию прошивают тысячи пуль, слышал, как она стонет, умирая. Он просто наблюдал, как по его вине все снова пришло к жертвам, не в силах думать или двигаться. И все вокруг снова превратилось в сплошное слияние звуков и цветов, не имевших смысла. *** Когда Брайт снова почувствовал себя живым, он хотел кричать. Джек хотел трясти доктора Боу, спрашивая, где Гласс, но он сдержался и попросту впился в ее ладони, требуя ответить. — Все нормально, — без слов понял его учёный, кивая. — Он с Айсбергом. Мгновенно забыв обо всем остальном, доктор сорвался с места и рванул в неизвестном направлении. Он бежал по коридорам, метался от кабинета к кабинету, просто пытаясь найти Гласса, и наконец остановился, услышав знакомый голос: — Если бы ты не наорал на этого психа, я был бы мертв! — Если бы я хоть на секунду задумался о том, что говорю, ты бы вообще не был в опасности. Приглушённые звуки доносились из соседней комнаты, и Брайт наконец смог спокойно выдохнуть, понимая: Саймон в порядке. Доктор оперся на стену и сполз вниз, прислушиваясь к разговору в попытке понять, что вообще произошло. — Слушай, оно бы так вышло в любом случае. Будь там кто-то другой, было бы ещё хуже, он бы вообще сразу на всех бросаться стал, а так мы ещё успели охрану вызвать. — Но... — Гласс попытался возразить, однако просто не нашел слов. — Саймон, — оборвал его секретарь Гирса. — Я прекрасно знаю, что ты во всем сейчас винишь себя. Но это, честное слово, не так. — Я знаю. — Так вот... Стой, что? — Я знаю, что для тебя это действительно выглядит как простая попытка с моей стороны найти кого-либо виноватого. Но я правда мог что-то сделать, будь у меня квалификация хоть немного лучше. Ты не должен меня оправдывать, потому что тогда я не пойму свою ошибку. Раздался тяжёлый протяжный вздох. — Саймон? — Да? — Это пройдёт. Клянусь тебе, это точно пройдёт. — Но... — А даже если не пройдет, ты все равно нам нужен. Даже если ты в чем-то виноват, это не конец света. — Но это же фонд. Здесь действительно может наступить конец света по причине простой халатности. — Нет, всмысле, не то, что мир обрушится, а то, что ты всегда будешь нужен. Мне, Брайту, как минимум половине зоны девятнадцать. Понимаешь? Джек ничего не услышал, но, судя по всему, психолог кивнул. Раздались неясные звуки, и все затихло, лишь изредка напоминая о себе трещанием ламп. Брайт не стал подниматься, чтобы посмотреть на происходящее за стеной. Он слышал дыхание терапевта достаточно четко, чтобы понять, что тот заснул на плече чертового секретаря, которого Гирс все не мог держать подальше от Саймона. Это ревность. Ебучая ревность, которой, как он думал, могли страдать только сопливые долбоебы. И вот он сам стал одним из таких. Брайт не умел любить так же, как это делал психолог. Саймон, в отличие от других, не нуждался в чем-либо от людей, ему было достаточно простого факта, что все вокруг счастливы. Это было настолько сложно, что было понятно: это нездоро́во. Ни один нормальный человек, обременённый своей животной основой, не стал бы ставить инстинкт самосохранения ниже инстинкта сохранения стаи. Это было простым признаком болезни, из которой состоял весь Гласс целиком, но Брайт не был против. Наоборот, он был рад, что с таким набором отклонений он Саймону нужен, как никто другой, и потому Брайт держал психолога на этой короткой цепи, просто не желая делиться парнем с кем-то ещё. Это было желание монополизировать человека, принимая во внимание его чувства, только чтобы тот просто не сбежал и не изменился. Брайт был сволочью. Конченой. Он это прекрасно понимал, но не мог это искоренить, с тех пор, как рептилия показала ему всю эту картину. И вот, Саймон был на пороге смерти, орал на мутанта, чтобы спасти других, а он умер. А когда он умрет в следующий раз, Саймону пиздец. «Защитить. Сохранить. Удержать.» Доктор Джек Брайт, известный учёный фонда, не смог выполнить эти три простых принципа. Не смог, блять, защитить то, что было ему дорого. Но он должен был. Пусть не самолично, но он должен был найти то, что защитит Саймона, как этот блядский амулет у него на шее. Не выдержав напора собственных мыслей, Брайт поднялся с пола и зашагал в сторону своего кабинета, четко отмеряя каждое движение. Должен. Открывая дверь своего кабинета, доктор прочувствовал остановку сердца во всей красе. Лера медленно развернулась в его, сука, кресле за его, блять, рабочим столом, на который упёрлась локтями, складывая руки в замок как ебучий доктор Зло. — Есть кое-то ценное. — И во что мне это обойдётся? — Это касается Гласса, — махнув в воздухе небольшим блокнотом, кивнула девушка. Джек остановился, понимая, что Лера больше не шутит. — Что-то действительно важное? — Есть информация. Возможно, поможет тебе оставить его навсегда. — Цена? — нахмурился Брайт, смотря на торговца. Лера фыркнула, положив вещицу на стол. — Забирай так. Мне это нахер не надо, ты же мое любое требование выполнишь, а так не интересно. — То есть ты просто отдашь мне действительно важные сведения? Лера крутанулась в кресле, на ходу спрыгивая с него. Мебель продолжала крутиться, за чем она с секунду восторженно наблюдала, однако тут же вернулась к реальности и прокашлялась. — Да. — Никаких розовых мини-юбок, танцев с бубном и вертолета? — Ну если так хочешь, можешь конечно, я не против. — И за что мне такая благодать? Лера пожала плечами. — Хер его знает. Мы, русские — народ охуенно добрый, так что пиздить будем только геев. Ну а я вообще на четверть узбечка, так что даже ты меня не злишь. Лёгким шагом девушка прошествовала к выходу и скрылась, не оборачиваясь. Леха, стоявший при входе и не заметный вовсе, проследовал за ней, будто ритуально бросив «Похуй». Дверь закрылась, оставляя Брайта в полном одиночестве. Джек смотрел на разделявшую их перегородку, понимая, что он нихуя уже не понимает. У него не было сил на простейшие выводы, настолько ему хотелось спать. Но даже в его состоянии он четко понимал одно: Подавлять свое желание сделать Саймона лишь своим он не собирается.