Забывая себя

      Хенни смотрела на своего дядю, внимательно изучая взглядом, и искренне не понимала, как такой человек может управлять хоть десятком людей. Но он мог. И был по общему мнению жесток. Но в глазах Хайнс он не жесток — по её субъективному мнению он просто был тем, кто способен использовать силу во благо.       Но эта сила, использованная во благо, бралась у того, кто дать её не мог. И Хенни оставалось только поджимать губы, недовольно кривясь, а после прощать каждую неточность, каждый промах, по доброму улыбаясь на семейных ужинах, чтобы никого не расстраивать.       После таких ужинов она подолгу находилась у себя в комнате, с вечера и до утра слушая музыку. Только она её успокаивала, не давая сойти с ума от волнения за единственного дорогого человека, который мог оказаться в опасности даже дома.       «Я готов подписать любой договор с тобой, Хенни, — холодно отмечал дядя, — сегодня я могу без всякой задней мысли ратифицировать его. Твои исследования в обмен на что пожелаешь, но если завтра на карту будет поставлено будущее нашего народа, я хладнокровно порву его, не дав тебе и шанса получить желаемое в ущерб стране. Я ясно выражаюсь?»       Хенни оставалось только покорно опустить голову, сжимая кулаки. Дядя прекрасно всё это видел, но молчаливо провожал её в комнату, не позволяя матери Хенни и слова сказать против. Девчонка сама, добровольно выбрала свой путь, и жаловаться сейчас на армейскую судьбу, считал дядя, было глупо. Приказ есть приказ, а если кто-то не желает его исполнять — пусть скажет об этом и будет наказан, а не прячется под юбку девчонки, что слабее и младше.       И только одно омрачало словесную победу дяди над Хенни — он не может чувствовать себя невиновным, смотря в заплаканные глаза матери, что буквально теряет свое дитя.

***

Я не понимала, кто добр ко мне, а кто просто использует. Но я знала, кто хороший человек. Мне этого хватало.

      Хенни чувствовала только усталость, находясь на базе с кадетами. Она не была полноценным кадетом, но гоняли её в разы больше, от чего та готова была волком выть и лезть на стену. Да хоть к титанам, куда угодно, но не бегать, наматывая круги. Сколько она так уже? Три часа? Нет, кажется, даже больше, потому что правая лодыжка отдавала болью, а пить хотелось так, что Хенни на мгновение показалось: осушить озеро мало.       Она бы выпила и весь океан, одна беда — его здесь нет. Как и нет всего, что она так усердно вспоминала, записывая в выделенный командором Эрвином красный блокнот. Каждые две недели, что она проводила в кадетском корпусе, она отсылала всё, что записала, через посыльных, Смиту и капитану, но сообщения были довольно скудными. Она зачастую говорила то, что они и так знали о внешнем мире: океан, титаны. Океан был описан в тех книгах, что давал Смиту отец. Пусть и запрещенная информация, но Эрвин знал о ней, так что удивления вовсе не испытывал. Или абсолютно бесполезную информацию, такую, как имя друга. Логично, что у Хенни были друзья или близкие люди, — куда без этого? Но та упрямо описывала каждый фрагмент новых образов, появляющихся в голове. Единственное, что командора настораживало, были титаны: Хайнс вспомнила их. Но называла их исключительно теми, кто защищает людей, их народ, а не теми, кто поедает. И это было очень странно. Хотя, если судить по её поведению, по тому, как она испугалась, но в итоге её никто не тронул, всё в принципе становилось на свои места. Может, и правда из будущего? Значит, в скором будущем люди найдут то, что спасет их? Эрвин очень надеялся на это, эгоистично желая приложить к этому руку.        Но сама Хенни при этом не понимала природу своих воспоминаний. Первое было тогда, когда она, тренируясь с Имир, устала до изнеможения. Они — уставшая Хенни, добрая Криста и ворчащая Имир, — лежали у друг друга на коленях. Точнее, было бы сказать, что Хенни лежала в ногах у ворчащей Имир, не чувствуя ни себя, ни своих конечностей. И когда она внезапно почувствовала головную боль, будто какой-то титан её, голову, сжал, пытаясь сожрать, но ничего подобного в реальности не происходило, то громко закричала. Все слышали лишь крик Хенни, которая сжала голову, не понимая, что происходит. А после перед глазами наступил такой знакомый мрак.       Она была в полном одиночестве, в месте, что зовется пустотой. Вокруг не было ничего, только боль, которой Хайнс боялась не меньше, чем правительство — титанов. А после яркий искусственный свет: пробился в сознании, как первый луч на рассвете, ослепил и Хенни услышала грустный голос. — Этот остров проклят, тебе не стоит здесь оставаться. Как и мне, — голос то отдалялся, то приближался, по мере того, как говорил, но фраза «проклятый остров» звенела в ушах набатом. — Нам стоит уехать отсюда, Россо нам поможет. И помни: ты самое важное, что есть не только у меня, но и у всех c острова. Береги себя.       Фраза была произнесена надрывно, будто девушка, говорящая это, прощалась, а у Хенни уже тогда потекли из глаз слезы. Она не знала точно из-за боли или потому, что эти слова резали сердце, но в итоге душевная боль лишь усилила физическую, и она еще сутки валялась в лазарете, пытаясь прийти в себя. Вспоминая малейшие подробности того, что вернулось к ней. Что, как казалось, должно было быть потеряно навсегда. Яркий свет. Пустота. Тишина. Крик и мольба беречь себя. А что ещё? Почему лица ускользают так настойчиво из памяти, будто их и не должно быть в ней никогда? Будто они никогда не были частью Хенни?       Впрочем, такая передышка между тренировка была чуть ли не единоразовой акцией. По крайней мере так думала Хенни в первый раз, и осталась при таком же мнении во второй, записав повторное попадание в лазарет скорее в исключения, чем в правило, которым она могла стать. Вообще, мысль о своей исключительности, не смотря на то, как о ней отзывались в её же воспоминаниях, Хенни всегда отбрасывала, смотря на себя как на нечто обычное, не заслуживающее особого внимания. Будто бы в жизни она видела людей или вещи в разы удивительнее, чем она сама. — Ты здесь совсем одна, не скучно?       Хенни удивилась, когда услышала голос и оторвалась от размышлений. Ей казалось, что это всего лишь мираж, а не реальный голос возле больничной койки. Вряд ли кто-то решился бы посетить её. К Имир в друзья она сама навязывалась — уж больно та ей нравилась; Криста бы не пошла сама, без никого, к Хенни. Да и Хайнс с легкостью отличила бы надоедливый голос Ленц от чьего бы то ни было голоса. Просто потому, что нравилась Хенни только Имир, никак не Криста, которая своей кристальной добротой заставляла чувствовать себя Хенни чуть ли не никем. То ли глупый комплекс неполноценности из жизни, которую Хенни не помнила, то ли еще что, но та периодически раздражалась в присутствии блондинки, искренне пытаясь это скрыть от Имир.       В любом случае, вопрос оставался открытым: кто пришел?       Хенни нерешительно отодвинула шторку, которая не давала увидеть разве что лиц пришедших, а после удивилась, упав обратно на подушку. Этих парней она не особо знала. Даже имена в голове сохранились с большим трудом, она помнила одного из них — Бертольда. Темненький и высокий, — такая коротышка как Хайнс только на него и могла ориентироваться, чтобы найти нужный полигон (зачастую, тот, кто тренировал Хайнс, ошивался около Бертольда). Но зачем он пришел? Они ведь и разговаривали один раз от силы, когда тот увидел, как она снимает рубашку во внутреннем дворе чтобы остудится после длительной нагрузки на тело. Он ещё так долго смотрел на её плечо, уставился, хотя причин этого Хайнс так и не поняла. В конце концов, пялился бы он на грудь — до нее бы дошло, что у него взыграли гормоны, мальчишка, всякое такое. Но на плечо… В общем, в Хенни сложилось впечатление о Бертольде, как о немного заторможенном парне, но сказать о таком она бы не осмелилась. — Некогда скучать, я сплю и отдыхаю, завтра ведь тренировка, — смущенно пробурчала Хенни, принимая вид добропорядочной девушки, садясь и опираясь о подушку спиной. Парни рассматривали её будто в упор, не моргая, а ей было максимально некомфортно. Будто её хотели допросить, а не поболтать.       Хотя, кто бы согласился с ней нормально разговаривать? За время, что она провела тут, только командор Эрвин, капитан Леви и Имир говорили с ней нормально. Последние потому, что Криста была мила со всеми и не могла пропустить такую бедняжку, а Имир с ней за компанию втянулась в разговор и стала чуть ли не самым приятным собеседником. Леви потому, что, возможно, Эрвин ему приказал? Хенни не очень хотела в это верить, но тот был слишком… разговорчив, учитывая всех прочих. Когда она встретилась с его отрядом, с ней даже не поздоровались, а тот, все же щуря взгляд, спрашивал о самочувствии и воспоминаниях. И даже так это было приятно. А командор Эрвин… ну что ж, здесь вообще ничего не попишешь: это его святая обязанность, всё выяснить.        И сейчас, смотря на Бертольда, Хенни искренне не понимала одного: что ему нужно? — Ясно… — пробормотал парень, и Хайнс показалось, что и ему самому не особо хотелось тут быть. — Ты её смущаешь, Бертольд! Ну кто так говорит с девушками? — хлопнув по плечу товарища, блондин усмехнулся и уселся на кровать рядом. — Я прав? — на это девчушка смущенно закивала, понимая, что блондин, которого она совсем не помнит, вызывал в разы больше доверия, чем Гувер. От него так и веяло аурой надёжного парня, её будто тянуло к нему. Он напоминал ей кого-то из прошлого, забытого отнюдь не навсегда. — Ты как, Хенни? Говорят, тебя опять схватила головная боль? Это что вообще такое, зараза какая-то? — Нет, это не заразно. У меня проблемы с памятью, если честно… — она хотела выложить все как на духу, а парни бы внимательно послушали, но обещание, данное Эрвину, её остановило. Она резко замолчала, секунду обдумывая всё, а потом раздалась в кашле, надеясь, что это их прогонит. — Мне кажется, у меня всё же есть одна зараза, простуда… Вы аккуратнее, может, пойдете в жилое помещение? — Не дури, специально пришли тебя проведать, — отмахнулся блондин. Он явно расстроился из-за того, что Хайнс так резко перевела тему на простуду, но это, если честно, было не проблемой Хенни. Если хотел послушать про проблемы, пошел бы к Эрену или ещё кому, кого Хайнс не знала. Они бы ему рассказали, какие плохие титаны и как много проблем доставили, а Хенни вообще проблем не имеет. Это они её, как говорится, имеют. Активно, чаще в голову. — Ты так смотришь, проблемы?        Хенни поперхнулась, а коренастый блондин нахмурился. За своим внутренним бурчанием она и не заметила, как смотрела в одну точку. Точку размером с человека. — Я просто не помню твоего имени, — быстро созналась. Это, конечно, не было причиной временного «залипания» в одну точку, скорее, её просто поглотили размышления, но чтобы сказать хоть что-то и извлечь из этого пользу, нужно было говорить правду. Что что, а врать Хайнс отчего-то до жути не любила, предпочитая сказать правду даже под угрозой наказания, чем солгать. Возможно, у нее всё же были высокие моральные стандарты по отношению к себе? — А… — выдохнул с облегчением. Хенни едва удержалась от того, чтобы не закатить глаза: с каким облегчением и почему он так вздыхает, будто ему есть какое-то дело? Как маленький съежившийся шарик с иголками, Хайнс именно в этот момент внешней беспомощности из-за болезни совсем не хотела никого к себе подпускать. Или просто боялась? — Я Райнер, а он — Бертольд, но ты слышала, я же обращался к нему. — Я не запомнила только тебя, прости, — нервно засмеялась Хайнс, а Райнер так и поперхнулся на месте воздухом, который вдохнул. Бертольд, конечно, засмеялся, пытаясь разрядить обстановку, как и Хенни, ведь они понимали, что это шутка, но не Браун. Он даже отвернулся на секунду от Хайнс, чувствуя, что им в какой-то степени пренебрегли. Он слишком давно такого не чувствовал здесь, ведь привык, что с его мнением считаются, его уважают, его любят. — Так зачем вы пришли? Я не особо с кем-то общаюсь, если вы заметили. Вас вообще вижу только на тренировках, так что вам надо? — воссоздавая образ Леви перед глазами, выдавила из себя Хенни, надеясь, что звучала достаточно жестко.       В глубине души девушка искренне надеялась, что не отпугнет так первых, кто решил с ней поговорить. Но поверхность, так сказать персона её души — ничто иное, как маска, — злобно огрызалась, подкидывая в голове мысли о том, что и не нужен ей никто. — А, это… Да ты просто Бертольду понравилась, он к тебе любовью воспылал, вот и пришли! — Что? — поперхнулась невольная жертва шутки Райнера — Бертольд. — А что? — Хенни бы посмеялась с ответа, так как чувствовала, что, общаясь будто с друзьями, и сама бы выдала нечто подобное, но за этого дылду, который даже не заметил, как покраснел, стало вмиг немного обидно. Если человеку неловко, то зачем так шутить? Да и вообще… У Хенни непроизвольно сжалась челюсть: кто её может любить? Она тут на контакт нормальный с людьми не выходит, разговаривая через раз, а этот Райнер говорит такие вещи? Это такая жестокая шутка, в которой Хенни вовсе не хотелось участвовать. Но, раз втянули, то так уж и быть, она примет участие. — Плохие шутки, если честно, у тебя, Райнер, — замялась Хенни, а потом выдала: — Мне вот больше ты нравишься, если честно!       Она надеялась, что её улыбка была искренней. И когда увидела непонимание на лице Райнера, хихикнула в кулак, подмигнув Бертольду. Пусть тот и произвел на нее когда-то впечатление заторможенного парня, но Хенни чувствовала, что он добрый. И довольно милый. — Что? — совсем не въехав в ситуацию, Райнер чуть не упал с кровати напротив, на которой расселся в процессе разговора. Сказать, что он был потрясен до глубины души, так как с таким честным лицом ему еще никто такого не говорил, это преуменьшить степень его полнейшего шока от Хайнс. — А что? — спокойно спародировав прошлый ответ Райнера, засмеялась Хенни, на что Бертольд только облегченно вздохнул, думая, что так они и правда смогут быстро подружиться с ней.        Однако же единственное, что волновало Хенни — то, что, по правде, они так и не сказали, зачем пришли, погрузив все свои слова в некое подобие шутки, а правда? А правды ноль. Хотя, кому она нужна, если тебе тут Райнер в любви Бертольда признается? Верно, никому. Здесь нужны улыбка и смех.       После этого она в больничное крыло больше не попадала, но общение с Бертольдом и Райнером только началось. Было странное ощущение, будто она знала их всю жизнь, они были так схожи по духу. И пусть Хенни ещё сама не понимала до конца какая она, но то, что Райнер и Бертольд хорошие люди знала наверняка. Изначально, перед тем как стали делить все трапезы вместе, они начали чаще завтракать вместе, прямо перед уходом Хайнс на отдельные силовые тренировки. Она отчасти не была так сильно загружена теорией, как эти двое, потому что весь упор ей делали на физическую подготовку, в которой она очевидно отставала. Да и рассказывать об устройстве мира ей, чужачке, никто не спешил. Хенни на это смиренно прикусывала щеку, не желая выяснять ничего. Если она отсюда, то рано или поздно — лучше, конечно, рано, — всё вспомнит. А если нет, если она откуда-то из другого места, то какое моральное право она имеется оскорбляться, чувствуя себя лишней, если она взаправду всего лишь чужачка?       Этими наблюдениями она ни с кем не делилась, продолжая молчаливо наблюдать за окружающим её миром. И весело обедая, чувствуя даже некую беззаботность вместе с Райнером. Он невероятным образом её симпатизировал, а глупая шутка, сказанная ранее, уже не казалось таковой. Просто потому, что надежность и доброта, которую он выражал по отношению к ней, было тем, что искренне не хватало девушке, у которой бушевали не только извилины от количества информации, которую она должна была обработать, добыв самостоятельно, но и от гормонов. И никто в этом винить её не мог.

***

      Когда Райнер упал на спину, Эрен засмеялся. Эрен — это парень видный, шумный и у всех на слуху в сто четвёртом, и даже Хенни его запомнила, но чувств в момент падения Райнера совсем не разделяла. Ей было больно. Неприятно за него. Как за первого человеку, которому она была готова довериться. И сейчас, когда Райнер упал, из-за этой сердечной боли она невольно вспомнила что-то такое из своего прошлого. В голове стоял крик «Эй, аккуратнее, Покко, не падай просто так, ты же можешь пораниться!». И голова от этого не разрывалась, наоборот — только сердце. Все остальное было цело. Будто когда она не пыталась ничего вспомнить, а видела похожие моменты на прошлое, все как бы происходило своим чередом и не причиняло ей боли, в то время как насильственное восстановление памяти вело к тому, что всё её нутро было против этого.       «Напишу об этом командору Эрвину».       Мысль пронеслась мимо извилин в голове, как и сама Хенни подбежала к Райнеру — быстро. Она присела на корточки рядом с растянувшимся на земле парнем и подала руку, но тот не взялся за неё, покачав головой и доверительно указав на место рядом. — Тоже можешь прилечь, если что скажешь, что я тебя так опрокинул.       Раскинув руки в стороны, Райнер вмиг устремил взгляд к небу. Хенни, конечно, поразилась такой непосредственности, отмечая, что такого она раньше не чувствовала, а значит её друзья — или друг, потому что в наличии большой компании она сильно сомневалась, — были куда менее беззаботными людьми, чем те, кого она встречала сейчас. Да и она сама, чувствовала Хенни, раньше была другой. Словно более озабоченной всем, что её окружало. Вот только чем? «Вспомнить бы», — мечтательно подумала Хайнс, смотря на Брауна и улыбаясь уголками губ. В отличие от знакомства, которое она ощущала довольно дискомфортным, сейчас она испытывала чуть ли не счастье, находясь с кем-то, кого уже могла назвать другом. — Нет, лучше уж посижу… Сильно больно? — Пустяки, даже синяков не будет, — отмахнувшись, Райнер повернулся на бок, а Хенни, не удержав равновесия скорее всего от смущения, уселась на землю, смотря прямо в глаза Райнера. — Откуда ты, Хенни? — Что? В смысле, откуда?       Стыдно было так нелепо отмазываться, мол, не поняла вопроса. Но как иначе хранить обещание, данное Эрвину Смиту? Лучше уж быть дурочкой, чем мёртвой, — главное правило жизни.       Стоп, откуда оно взялось? Опять воспоминание? Хенни вздрогнула, когда по рукам пробежали мурашки. Кожа покрылась дурацкими гусиными лапками, волосы встали на дыбы… и это все в солнечный день. Да уж, сказать, что замёрзла, у неё явно не получится. Зато как смотрел Райнер… Внимательно, пристально, будто пытался анализировать каждое малейшее изменение в её состоянии.       Стоп, Райнер? Анализировал? Нет, он не мог.       Он старший, который всегда поддержит; тот, на кого может положиться Хенни. Зачем ему анализировать что-то, о ней? Она и сама себя проанализировать не может, а тут ещё и кто-то другой… Нет, бред. — Эрен с Микасой и Армином из Шиганшины, Саша из деревни в стене Роза, остальные тоже откуда-то, но ты никогда не говорила, откуда ты. Да и свалилась как снег на голову.       Это уж точно, для самой себя, думала Хенни, она тоже стала неожиданностью. Особенно свое появление в таком месте она совсем не знала, как объяснить кому-то, кроме командора и капитана. Тем то она с перепугу всю жизнь, которую знала, рассказала. Ну, ту, что была в районе стены, ту, что длилась совсем недолго. И имя выдала, и письма слала… Ну, потому что те вроде как принимали её. Насколько долго так будет она, правда, не знала. Может, доброта со стороны командора закончится уже через час, а, может, и через годы будет длиться.       «Доброта?», — удивилась Хенни. Уж лучше думать, что это желание выяснить степень полезности Хенни в служении человечеству, чем добро, исходящее из самого сердца. Добры к ней Райнер. Бертольд. Имир. Но не командор. Хотя, Хенни не спорит, луч надежды и веру в будущее он ей даёт лучше любого Бертольда. Потому что он уверен в себе, в своей цели, а такие люди очень нравятся Хенни. Она не знает почему, возможно отголосок далёкого прошлого опять напоминает о себе, но знает, что уверенность в людях она безумно ценит. Словно сама на неё не способна.       И вот сейчас, чувствуя полнейшую неуверенность, она робко отвечает: — Я из столицы, отец командора Эрвина и мой… были близкими друзьями, но когда я решила стать разведчиком, было немного поздно. В итоге командор Эрвин устроил всё, я ему очень благодарна…       Едва заметная надежда на то, что Райнер ей поверит, была разрушена в тот же момент и с таким же громким стуком, как Эрен, упавший на землю. Блондин совсем не поверил Хенни, хотя и кивнул утвердительно, мол, да, понятно. Или он просто не ожидал, что кто-то из столицы, где живут лишь аристократы, решит пойти в солдаты, так еще и в разведку, как сказала Хайнс! Наверное, это довольно странно. Но цепочка фактов, которую сочинил для неё и её личности командор не подлежала оспариванию или другим видам критики. Нужно было просто принять историю как должную и поблагодарить. Это Хенни и сделала, потому что правда была благодарна. Она могла шляться там, за стенами, устраивая марафоны с титанами, раз у них так хорошо складывалось общение, но она жила здесь, в безопасности, хоть и относительной, была сыта и её даже обучали всем волшебным трюкам, которых Хенни точно не видела раньше.       Она была уверена в этом хотя бы потому, что такое невозможно забыть. Даже если потерять мозг, волшебный полёт и чувства от него останутся в сердце, в душе, еще где-то, куда не дотянется грозная рука жестокой реальности, нещадно стирающей память. — Ладно, из столицы так из столицы. А я из далека. Роза не была моим домом, — печально потянувшись к небу, поведал Райнер. — Ты так смотришь на небо… Ты чего-то ждешь, скучаешь? — Я скучаю по дому. Когда-то я туда вернусь. — Я тоже хочу скучать. Но не получается. Но… почему небо? — явно не понимая связи, Хенни удивилась. Он ведь не видит в небе отражения того, что происходит за стеной Роза. Так какой смысл смотреть туда, скучать? Лучше сделать всё, чтобы вернуть стену Мария, ведь так? — Не знаю, просто чувствую связь с родиной…       «Все мы едины под этим небом: и проклятые дьяволы, и наш остров. Все в наших руках, Хенни. Мы можем все изменить, чистая Хенни». — Все мы едины под небом, да? — чувствуя, как жжет эта фраза на языке, улыбнулась Хенни. — Да.       В ответ на тихое «да» у Хенни Хайнс впервые покатилась слеза. Впервые в этом жестоком мире, который причинял каждый день Хенни боли — сейчас, правда, чаще головные, — она пустила слезы, смотря на бескрайнюю синеву.