Моя Гиперборея

      Про Лилиан нельзя было сказать, что она из тех, кто пасует перед трудностями. Она не оправдывала ни своего нежного цветочного имени, ни казавшейся уж слишком ломкой хрупкости, кроющейся в призрачно-тонких щиколотках и запястьях, изменить которые оказались не способны даже годы тщательных тренировок. Невзирая на свойственные ей порой эмоциональность и даже ранимость в вопросе о действительно важных вещах, ей всегда — почти всегда — удавалось взять под контроль всё, начиная с собственных переживаний и заканчивая ситуацией, если в её силах было как-то повлиять на происходящее.       Кто-то мог подумать, что это — влияние Шиджеру, её закалённого предательствами и потерями отца, выковавшего себя из раскалённого добела железа, вытесавшего себя из грубых горных пород. На его лице клеймом застыла маска суровости: глубокая чёрная морщина ровно между вечно сведённых бровей своенравным шрамом накладывала отпечаток хронического недовольства. Холодные проницательные глаза, непрерывно анализирующие происходящее на порядок тщательнее, чем то требовалось даже от шаманов, лишь добавляли непостижимой отстранённости, непреодолимости возведённого между ним и всем остальным миром барьера.       И всё же никому и никогда не удалось бы убедить Лилиан, что её отец именно такой. В детстве, будучи совсем крохотной, она тщетно пыталась спорить со всеми ровесниками, которые, пусть и не без причины, находили Шиджеру пугающим. Однажды она даже ввязалась в драку с парой мальчишек, решившими, что сравнить её отца с мясником, тайно разделывающем людей, будет уместной шуткой. Тогда она ещё понятия не имела ни об отцовском даре, ни, тем более, о его прошлом, полном чудовищ в шкурах проклятий и чудовищ — куда более страшных — в шкурах людей. Может, прав был Годжо, и мальчишки из размытых детских воспоминаний тоже не ошибались, и в первую очередь линчевать стоило вовсе не духов. Может, уничтожь Шиджеру порочное зерно в момент самого его зарождения, нынешний мир шаманов был бы не так уж и плох. Или хотя бы не настолько плох.        Но тогда Лилиан было невдомёк о событиях, собирающихся свершиться едва ли не через двадцать лет, и единственное, что её могло время от времени волновать, — как доказать этим глупым вредным детям, что её отец — самый добрый и заботливый человек на всём свете. Ведь для неё это действительно было так — и какая разница, что за чудовищную маску видели все остальные на месте его лица. Шиджеру был чутким, понимающим и заботливым. Да, бесспорно, строгим и требовательным, но всё это второстепенно. На первом же месте всегда оказывались его сильные успокаивающие объятья; его грубые, чёрствые ладони, со свойственной только им нежностью взъерошивающие волосы на её макушке.       Те, кто считал, что такой Лилиан вырастил именно отец, были правы лишь наполовину, если не на треть. Ведь дети — это не их родители. Дети — пусть маленькие и порой совершенно беспомощные, но другие люди. Со своими собственными решениями, с их результатами, успехами и ошибками. У Лилиан было вдоволь всего этого: побед и поражений, радостей вплоть до жгучих слёз в уголках глаз и навечно врезавшихся в память сожалений. Она ошибалась, будучи уверенной, что единственная, кто прав. Она ослушивалась отцовских наставлений, даже не догадываясь, что чувство вины за собственное непослушание однажды приведёт её в страну на другом конце земного шара и пленницей запрёт на одном из островов архипелага. Она не подчинялась, своевольничала, связывалась с не очень хорошими и очень нехорошими компаниями. Сбегала из дома — не в знак протеста, а чтобы воспеть оду своим свободе и юности. Уезжала на другой конец страны, в мир заснеженных гор, где провела первые годы своей жизни, а позже утопала в сыпучих белых буграх, захлёбываясь смехом, цепляясь заледеневшими пальцами за протянутые руки человека, благодаря которому Лилиан стала Лилиан не в меньшей степени, чем она стала самой собой благодаря отцу.       Кому она обязана всеми безумными идеями?       Человеку с хитрым прищуром тёмных глаз. Человеку с чёрными, как самая беззвёздная ночь, волосами. Человеку не с самыми ангельскими помыслами, но самой дьявольской улыбкой из всех, что ей когда-либо доводилось встречать.        Человеку, которого, если верить словам Сатору Годжо, больше не было.       Лилиан не боялась трудностей. Но глупо было бы отрицать, что простые человеческие невзгоды — не то, с чем стоило бы сравнивать проблемы магического мира, когда твоя светлая златовласая голова уж слишком сильно смахивает на выгодную мишень, а на месте одной решённой проблемы, подобно головам ларнейской гидры, тут же возникают несколько новых.        Лилиан не боялась трудностей — но сказание о том, что её предки насолили не только Сукуне, лишив его, по меньшей мере, одного из двадцати пальцев, но и неведомым образом ухитрились получить родовое проклятье от некоего божества, звучали не слишком уж радужно.       Лилиан не боялась трудностей — а вот разгневанных божеств, жаждущих отмщения Королей Проклятий, да и просто-напросто невзлюбивших её глав шаманского сообщества — очень даже.       А ещё она по горло была сыта всеми тайнами и загадками, что свалились на её хрупкие до-недавних-пор-успешно-избегавшие-шаманизма плечи. Секреты отца; мистическое (мир духов и колдовства трижды говорит «ха») исчезновение тела её погибшего дяди; едва ли возможная расшифровка начертанных на клинках рун и безликий преследователь, жаждущий получить то ли принадлежавшую ей реликвию, то ли просто горящий желанием снять с её таких уставших плеч ношу в виде забитой нерешёнными вопросами головы. В ней же находили себе место и мысли о Гето Сугуру — так здесь было принято называть её драгоценного обладателя дьявольской улыбки. О его смерти (в неё Лилиан отказывалась верить с несвойственным даже ей упорством), его дружбе с Сатору (здесь вопросы и ответы шли в пропорции сто к одному и, как и всё, в той или иной степени связанное с Годжо, бесконечно и самоотверженно стремились к нулю) и всей той чертовщине, которой, по известной Лилиан информации, вообще не должно было происходить.       Теперь же в список нерешённых загадок добавилась ещё притча о божестве, и можно было бы списать услышанную легенду на маразматичный старческий бред, вот только в Токийском колледже дела с безымянными всемогущими сущностями обстояли куда лучше, чем с вполне конкретными мёртвыми людьми. По неведомой Лилиан причине все те немногие, кого решили посвятить в результаты поездки в Каябуки-но Сато, как один сошлись во мнении, что легенда гласила ни о ком ином, как Мастере Тенген. К доселе невиданному прогрессу в поисках ответов на вопросы добавилась ещё пара удачных фактов. Первый: все прекрасно знали, где Мастер находится. Второй: чтобы добраться до неё, не надо было даже выходить за пределы колледжа — оставалось просто спуститься под землю в её личный город под горой, предварительно получив разрешение на вход.       Напроситься в гости к могущественному существу, которого твои же пра-пра-пра-прадеды, считай, закопали заживо? Делов-то. Как не преминул отметить Годжо: из-под земли доставать дьяволов и божеств должно было быть у неё в крови. Чем-то сродни давней семейной традиции. Лилиан бы непременно посмеялась над шуткой, если бы к тому моменту дни поисков и размышлений не выжали бы из неё последние силы. Вернувшиеся кошмары, совладать с которыми теперь не помогала даже повышенная дозировка таблеток, тоже не добавляли жизнерадостности.       Но больше всего тревожило незатихающее в груди чувство промаха. Словно легенды могли ошибаться, а окружавшие её люди — врать. Словно голос, преследовавший по ночам, истязающий, заставляющий умирать вновь и вновь, был искреннее, чем весь остальной мир. Но даже он не давал ответов. Тем, что он еженочно приносил за собой, были лишь новые вопросы и следовавшая по пятам и неизменно настигавшая Смерть.       «И ведь Мастер Тенген даже не божество», — было холодно и сыро. Вдалеке монотонно капала вода, и этот звук, будучи единственным источником шума в кромешной тишине, начинал всё больше походить на орудие небезызвестной Китайской пытки.       Кап.       Лилиан повела плечами, чтобы в очередной раз убедиться, что её тело в состоянии двигаться.       «Всем известно, что она шаман. Тенген сама не скрывает этого».       Кап.       Шершащее эхо собственных шагов казалось слишком громким, неестественным и неуместным. Хотелось остановиться, позволяя монотонному звуку воды вновь завладеть всем пространством и временем.        «Сколько ей там лет? — пришлось напрячься, чтобы призвать нужное воспоминание. — Перевалило за тысячу, если данные верны».       Кап.       Но желание не позволить безумию подкрасться слишком близко было сильнее. Лилиан тряхнула головой, отгоняя дурманящий голос воды, и продолжила идти вперёд.       «И город под колледжем шаманы создали по её же просьбе. Не очень-то и похоже на насильное заключение, стоящее того, чтобы проклясть целый род».       Вязкий запах плесени, ставший привычным за десятки проведённых в подземелье часов, шёл по пятам. Лилиан уже давно забыла, в какой момент он перестал раздражать, а желание сплюнуть будто бы осевшую в глотке плесень уже не казалось чем-то навязчивым и жизненно необходимым.       Кап.       «Как будто бы у меня вообще есть выбор, — она потёрла кольца — духи-хранители теперь опоясывали пальцы на обеих руках. — Навряд ли колледж может похвастаться обилием бессмертных друзей, которых можно перепутать с божеством».       Кап.       Чем ближе выход — тем чаще звук.        Кап-кап.       Он терял свою механическую монотонность. Обретал нетерпение. Казался почти что живым.       Кап-кап. Кап.       Это уже не походило на пытку. Пытка — это страх вечной борьбы сознания с тем, у чего нет ни разума, ни души.       Кап.       Вода волновалась. Вода трепетала. Вода предвкушала.       Вода была практически живой.       А у живых есть замечательная черта — их всегда можно убить.       Кап-кап.       Было почти нестрашно.       — Уже успела соскучиться по мне?       Она стояла на дне бесконечного колодца. Чёрные, унизанные печатями стены вздымались вверх, исчезая в небытии. Сколько раз она уже здесь была? Сколько вглядывалась в бесконечное ничто над собой? Тошнотворный привкус проклятий на языке тоже стал почти что привычным. Почти что неотъемлемой частью каждого её дня. Спроси кто, Лилиан бы без сомнений ответила, что за последние недели видела больше проклятий, чем живых людей.       Так недалеко и до безумия.       И чего удивляться кошмарам после такого?       — Чего скалишься?       У существа напротив было женское лицо. Чёрные глаза-щёлочки опоясывали ветвистые узоры морщин, скрывавшиеся в непроглядной мгле темницы. Дух был практически настоящим, почти похожим на человека, если не заставлять себя вглядываться сквозь черноту, если не уметь различать марево проклятой энергии в воздухе. Если не знать, что под чёрными глазами и тонким вздёрнутым носом пряталась огромная нечеловеческая пасть. Если не видеть, как по щекам вечным неиссушимым потоком чертили узоры слёзы. Будто бы прокладывая себе путь целую вечность, они вырезали на коже борозды дорог, руслами рек спускались к подбородку и срывались вниз.        Кап. Кап. Кап, — напротив выхода из темницы.       — Это последний раз, — Лилиан остановилась в паре метров от заточённого проклятья. Женщина-дух ютилась в крохотной, вытесанной в камне камере прямиком над дверью, ведущей в последний отделяющий от поверхности коридор. — Ничего не хочешь сказать?       Она скалилась, неспособная закрыть пасть. Пальцы рук — почти человеческие, если не брать в расчёт их длину — змеями обвили заклятые прутья клетки. Спиралями закрутившиеся ногти гнулись под давлением встретивших их ладоней:       — Ли…, — голос звучал клокочуще и утробно. Тот, кто слышал речь духа впервые, не смог бы понять, что за ним крылось нечто большее, чем жадный утробный рёв.       — …ли…, — сотни чудовищ в других клетках зашевелились, привлечённые звуком. Чтобы избежать развоплощения, их совсем недавно напитали энергией. Лилиан предпочла оставаться в неведении, как происходил процесс, но результатами проделанной работы ей повезло насладиться в пару последних дней: сытым проклятьям в кои-то веки не было дела до её визитов.       Всем, кроме женщины в клетке над входом.        —…ан, — закончила она и, будто ожидая чего-то, вытаращилась на неё.       Ли-ли-ан.       За всё время даже Годжо не смог дать ответа, как проклятье узнало её имя.        Может, оно было способно подслушать их разговоры, скрытые на нижнем уровне храма, замурованные за обклеенными оберегами дверьми. Может, услышало, как Нитта звала её однажды, борясь с ужасом нахождения в подземелье. Может… да всё, что угодно, «может».       Никто так и не сказал, воплощением чего именно являлся дух. Лилиан самолично прошлась по верхушкам японского Бестиария, но узнать хоть что-то, не имея в качестве опоры и крупицы информации о его способностях, было просто невозможно. Даже всесильный Сатору Годжо оказался бессилен без прямого взаимодействия: в его власти было только попытаться успокоить, убедив, что уровень проклятья не столь высок, чтобы забивать мыслями о нём голову.       И она честно пыталась поступить именно так. Следовала рекомендациям и советам, как самая послушная и ответственная ученица. Но дух с завидной упёртостью вновь и вновь повторял её имя и каждый раз заходился истеричным смехом, заставляющим верить, что издаёт его не сотканное из ненависти и страхов существо, а живой, обезумевший от проведённой в заключении вечности человек.        Всё повторилось и в этот раз: так и не дождавшись ответа, Лилиан шагнула к выходу, чувствуя, как сотни глаз с нескрываемым любопытством следят за ней. Как бы развопились эти отродья, если бы на её месте был не-шаман. Если бы её страхами, волнениями и болью можно было поживиться. Но она не собиралась оставлять здесь совершенно ничего: и так вдоволь хватило похороненных в подземелье часов, истраченных на приручение хламовщика сил.        «Не оборачивайся, не оборачивайся, не оборачивайся», — заклинала она, ногтями впившись в ладони, жмуря глаза до исчезнувших границ помещений, идя лишь по памяти. Она — Тихиро Огино — и она хочет выбраться из этого Ада.       Шаг. Ещё один и ещё. Уже ставшее привычным напряжение в мышцах ног не задерживало, наоборот подстёгивая к следующему движению. Позволяло зацепиться за присутствие здесь и сейчас, сконцентрироваться на нём и попытаться сбежать от следовавших по пятам ужасов.        Но те, как всегда, оказывались чуть быстрее.       У самого выхода, за спиной, до того, как рука успела толкнуть увесистую деревянную дверь, раздался полный отчаяния и ярости вопль:       — Ли-ли-ан! — это был то ли смех, то ли мольба о помощи.       — Ли-ли-ан! — громовым обвалом гремело в узком коридорчике, в припадке билось о стены, заставляя те дрожать.       — Ли-ли-ан! — никто так и не смог назвать имени проклятья, и самым пугающим в этом было то, что ей на ум приходило лишь одно. Их не должно было водиться в Японии, но, как и изгнанная Ямауба имела свои воплощения в других культурах и странах, так и эта женщина-дух до ужаса походила на...         Банши.       Плакальщицу.       Предвестницу смерти.

***

      Сбежать от этого кошмара на поверхность было сродни глотку свежего воздуха не только в прямом, но и переносном смысле. Лишь оказавшись на улице, стоя под ещё тёплыми лучами октябрьского солнца, Лилиан поняла, что всё это время сковывавший её ужас пробрался до костей и теперь заставлял мелко подрагивать от ощущения волнами расползающихся по телу мурашек. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, чувствуя, как воздух заполнил собой лёгкие, как сердце качало кровь и гнало её по артериям.       — Всё хорошо?        «Ха» и ещё раз «ха», разве она похожа на человека, у которого всё хорошо? Соль на вечно изгрызенных губах ощущалась особенно чётко, сердцебиение клокотало в ушах, приглушая собой звуки всего остального мира и делая низкий и звучный голос собеседника глухим и притихшим.        — Да, — ведь ложь — это всегда проще. Короткий путь, хоть и ведущий в тупик.       — Опять эта женщина?       Ложь — почти всегда проще. Тайное оружие тех, кто, в отличие от неё, на самом деле умел врать.       — Да, — ответила, даже не пытаясь разобраться, о ком именно был вопрос.       Женщина-банши, Мастер Тенген, Незнакомка, голос которой преследовал в ночных кошмарах.       Может, всё сразу. Пожалуй, это бы было самым верным ответом.       Уставившись в никуда, Лилиан так и не посмотрела на стоящего прямо перед ней человека. Обе её ладони нервозно скользили по открытым рукам, будто пытаясь скинуть с тела сковавший страх. Ногти царапали кожу, словно боль была способна освободить от преследования собственными мыслями.        Можно наглотаться транквилизаторов, можно лгать всем и вся, что встреча с Мастером Тенген не страшит, можно удрать из проклятого подземелья, оставив заточённых в нём духов позади. Но от себя не убежать. Особенно, когда лжёшь настолько плохо, что даже собственное Я обмануть не способен.        — Извините, — она зажмурилась, досчитала до трёх и, когда, наконец, открыла глаза, перед ней предстал Масамичи.       За последние пару недель мужчина успел постареть. Иначе как можно было объяснить потемневшие борозды морщин и редкие, серебрящиеся на чёрных висках, волоски? Лилиан готова была поклясться, что раньше ничего этого не было.       — Разве тебе есть, за что? — его голос уже вернул краски и теперь раскатистым басом возвышался над шумом запутавшегося в ветвях ветра и несмолкающим перекрикиванием птиц.       — За всё, — пожала плечами. — За весь тот ворох проблем, который притянула следом за собой.       Яга тяжело, устало вздохнул:       — Вот уж не думал, что в заведении, полном подростков в расцвете пубертата, в самобичевание и драматизм ударишься именно ты.       Лилиан усмехнулась. Искренне. Но вышло всё равно криво и надломленно.       В последнее время такой была она вся — кривой и надломленной. То ли стойким оловянным солдатиком, по чужой прихоти брошенным в самое пекло, то ли его личной Сильфидой, наивно и самоотверженно кинувшейся умирать.       — Она опять звала тебя?       — Да, — Лилиан вновь не знала, о какой из трёх женщин шла речь. Ещё свежий образ банши выступил вперёд, вытесняя остальных, помогая подобрать нужные слова: — Всё по-прежнему: только имя и больше ничего. Я пыталась заговорить с ней, но не то чтобы с особым энтузиазмом. Знаете, — покрутила пальцем у виска, — мне кажется, прав был Сатору, когда говорил, что, если сутками торчать в подземелье, можно будет и с ума сойти.       Она осеклась. Осознание, как ужасно звучали её слова в тот самый момент, когда её вот-вот должны были сопроводить к Тенген, пришло слишком поздно.         — Согласен, — в голосе Яги не было ни порицания, ни недовольства. Его губы тронула лёгкая улыбка, и отчего-то Лилиан показалось, что они оба думали об одном и том же. Надо же, Масамичи Яга согласен с Годжо! — Если хочешь, я попрошу его посмотреть…       — Нет, — она тряхнула головой, — не стоит. У Сатору и так куча дел. Тем более, он уже пробовал.       — И ничего?       — Ну как же. Сказал: проклятье первого уровня, что, цитирую, «Не стоит твоих нервов».       — Похоже на него.       — Ещё бы. Не думаю, что в его реальности существует хоть один дух, достойный переживаний.       — Зато есть люди, переживания которых стоят всего.       Лилиан выдавила из себя слабую улыбку: казалось, информация о том, что они с Сатору перешагнули черту «просто коллег», уже успела добраться даже до студента, проведшего всё время её пребывания в Японии за границей.       — Порой мне кажется, что для такого, как он, наши страхи просто непостижимы.       — Хочешь поговорить об этом?       — Боже, нет, — она даже скривилась, стоило только представить отеческий разговор с Масамичи по душам. — Я скорее… Просто. Ничего. Всё так навалилось, запуталось. И так хватает проблем, а тут ещё это проклятье… — осеклась. — Не мне вам говорить, собственно.       Яга задумчиво почесал подбородок. Короткостриженные ногти перебирали щетину с характерным звуком.       — Да уж, — наконец изрёк он. — Дел и правда навалилось.       Лилиан кивнула, не способная не думать о том, что завидную часть проблем, которые теперь приходилось решать мужчине, принесла именно она.       Чего только стоила одна поездка в Деревню тростниковых крыш, после которой на плечи Токийского колледжа свалилась необходимость завербовать совсем юную солнечную шаманку, укрыть её от посторонних — Киотских — глаз, а после проверить всех до единого жителей поселения на предрасположенность к световым техникам. И это всё в тщетных попытках сохранить происходящее если и не в тайне, то с минимумом раскрытой информации.       Столько хлопот, чтобы лишний раз все могли убедиться: в тот день они с Сатору сделали всё возможное. Было то просто удача или же самое настоящее провидение, никто бы не смог сказать, но факт оставался фактом: в Каябуки но-Сато причастными к миру шаманов оказались лишь малышка Мичи и старик Мамору с его воспоминаниями о прошлом и заученными легендами. А скрытых рун действительно не было. Нигде. Только зря все убили время на разглядывание стен.       Ещё одной проблемой авторства Лилиан Марлен была та самая легенда о божестве, имевшем подозрительные сходства с Мастером Тенген. Во всей Японии оказалось не так уж много шаманов, удостоившихся чести посетить подземный город. К её удивлению, даже Сатору довелось побывать там лишь однажды, и то около десяти лет назад, когда его вызвали на ковёр отвечать за последствия проваленной им же миссии. Собственно, столь же немного было и людей, способных замолвить за неё словечко перед лицом Тенген, и самой подходящей кандидатурой вновь оказался Яга. Кандидатура, стоило признать, из него вышла более, чем удачная: Мастер дала своё согласие не только ответить на терзавшие Лилиан вопросы, но и изъявила желание принять её у себя.       Насколько хороша была идея в одиночку идти навстречу с божеством, которое оказалось в заточении по вине твоих же дальних (во временном аспекте) родственников, Лилиан предпочитала не думать.        — Его же нет в колледже?       — Боишься идти к ней одна?       Она усмехнулась: с чего бы. Каждый её день начинается с визитов к — вероятно — разгневанным и — ещё более вероятно — мстительным божествам. Зачем же в таких случаях держать сильнейшего мага современности где-то поблизости?        — Нет, — соврала Лилиан.       За время диалога врать она так и не научилась.  

***

      Входа в подземный город не существовало. Не было ни помпезной вереницы алых арок, ведущих за горизонт, не было и скромной деревянной двери, техникой сокрытой среди сотни её двойников-муляжей. У Мастера, в отличие от тех же проклятий, не было своего храма, скрывающего за древними стенами портал. Путь к ней нельзя было найти, не будучи приглашённым или не обладая таким уровнем информации и силы, которые позволили бы сломить воздвигнутый между ней и остальным миром барьер.       К счастью, у Лилиан не было нужды вламываться в город-темницу — это, возможно, предстояло сделать Годжо, если по истечении слишком большого, чтобы не вызвать подозрений, времени она так и не вернётся. А сейчас ей только и оставалось, что следовать за Ягой и без какой-либо надежды смотреть на петляющие среди деревьев мощенные дорожки, то и дело возникающие из пустоты прямо у неё на глазах, и так же внезапно растворяющиеся прямиком перед ней.       В подземный город действительно не было входа, но, стоило только Лилиан сделать шаг, как её тело столкнулось с невидимым сопротивлением. Словно воздух резко стал в разы плотнее и плёнкой обволок её, прилип к рукам и лицу, затормаживая движения, мешая дышать. И — когда оторванная от тропы стопа, завершая движение, вновь коснулась земли — всё исчезло. Больше не было ни плёнки-преграды, ни дороги у ног, ни леса вокруг. Яги тоже не было: Лилиан оглянулась, её глаза пока не привыкли к воцарившейся вокруг темноте, но ни зрение, ни шаманское чутьё не могли различить присутствие шамана рядом.       «Дальше ты сама», — буквально из ниоткуда раздался мужской голос, и это было последним, что связывало её с привычной реальностью.       Она пыталась оглядеться, но в кромешной темноте не было совершенно ничего. Призванный на ладонь сгусток проклятой энергии заискрился, принялся переливаться белым жидким пламенем, создавая свет, но даже его ореола не хватало, чтобы увидеть хоть что-то.       Подземелье. Опять.       Хотелось то ли взвыть, то ли рассмеяться от иронии, присущей её судьбе.       «Надеюсь, там меня не ждёт очередная банши».       И, словно в насмешку над её наивным желанием, из ниоткуда донеслось:       — Лилиан.       «Ха» и ещё раз «ха». Всё это начинало походить на дурную шутку. Затянувшийся розыгрыш, в конце которого должны встречать родственники и друзья с воздушными шарами, букетами цветов и широкими улыбками на счастливых лицах.        «Ха-ха-ха, Лилиан, тебя снимала скрытая камера. Помаши вон в ту сторону и давай возвращаться домой».       И все живы, все целы и невредимы, и никому не грозит смертная казнь.       «Замечательный вышел бы розыгрыш», — концентрированная проклятая энергия вокруг пришла в движение. Она расползалась в воздухе, подобно бензину, причудливыми узорами растекающемуся по луже; вилась затейливыми орнаментами персидских ковров; заворачивалась спиралью водоворота, грозящегося вот-вот проглотить случайного путника с головой. И она в самом деле затягивала в себя: к открытым участкам кожи липло ни с чем не сравнимое ощущение чужой магии, на виски настойчиво давило действие древней техники. Поддавшись натиску, Лилиан зажмурилась, силясь не потерять связь с реальностью, не позволить тревожно заколыхавшемуся сгустку света в руке растаять под натиском противоборствующих сил. Но, когда она вновь открыла глаза, солнце в её руках померкло, уступая место более яркому и сильному свету. Впереди, где ещё мгновение назад была беспроглядная, непреодолимая мгла, белёсо сиял арочный проём.        «Вот тебе и свет в конце тоннеля, — угрюмо подумала она, но в противовес собственным мыслям сразу же двинулась в его направлении. — Почти, как во сне»,  и это не могло не путать: Лилиан уже не могла припомнить сна, в конце которого ей не приходилось умирать или становиться свидетелем чего-то более жуткого и кровавого, чем собственная гибель.       «И каждый раз эти чёртовы голоса, будь они прокляты».       Ей в голову уже закрадывалась предательская мысль обратиться к врачу. Не к Сёко, не исцелявшей обратной техникой разве что насморк, а обычному человеческому врачу. Не-шаману. Подыскать по понравившимся отзывам психолога, да излить бедолаге душу своими рассказами о голосах в голове. К этому моменту Лилиан уже насчитала три: и пусть первый определённо принадлежал банши, второй, услышанный с десяток шагов назад, — наверняка Мастеру Тенген, обладатель третьего так филигранно балансировал на грани кошмара и реальности, что ей в самую пору было подумать о том, что она сходит с ума. Просто по-человечески, и никакая магия здесь ни при чём.       И, словно в подтверждение крадущегося за ней по пятам безумия, стоило только ступить на свет, Лилиан нос к носу столкнулась с кем-то. Хотя, «нос к носу» было, скорее, образно. У стоящего перед ней существа на месте, где у обычного человека располагался нос, находились две глубокие чёрные прорези. Хотя это было едва ли не последним, что бросалось в глаза, уступая место и вытянутой до ненормальной длинны голове со скошенной квадратной макушкой; и широкому жабьему рту, заполненному почти что человеческими — пусть и нарочито большими — зубами; и, собственно, самим глазам, коих у существа было на целую пару больше. В общем, пусть это существо и стояло на двух ничем не примечательных ногах, скрестив на груди руки, отличающихся от её собственных разве что цветом, на проклятье оно походило куда больше, чем на человека, что заставило Лилиан отскочить в сторону и вскинуть руки в готовности призвать клинки.       Существо, тем временем, с места не сдвинулось, молча проследив за её движением своими пустыми белёсыми глазами, а затем лишь покачало головой. И было в одном лишь этом действии столько человеческого, что Лилиан сию секунду опустила руки, вытянулась по команде «смирно» и, то ли ещё до конца не веря в происходящее, то ли не до конца совладав с переполнявшими эмоциями, только и смогла пролепетать:       — Мастер Тенген? — она сама не могла сказать точно, было это вопросом или утверждением.       — Лилиан Марлен, — существо кивнуло то ли в знак приветствия, то ли одним быстрым движением подтверждая догадки.         — Прошу меня простить. За неуместное поведение.       Тенген лишь отмахнулась — и вновь до безумия человеческий жест резким контрастом резанул инородную внешность. Было во всём этом что-то сюрреалистичное, выбивающее из колеи, безумное. Те, кому удалось столкнуться с разумными проклятьями и выжить, говорили, что самое пугающее в них не помноженная на интеллект кровожадность, а именно что человекоподобие. Такого не добиться одной лишь связной речью и способностью мыслить. Как Дьявол скрывался в деталях, так и здесь самое устрашающее было скрыто в мелочах: тонкостях мимики, мельчайших, доведённых до автоматизма, движениях. Эдакий эффект зловещей долины, наделённый жизнью и возможностью убивать. Вот, что завораживало в разумных проклятиях и отвращало от них же.       Вот, что повторилось и в случае Мастера Тенген.       Лилиан знала, что за тысячу прожитых лет и десятки способствующих этому перерождений Мастер утратила свой человеческий облик, но, как оказалось, всё равно не была готова к увиденному.       — Ну? Так и будем торчать прямо на пороге? — а ведь как послушаешь — перед ней обычная сварливая старуха.       На губах застыла нервная кривая улыбка:       — Хотите пригласить меня на чай?

***

      Темница, в которой заключили Мастера, действительно оказалась подземным городом, амфитеатром спускавшимся к корням огромного дерева, и они находились в самой верхней его части: там, где непрерывная каменная стена замыкалась кольцом, испещрённым сотнями чернеющих арок, ведущих в никуда. Одна из них — Лилиан достаточно быстро упустила из виду, которая именно, — недавно послужила ей входом и теперь безлико скрывалась среди множества своих близнецов. Сколько они уже минули? Десяток? Два? Три? Казалось бесполезным искать ту самую, первую, и даже не из-за того, что впопыхах Лилиан и в голову не пришло присмотреть подходящий ориентир, а из-за отказывающейся отступать тревожной мысли: даже найди она верную арку, без воли Мастера отсюда никак не выбраться. А Тенген просто шла рядом, сцепив руки за спиной и чуть ссутулив скрытые белым балахоном плечи. Она молчала, и Лилиан не знала, ждут ли начала диалога от неё или же время говорить ещё не наступило.       «По крайней мере, если бы меня хотели убить, это уже бы сделали», — успокаивала она себя, разглядывая, как увешанный печатями деревянный ствол тянется ввысь, кроной теряясь в иллюзорном голубом небе.        Или же оно настоящее?       Лилиан прищурилась, пытаясь высмотреть ответ на свой вопрос, хоть и понятия не имела, что стоило искать. Всё в этом месте казалось реальным и искусственным одновременно. Противоречивым, как сама Мастер Тенген — шаманка, замершая на размытой и непостижимой границе, отделявшей человека от духа. Сотни лет, подобно опытному канатоходцу, балансирующая на ней.       Где заканчивалось всё людское, уступая место проклятью? Где брало своё начало божественное? Являлось ли оно пиком, апогеем одной из крайностей или же рождалось в смешении двух полюсов? И какова истинная плата за то, чтобы быть богом?       Лилиан посмотрела на качающуюся в такт шагам безволосую макушку. Оглянулась на прекрасный и мёртвый город одного обитателя. Наконец, прочувствовала бутафорность окружающего её мирка: проникающий сквозь ветви солнечный свет не грел; шелестящая листва не приносила ветра; каменная стена не имела свойственного горным породам запаха, как и ни один из сотни деревянных домов не пах древесиной.       Искусственные декорации с заточённым Богом внутри.       Кажется, Лилиан знала ответ на последний вопрос.       — Мне очень жаль, — её слова заставили Тенген остановиться. У звука стихших шагов не было эха.       — В этом нет твоей вины.       — И всё же, — в сжатых кулаках кольца ощущались особенно чётко. — Пусть мне никогда не узнать правды и не услышать причин, по которым они решили заточить вас здесь…       — Девочка, меня никто здесь не запирал, — Мастер обернулась лишь сейчас. Встретилась с ней взглядом. — Нечего горевать о моей судьбе, когда я сама её избрала и когда могу сама же передумать в любой момент. Этот взбалмошный Шестиглазый разве не говорил тебе свою коронную фразу? Все шаманы — безумцы. Я самое настоящее тому доказательство. Истинный шаман? Да. Но никак не Бог.       — Но…       — И я не имею никакого отношения ни к тебе, ни к твоему оружию, ни к тем, кто, если верить вашей легенде, заточил божество в подземелье.       Тело обмякло. Лилиан почувствовала себя тряпичной куклой, в миг надоевшей игравшему с ней ребёнку и навсегда брошенной в дальнем пыльном углу. Лучше бы всё это действительно оказалось розыгрышем. Где камеры? Она готова улыбаться и махать. Обещает почти не злиться на шутника, затеявшего провернуть всё это с ней.       — Зачем же вы тогда позвали меня к себе?       Как же она устала.       Сатору однажды сказал, что сильнейшее из проклятий — любовь.       Лилиан готова поспорить.        Сильнейшее из проклятий — сама жизнь.       Её жизнь уж точно.       — Нахожу твою легенду интересной, — Тенген развернулась и, как ни в чём не бывало, продолжила путь. Оставалось лишь плестись следом. Что ж, если ей было так жаль Мастера, то сейчас выдалась прекрасная возможность скрасить её одиночество. Видимо, в этом и была суть приглашения. — Даже в нашем мире не так уж много… личностей, которые могут похвастаться столь завидным долголетием, как и я. Тех, кто мог бы подойти под описание, а уж, тем более, называться божеством, и того меньше. Ты нашла свой клинок в горном ущелье, девочка?       — В горной пещере, — поправила она.       — Как обнаружила вход?       — Почти так же, как и сюда. Что-то привело меня к нему.       Тенген проигнорировала ответ:       — И в пещере был клинок с пальцем Двуликого внутри… Я размышляла над вариантом, что тот, о котором гласит легенда, — это Сукуна. Его порой называют вымышленным богом, хотя звание Короля проклятий куда популярнее. Пожалуй, это из-за того, что второй вариант звучит более устрашающе.       Лилиан, которая до недавнего времени одинаково боялась как встречи с озлобленным божеством, так и гипотетического столкновения с жаждущим мести Двуликим, не считала, что у понятия «всеобъемлющий ужас» может быть сравнительная степень.        Однако, озвучивать это она не стала, а Мастер, большую часть тысячелетия прожившая в одиночестве, не нуждалась в реакции собеседника:       — Итого мы имеем, — Тенген отвела руку в сторону, демонстрируя палец. — Легенда точно не обо мне, — к первому пальцу тут же присоединился второй, образуя знак «мир». — Сукуна подходит под описание: ему-то наверняка хватило бы и зла, и силы, чтобы проклясть целый шаманский род. Ещё и желание отомстить… Он же угрожал тебе?       — Да. Обещал сожрать сразу после того, как разделается с Годжо.       — Какая честь, — услышанное её явно не впечатлило. — В его пользу ещё место, где ты нашла палец. Если мы, конечно, решим считать сокрытие одной двадцатой его останков за заточение.       — Но… — верить в то, что Двуликий являлся не просто злопамятным королём проклятий, а самым настоящим божеством, необъяснимым образом связанным с ней, вовсе не хотелось. — Если предположить, что информацию для легенды не исказили, что, конечно, вряд ли, или — что ещё сомнительнее — она дошла до нас в первоначальном виде, то всё указывает на то, что в ней говорится о женщине.        Несмотря на то, что самой Лилиан её попытка вычеркнуть Сукуну из списка казалась слишком отчаянной и наивной, Мастер согласно кивнула:       — Именно. Поэтому он — не лучший кандидат на роль того, кого ты разыскиваешь, — на этих словах Тенген без раздумий добавила третий палец, и Лилиан уставилась на него, словно на пожелтевшем ногте были начертаны тайные знания.       Третий палец! Да никто в Магическом колледже так не радовался найденным пальцам Двуликого, как она — тому, что видела прямо перед собой.       — Есть у меня ещё один вариант, — Мастер говорила не спеша, словно ещё сотни лет назад позабыла, как коротка человеческая жизнь и как ценна порой может быть каждая секунда. — В те времена, когда явление Двуликого пошатнуло и без того хрупкий баланс сил между проклятьями и нами, что-то должно было лечь на другую чашу весов, чтобы восстановить равновесие. И, как в противовес Шестиглазому этой эпохи стало появляться больше духов, так и восхождение Двуликого привело сюда тех, чьё оружие ты сейчас носишь. Тебе уже сказали, что твои клинки без правильной техники, — просто две проклятые железяки?       — Да, — голос пропал, и Лилиан лишь беззвучно зашевелила губами.       Тенген не требовалось ответа:       — Потому что техника не просто выродившаяся. Она не наша. Возможно, именно это и позволило остановить Сукуну. Потому что его ударили тем, чего он не ожидал увидеть, — Мастер замолчала. Казалось, она сказала всё, что хотела.        Повисла тишина. В обволакивающей их пустоте Лилиан почувствовала солоноватый запах. Мгновение — соль уже была на кончике языка. Она слизывала кровь с прокушенных губ.        Скажет ли Тенген ещё хоть что-то? Должна. Она не имела права оставить её вот так, лишь с призрачными намёками на ответ.       — Но они все мертвы. Все, кто пришёл сюда с моими клинками, — попытка разорвать молчание. Не дать так и не произнесённым словам исчезнуть на ещё одну тысячу лет.       — Да, — Мастер опустила руку, которую всё это время держала на весу. — Мертвы.       — Но третий кандидат…       Тенген обернулась к ней:       — С ними было божество, — как ни в чём не бывало, ответила она. — Самое настоящее божество.       Последние слова едва ли удалось расслышать сквозь шум крови в ушах:       — Божество, что помогло им победить. И которое за это их прокляло.

***

      Проклятье.        Кап.        Кап.        Кап.       В этот раз всё сильнее походило на пытку.       Кап.       Вокруг — ничего.       Сплошные темнота и ничто.       Кап-кап.       Звук рождался где-то сверху, ядовитым цветком произрастал из пустоты, плакал отравленной росой.       Кап.       Кап.       Лилиан чувствовала его слёзы на своей макушке.       Кап.       Загнанный в ловушку разум сам рисовал иллюзии.        Лилиан.       Её имя-цветок.       Высаженные Сатору кустарники под окном.       Лилии не розовые, а насыщенно-красные. Вместо росы на их лепестках кровь.       Кап.       Кап-кап.       Она же обещала себе больше не приходить в это место.       Хламовщик приручён, что ещё она там забыла?       Кап-кап.       Или кого?       Кап.       Банши.       Плакальщица.       Эти цветочные слёзы её?       Кап.       «Лилиан», — имя целиком, без усилий и надлома.       «Лилиан».       «Лилиан!»       «Очнись, Лилиан!»       «Открой глаза!»       Свет резал веки. Лучами-лезвиями исполосывал нежную тонкую кожу. Врезался золотыми иглами в сетчатку глаз.       Вокруг не темница. Вокруг не проклятья. Банши больше не сторожила дверь.       Вокруг — залитая светом и кровью станция.       Вокруг — замершие изваяниями люди. Она, неподвижная и безвольная — одна из них.       «Лилиан».       «Лилиан».       «Лилиан».       Голос не банши — голос хозяина её снов.       Она медленно запрокинула голову.       Кап-кап.       Это не слёзы.       Это кровь.       Рот открылся в безмолвном крике, но вместо собственного голоса раздался чужой:       — Останови его.