Моя Гиперборея

      Неровный край света начинался возле самого кроссовка. Он дрогнул, плавно скользнул на лодыжку, оттуда прыжком перебрался на голень, чтобы в следующее мгновение скатиться вниз, смешиваясь с густой травой. Дерево — единственное рядом с крохотным паркингом — тревожно зашевелило кроной. Листья многоголосо зашумели, подгоняя ветер, и Лилиан поёжилась. Она обхватила себя руками, растирая открытые плечи. Одним широким шагом вышла из тени. Это не помогло: холод всё равно лип, словно тягучая патока, заставлял шмыгать носом и беспокойно переступать с ноги на ногу. Земля была сырой, травинки — влажными от утренней росы, не высохшие за ночь кроссовки едва ли не хлюпали при каждом движении.       Утро не задалось. Лилиан бросила косой взгляд на гудящую рядом машину: из окна высунулась светловолосая голова Нитты. Девушка активно жестикулировала и пыталась объяснить что-то другому водителю. Явно ничего не соображавший после бурной ночи мужчина кивал и раз за разом делал не то, что от него хотели. Разъехаться у них не получалось уже добрую пару минут. От закипающего внутри недовольства отвлёк приглушённый хлопок входной двери. Лилиан не требовалось поворачиваться, чтобы знать, кто вышел оттуда. И всё же, повинуясь бесконтрольному желанию увидеть этого человека, она стала вполоборота, не сводя с него глаз.       Годжо выглядел до ужаса непривычным без своего наглухо застёгнутого пиджака и маски. Светлые волосы были аккуратно уложены, сверкали тёмные стёкла очков, на месте злосчастного пиджака оказалась идеально выглаженная рубашка. Тонкие синие полосы узора смешивались с белизной ткани, и Лилиан не могла не думать о том, как сильно она должна подходить под цвет его глаз. Сейчас, в этом богом забытом месте с тонкими стенами, безвкусным интерьером и журналами для взрослых на каждом углу шаман казался до неприличия идеальным. И он шёл ей навстречу. Ей — в мятой после сна футболке, растрёпанной, с продрогшими ногами в сырых кроссовках.       Лилиан с досадой прикусила щёку. Утро продолжало становиться дряннее некуда. Ей не удалось выспаться: сначала мешали соседи, вовсе не растерявшие энтузиазма после выступления Сатору, затем — собственные мысли. Она долго ворочалась с боку на бок, не могла удобно устроить подушку под головой, комкала и разравнивала одеяло, но всё сводилось лишь к одному — навязчивой идее, что Годжо совсем рядом, за тонкой стенкой, меньше, чем в метре, лежит зеркально ей самой. Это не давало покоя, будоражило совсем свежие воспоминания. Ей даже не надо было закрывать глаза, чтобы в полумраке помещения представить знакомые очертания, нарисовать плавные линии движений, вновь услышать его сбившееся дыхание. В такие моменты её щёки охватывало самым настоящим огнём, она ворочалась в попытках избавиться от жара, пыталась отвлечь себя чем угодно, но всё равно раз за разом возвращалась лишь к одной мысли.       Он был совсем рядом — руку протяни и можешь постучаться. Или написать, позвонить, да хоть просто позвать — Лилиан была уверена, что он услышит. Отзовётся ли — уже другой вопрос. Она боялась узнать ответ. Оставалось лишь кусать собственные губы и думать, думать, думать. Чего ей стоило не одёрнуть в тот вечер ладонь? Сжать пальцы сильнее, схватиться за бледное запястье. Податься навстречу. Теперь это не имело никакого значения. Столь до нелепости откровенный шанс был упущен, и с ней остались лишь размышления.       — Жалеешь?       Холод исчез, словно его никогда не существовало. Содрогнувшись, будто ей на голову перевернули чан с горячей водой, Лилиан оторопело уставилась на Годжо и до глупости резко выпалила:       — Что?       — Ну, — Сатору кивнул на парковку. Возня прекратилась, машина подъезжала к ним. — Что не получилось уехать вчера. Ты же не хочешь оставлять колледж без присмотра.       — А, — обронила на выдохе. Мысли, хаотично кружащие в голове в поиске оправданий, мгновенно стихли. — Вряд ли у нас был выбор. Да и думаю, ты прав: в колледже достаточно сильных шаманов.       Она почувствовала на себе пристальное внимание и попыталась естественно улыбнуться. Годжо изучающе смотрел на неё, а потом тихо одобрительно засмеялся:       — Надо же. «Я прав». Видимо, такой стресс тебе только на пользу. Удалось выспаться?       — Издеваешься? Я полночи выслушивала скрипы чужой кровати. Только не говори, что сам не слышал, как стонет девушка.       Сатору пожал плечами:       — Я спал в наушниках.       Она так и застыла с открытым ртом. Словно рыба, выброшенная на берег или оглушённая взрывом собственной глупости. Годжо подмигнул поверх очков:       — Беруши, к слову, лежали в вазе, — и открыл перед ней дверь.       Лилиан ввалилась в салон грузом собственной несообразительности. Стянула ногами кроссовки, даже не удосуживаясь нагнуться и развязать шнурки, притянула замёрзшие стопы к себе и ткнулась в колени носом. Она чувствовала себя уставшей, вымотанной, совершающей слишком много ошибок и постоянно дающей неправильные ответы. Сатору сидел рядом, весело переговаривался с Акари, но она не слышала их. Доносящиеся обрывки фраз не имели никакого смысла, чужой смех сливался в неразделимую какофонию звуков. Ей хотелось так же: чувствовать себя свободно и беспечно, не задумываться о каждом сказанном слове и том, как оно может прозвучать в чужих ушах. А ещё ей хотелось спать. Восстановить, наконец, силы, попробовать согреться и проснуться уже в колледже, когда весь долгий путь, полный неловкости и неугасающих фантазий, останется позади. Она свернулась, обхватывая себя руками и пытаясь сохранить тепло, прикрыла глаза.       — Можешь вытянуть ноги, — Годжо не дал погрузиться в дремоту. Он смотрел на неё выжидающе. Длинные пальцы выстукивали ритм по тёмной ткани брюк. — Ляг удобнее. Не обещаю тебе массаж стоп, но…       Лилиан усмехнулась. Она молча развернулась, принимая предложение. Уткнулась заледеневшими пальцами под чужое бедро. К её удивлению, бесконечность тут же исчезла, позволяя теплу окутать тело.       — Сложный был день? — Акари поправила зеркало заднего вида, пытаясь пересечься взглядами.       — Вроде того.       — Я вижу, что Вы без духа, — с пониманием затараторила девушка. — Вы не переживайте только, хламовщиков действительно очень сложно искать. Однажды я неделю работала с шаманом из Осаки. Он был единственным, кого я вообще видела с таким проклятьем. Такой чудной! Ну, дух, не шаман. Хотя и он, знаете, такой…       Лилиан больше не слушала. Она прильнула головой к сидению, окончательно расслабляясь, прикрыла глаза. Через темноту до неё добирались тонкие полосы света. Сосредоточишься — увидишь собственные ресницы. Но она смотрела сквозь них — дальше. На аккуратный профиль, взъерошенные светлые пряди, лёгкий изгиб бледных губ. Всего пару часов назад она могла быть в полном праве касаться их. Расцеловывать белые перья ресниц, чувствовать под пальцами жар чужой кожи, ловить на собственном теле жадные до ласки объятья.       Сатору обернулся к ней, словно окликнутый. Поймал изучающий взгляд — от него бесполезно было скрываться. Лилиан посмотрела открыто, правдиво и искренне, улыбнулась. Он улыбнулся в ответ — вовсе не той извечной маской, сковавшей лицо, а так же, как она: легко и просто. Он стянул свой наброшенный на спинку сиденья пиджак и, не сказав ни слова, укрыл её ноги.       От такого простого жеста в ней замерло всё. Затем — забилось, забурлило в груди с новой силой. Она почувствовала тепло. Вовсе не то, которым полнился салон и согревающиеся наступавшим днём улицы. Оно было её собственное, скрытое за кожей и плотью, оплетённое венами глубоко внутри. Она смотрела на Сатору. Думала, как много бы отдала, чтобы просто оказаться в его объятьях, засыпать на его руках, чувствовать его дыхание в волосах и слышать стук его сердца.       Она думала о нём, когда проваливалась в сон. Когда теряла связь с реальностью и уже не могла различить, было ли новое прикосновение к ней настоящим или же просто плодом фантазии.

***

      Пробуждение оказалось одним из худших на её памяти.       Схваченную за ноги, её куда-то тянули. От этого Лилиан моментально проснулась, пискнула, в панике вскинула руки и попыталась нащупать клинок. Взгляд её был затуманен, картинка казалась расплывчатой, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы разглядеть знакомую светло-серую обивку салона и мелких солнечных зайчиков, скачущих по ней. Всё сместилось, как и она сама, подтянутая к входной двери.       — Ещё раз доброе утро! — Сатору светился самодовольством настолько сильно, что впору было бы называть хранителем солнца именно его.       Сама Лилиан в этот момент больше походила на грозовое облако.       — Ты с ума сошёл? — она злобно зыркнула на парня и села ровнее. Босые ноги грел пышущий жаром асфальт: они были на парковке Магического колледжа. Пусто, тихо — никаких беспокойств, кроме…       Годжо присел на корточки и примостил подбородок у неё на коленях. Точно нашкодивший пёс, вымаливающий прощения у хозяина.       — Я пытался тебя разбудить, — убедительно сообщил он.       — Не верю, — Лилиан откинулась на сиденья. Сердце, вот-вот собравшееся успокаиваться, вновь забилось сильнее. Вспыхнувшее недовольство не собиралось улетучиваться.       — Да брось, — Сатору не унимался: устроил голову удобнее, потёрся щекой о выступающую косточку, руками забрался под стопы. Защекотал.       Она дёрнулась, едва не ударив парня по подбородку, безуспешно попыталась увернуться. Завертелась, захныкала:       — Да проснулась я!       Реакции не последовало — лишь тихий смех, теплом обдавший оголённую кожу.       — Годжо! — она вскинула голову: — Верни бесконечность на место! Ты слишком самоуверен для человека, который разбудил меня таким образом.       Щекотка прекратилась. Голубые глаза азартно блеснули над сползшими на кончик носа очками.       — Это угроза? — на его губах застыла довольная заговорщицкая улыбка.       Лилиан вновь села, нависнув над парнем. Аккуратно щёлкнула его по кончику носа:       — Ещё какая. Сомневаешься, что я могу быть хуже проклятий?       Годжо хихикнул:       — Ни капли.       Он выпрямился. Потянулся, размял затёкшие плечи и спину. Лилиан наблюдала за ним со всей беспристрастностью, которую могла запечатлеть на лице. Когда поняла, что внимания от неё всё ещё слишком много, начала безразлично озираться по сторонам: на парковке больше никого не было.       — Давно мы приехали?       — Минут десять назад.       — Где Нитта?       Парень пожал плечами:       — Ушла по делам.       — И ты не мог меня добудиться все десять минут?       — Конечно, нет. Первые девять просто любовался. Ты так мило сопишь.       Лилиан оторопело посмотрела на него. Уставилась, как совсем юная девчонка. Так и застыла с ошарашенным выражением лица, не в силах скрыть эмоции.       — Серьёзно? — она отодвинулась назад в надежде, что тень салона скроет смущение.       Годжо вновь засмеялся прежде, чем ответить низким, приглушённым голосом:       — Ты бы хотела?       — Из тебя ужасный соблазнитель.       — А ты не умеешь отвечать на вопросы.       — А ты бы походил на маньяка, если бы реально смотрел на меня всё это время.       — Это называется «извращенцы» — ребята с очень специфичными вкусами, — он хитро улыбнулся: — На женщин в том числе, — и увернулся, когда она попыталась пнуть его по голени.       На улице не осталось ни единого напоминания об утренней свежести: было как всегда жарко и душно, солнце беспощадно пекло голову, стоило только выйти из машины. Сатору благоразумно держал дистанцию и перепрыгивал с ноги на ногу. Руки подняты к груди, ладони сжаты в кулаки — словно боксёр, готовый к очередному раунду. Лилиан игнорировала столь очевидную провокацию.       — Где мои кроссовки?       Асфальт жалил теплом так, что стоять было невозможно. Она переступала с места на место, едва ли не повторяя движения шамана, оглядывалась по сторонам: обуви нигде не было. Там, где она её оставила, — тем более.       — Я привязал их к двери.       — Ты что? — она так и не смогла сформулировать вопрос. Парень жестами велел обернуться, и ей пришлось повиноваться.       Сатору был прав: кроссовки действительно оказались связанными крепким узлом и болтались с обеих сторон от ручки.       — Они были сырые, — пояснил он до того, как она успела возмутиться. — Надо было как-то высушить.       С губ сорвался вымученный вздох:       — Умоляю, скажи, что ты делал это не на ходу.       Повисло молчание, и она не могла не представить то, как парень на полной скорости высунулся из окна в попытке исполнить свою дурацкую затею. Но нельзя было не признать, что план сработал: обувь стала идеально сухой, словно не её прошлой ночью она нещадно заливала водой и топила в геле для душа. До сих пор завязанные мёртвым узлом шнурки жалобно скручивались, пытаясь вернуть себе привычную форму, в остальном же кроссовки были, как новенькие.       — Спасибо.       — Да не за что, — Годжо вновь крутился рядом. — Не забудь про этого товарища, — он кивнул на небольшую игрушку, неподвижно сидящую на багажнике.       Это был заяц: серо-розовый, с мохнатыми длинными ушами, спускавшимися ниже крупной головы и маленького тельца. Глаза-пуговицы косо смотрели в разные стороны. Кукла казалась жуткой, вовсе не предназначенной для детей, и не оставалось никаких сомнений, чьим творением она была.       — Это точно мне? — Лилиан наклонилась, разглядывая несчастное создание. От того не исходило ни капли энергии, да и само чучело не шевелилось, будто бы не пришло сюда самостоятельно.       — Ага, — Сатору кивнул. — Уже ждал нас, когда машина приехала. Влей в него проклятую энергию, он должен очнуться.       Совет действительно сработал. Стоило Лилиан дотронуться до зайца кончиками пальцев, как тот резко поднял голову, вскочил на свои крохотные лапки и неустанно начал скакать перед ней. Он сделал несколько прыжков, повернулся вокруг своей оси и вытянул из-за пазухи сложенный вдвое лист. Протянул его и вновь затих. Внутри было всего несколько фраз.       «Хиро Ёсиока. Сегодня. Игрушка проводит».       — И куда это тебя проводят?       Годжо незаметно перегнулся через её плечо и прочёл написанное. В сжатом кулаке шаман держал за уши зайца: тот раскачивался, норовя то ли вырваться, то ли ударить его.       — К ассистенту, — Лилиан вздохнула, пряча записку в карман. — Ты, наверное, не слышал о нём. Он давно отошёл от дел. Работал, когда мой отец ещё учился здесь.       Она никогда не думала, что кто-то вроде Хиро Ёсиоки понадобится ей так срочно. А ещё она не думала, что однажды ей предстоит прийти к Масамичи с чувством вины и попытками оправдать то, что она без спроса вынесла досье из архива. Но меньше всего Лилиан предполагала, что может так ошибиться.       Всё произошло несколько дней назад. Вечером, когда она сидела в своей комнате не в силах ни взяться за новые документы, ни найти занятие интереснее. Личные данные отца и дяди попались под руку сами собой: когда она бездумно перекладывала стопки листов в попытке навести порядок. Теперь этот момент Лилиан считала настоящим провидением. Как и то, что заставило её притянуть уже забытые папки к себе и вновь просмотреть вдоль и поперёк изученную информацию. Позже она никак не могла объяснить, почему ошиблась, как оказалась настолько невнимательной и вовсе не замечала очевидные вещи. Всё было просто, и от этого становилось ещё обиднее. Упущенное время давило на неё тяжёлым грузом, как и вина за то, что она позволила себе упустить.       Всё действительно было просто: стоило только приглядеться к датам и указаниям. Главная тайна оказалась вовсе не в том, что Шиджеру, вопреки ожиданиям, не сразу стал сильнейшим, а в оружии. Лунный клинок никогда не принадлежал ему изначально. В досье отец числился ничем не примечательным шаманом, без особых родовых техник и, главное, без проклятого оружия. Впервые клинок в его миссиях стал фигурировать лишь после первого курса, вместе с появляющимися упоминаниями о невероятной силе, и главной взаимосвязью, заметить которую можно было, лишь читая досье его брата-близнеца. Оружие перешло к нему сразу после необъяснимой гибели Шина.       Эта информация порождала множество вопросов. Ужасных и пугающих догадок — тоже. Лилиан не спала всю ночь, пытаясь найти ещё хоть что-то, но в итоге сдалась, приняла свою вину и поражение и смиренно пошла к Яге в надежде, что хотя бы он поможет ей разобраться. Однако, вопреки всем ожиданиям, шаман был бессилен.       «Об этом стоило догадаться сразу, — с досадой думала Лилиан после встречи. — В те времена Масамичи не имел никакого отношения к колледжу».       И всё-таки мужчина смог помочь ей. Он не стал ни отчитывать, ни пытаться пристыдить за самовольство. Даже угроз в связи с вынесенными документами не было — лишь просьба ставить его в известность, а ещё обещание найти того, кто сможет ответить на вопросы. Такой человек действительно был — тот самый Хиро Ёсиока — ассистент, работавший во времена Шиджеру и Шина и сопровождавший братьев на большинстве их миссий. Сейчас ему минуло восемьдесят — удивительно большой возраст при их профессии. Он давно прекратил работать, но обосноваться в мире обычных людей так и не смог. Вся его молодость была положена на служение Магическому колледжу, и даже позже он не смог ни создать семью, ни начать жизнь обычного человека. Когда годы окончательно дали знать о себе, он вернулся в привычные стены и так и остался здесь, обитая в отдалении ото всех и изредка контактируя лишь с парой молодых ассистентов, которые по долгу службы ухаживали за ним.       Ёсиока жил в крохотном домике, окружённом густым лесом, к которому вела одна из множества скрытых Тенгеном тропинок. Лилиан стояла на пороге, разглядывая массивную деревянную дверь, и долго не решалась постучать. Когда она всё-таки нашла для этого смелость, никто не отозвался. Тогда стук стал настойчивее, громче и быстрее, но так и не принёс результата. Она уже собиралась уходить, как раздался шорох, неразборчивая возня, и дверь всё-таки отворилась.       Перед ней предстал худощавый низенький старик, своей макушкой едва достигающий её плеча. Кожа на его лице была хрупкой и тонкой, украшенной узорами рыжеватых пигментных пятен. Редкие волосы остались только на висках и пушились над ушами полупрозрачными комьями облаков. Взгляд внимательных глаз был затянут дымкой, и старик долго приглядывался к ней, пытаясь рассмотреть в очертаниях что-то знакомое.       — Вы…       — Лилиан Марлен, — она низко поклонилась в приветствии. — Директор Масамичи должен был сообщить о моём приходе.       — Масамичи? — непонимающе переспросил старик. Его нижняя челюсть зашевелилась, словно он пытался разжевать что-то, глубокие морщины врезались в кожу чёрными линиями. Игрушечный заяц подскочил на месте, оттолкнулся от дверного косяка и ловко приземлился на хрупкое плечо. Ёсиока вздрогнул, испуганно посмотрел на игрушку, а затем на него словно снизошло озарение: — Ах, Масамичи Яга! — он кряхтящее засмеялся. — Я помню его совсем юным мальчишкой. Вечно уходил глубоко в лес, сидел на поваленном дереве и делал свои игрушки. Ни с кем не общался, первое время сторонился, а теперь, надо же, директор!       Он заулыбался и сделал шаг в сторону, пропуская:       — Заходи, дорогая, нечего стоять на пороге.       Весь его дом — аккуратный, убранный, заполненный сотнями всевозможных безделушек — казался чем-то нереальным. В воздухе стойко повис въевшийся в полы и стены сладковатый запах. Это были не извечные японские благовония и не цветы, занявшие собой все подоконники — это был запах старости.       — Проходи, садись. Будешь чай?       Лилиан опустилась на низкое, видавшее виды кресло и неуверенно согласилась.       — Ох, я так люблю чай! — Ёсиока закивал, словно подтверждая собственные слова, и поспешил в кухню. Оттуда он вернулся, неся в дрожащих руках небольшой деревянный поднос. Посуда на нём звенела, но старик словно вовсе не замечал этого. — Сейчас принесу остальное. Ты хочешь угощения, дорогая? Мне вчера принесли чудесный вишнёвый пирог.       — Нет, благодарю.       Она неотрывно смотрела, как Хиро пытался расставить всё на низком квадратном столике. Чайные ложки беспрерывно бились о керамические края чашек, сахарница с лязгом ударилась об одно из блюдец — было нечто странное и непривычное в этой европейской посуде в руках старого японца.       — Вам помочь?       — Я сам, дорогая, сам. Вот… Сейчас. Я принесу чайник, — он зашаркал ногами и остановился у входа. Обернулся: — Ты будешь что-нибудь сладкое? У меня есть вишнёвый пирог.       Ей вновь пришлось отказаться.       Ёсиока был из тех пожилых людей, которые находили отдушину в диалогах со случайными гостями. Он рассказывал о своей молодости, о заданиях, которые ещё сохранились в его памяти, то и дело показывал одну из множества вещиц, украшающих длинные полки, а потом вновь возвращался к историями. Время шло, и вместе с ним в Лилиан крепла уверенность, что старик забыл или вовсе не знал, зачем она пришла.       Кое-как ей удалось подловить подходящий момент.       — Я бы хотела узнать у вас одну вещь, — она отставила опустевшую чашку и отрицательно качнула головой, отказываясь от добавки. — Масамичи говорил вам, с какой целью я здесь?       Старик причмокнул сухими губами и замолчал. Он смотрел в одну точку, явно пытаясь вспомнить что-то, что давно ускользнуло от него.       — Узнать про братьев Мотидзуки, — Лилиан подалась вперёд в попытке поймать чужой взгляд. — Мальчики-близнецы. Шиджеру и Шин, вы работали с ними.       Выражение его глаз на мгновение стало более осмысленным. Старик наклонился, сцепил замком тонкие пальцы и прижал те к губам.       — Я помню! — в какой-то момент воскликнул он и засмеялся. — Мальчишки, братья! Один очень сильный, второй, честно сказать, послабее, но очень старательный. Как же их звали…       — Шин. И Шиджеру.       — Точно! Точно, как же я мог забыть?!       Внутри Лилиан всё сжалось от предвкушения. Она почти была готова смириться, что уйдёт отсюда ни с чем, но Ёсиока, вспомнив, продолжал говорить:       — Я так часто возил их на миссии. Первого, старшего из братьев. Ему давали много заданий, он же был сильным, — старик покачал головой. — Сильный-сильный мальчик. Как сейчас помню: весь бледный от усталости, худощавый, а глаза так и горят восторгом. Полезным хотел быть, старался. Второй тоже хороший, хоть и слабый. Да, слабый. С братом вообще вровень не шёл. Но упорный был, не хотел сдаваться. Многие говорили, что он брату завидует. Я в это никогда не лез, дорогая. Нельзя узнать, что у другого в голове, вот я и не пытался.       — Вы же сейчас про Шиджеру, да? — она не могла поверить в услышанное.       Старик кивнул:       — Про него.       — Вы помните, что стало потом? Что случилось со старшим?       Ёсиока прикрыл глаза. Седые брови сошлись на переносице, и он начал напевать незатейливую мелодию. Покачал головой.       Лилиан едва ли не всхлипнула от разочарования. Она смотрела на старика не в силах придумать подходящего вопроса и подобрать слова, способные пробудить в нём воспоминания. Большой палец машинально обвёл кольцо.       «Точно».       — Вы помните это?       Клинок моментально оказался в руках. Лилиан аккуратно положила его на стол, лезвием сдвигая посуду ближе к краю. Взглянула на Ёсиоку: старик неотрывно смотрел на оружие. Глаза его расширились, в них проступило понимание. И ужас.       — Горе, какое же горе! – он всплеснул руками и сжал ладонями впалые щёки. — Мальчик погиб. Старший. Я помню, я всё помню, — он прикоснулся к серебряной рукояти, провёл по ней дрожащими пальцами. — Его убили на миссии. Я не знал. Ехал забирать его, а на месте машины, шаманы, покрывало всё кровью пропитанное. Говорили, не справился с проклятьем. Особый уровень, слишком сильный. Даже для него, дорогая! Говорили, ещё повезло: дух пропал — так бы от тела совсем ничего не осталось.       Лилиан сковал необъяснимый страх. Холод поднялся по её ногам, окутывая, ослабляя и не позволяя двигаться. Кончики пальцев словно покрылись коркой льда, немея. Ужас неясным чудовищем улёгся у неё в груди, связался узлом, охватил всю грудную клетку. Она едва ли могла дышать.       — Даже Шиджеру не пустили на опознание. Сказали, что смысла нет никакого. Сказали только прийти на прощальную церемонию, — старик вновь замолчал, нахмурившись. — Её так и не провели.       Вопрос едва слетел с застывших губ:       — Почему?       Ёсиока долго, вымученно смотрел на неё.       — Тело, моя дорогая. Тело исчезло.

***

      Это был один из лучших дней в жизни Нобу Окада.       Он всегда считал себя практичным и рациональным человеком, знал, чего хочет, и всецело посвящал себя работе. Делал он это не столько ради общего блага, сколько для удовлетворения собственного эго и ради тайн, которые всегда любил. И, пусть Нобу никогда не верил во всё магическое и аномальное, да и в принципе был атеистом до мозга костей, в этот день он считал, что в его жизни свершилось чудо, которое нельзя было назвать ничем иным, как божественным вмешательством.       Последние недели Окада неустанно бился лишь над одной задачей. Она затмила все дела, и он отказывался выполнять другие заказы. С каждым днём Нобу убеждался всё сильнее: это станет главным открытием в его жизни. Денно и нощно он сидел над скупой стопкой фотографий. Все они изображали странный древний клинок, испещрённый причудливыми рунами и тайнами, которые те хранили. Он мало ел, совсем не выходил на улицу и спал всего пару часов в сутки. Каждый раз просыпался словно от резкого удара и стремглав спешил к своему рабочему столу, где его верно ждали оставленные символы и множество книг, способных хоть как-то помочь.       Любой оказавшийся на его месте уже давно бы сдался и прекратил исследования. Проще всего было поднять белый флаг. Сообщить заказчице, что расшифровка невозможна. Сослаться на несоответствие надписей ни одному из известных человечеству виду рун. Однако всё это никак не относилось к совсем юному Окаде — человеку, семья которого поколениями занималась этим ремеслом. К юноше, который в силу своих малых лет совершенно отказывался узнавать, что же значит всем известное слово «поражение».       Его старания окупились в этот день. Он действительно был готов поверить в чудо, в покровительство духов предков или самое настоящее волшебство, когда неразборчивые и спутанные чёрточки символов выстроились в одному ему понятную закономерность и начали обретать свой истинный смысл.       «Эврика!» — хотелось кричать Окаде, раскидывая записи белым фонтаном листьев, но единственное, что он позволил себе сделать, — взволнованно подскочить на месте и, стремглав схватив мобильный, написать заказчице:       «Я расшифровал первые символы. Это только начало, но Вам стоит увидеть!»       Ответ от неё пришёл практически сразу и оказался краток:       «Буду у вас через два часа».       На этом их диалог завершился, и Нобу, в очередной раз забыв умыться и позавтракать, полностью погрузился в исследования.       Если бы он не был так одурманен работой, всё могло бы пойти иначе. Если бы он отдавал отчёт о том, как болезненно исхудал за последние дни, и просто позволил себе выйти в ближайшее кафе, всё наверняка бы закончилось по-другому. Но Нобу стоял за своим столом в самом конце длинного, усеянного механизмами помещения и не видел совершенно ничего происходившего вокруг. Он не следил даже за временем, поэтому когда дверной колокольчик тихо зазвенел, встречая гостя, Окада не поднял головы. Он даже не сразу понял, что обращавшийся к нему голос не принадлежал заказчице.       — Здравствуйте!       Нобу оторвался от своего занятия лишь на четвёртом приветствии. Он растерянно отвёл взгляд от разложенных перед ним фотографий и непонимающе уставился на девушку перед ним. У неё были красно-рыжие длинные волосы, большие тёмные глаза и подозрительно знакомое лицо.       — Момо? — его губы сами собой растянулись в глупой улыбке, когда он понял, кто перед ним.       Красавица Момо Исида была знакома ему ещё со старшей школы. Они учились в параллельных классах, за всё время перекинулись лишь парой нейтральных фраз, которых Окаде хватило для того, чтобы окончательно и бесповоротно влюбиться. В те годы для Момо его чувства, если она о них и догадывалась, значили ровным счётом ничего. Она всегда была окружена ворохом всевозможных поклонников, и он — ещё не сложившийся и слишком странный — явно не был на первых местах среди претендентов на её сердце.       Но, тем не менее, сейчас Момо — та самая Момо! — стояла прямиком перед ним, игриво накручивая красноватый локон на тонкий бледный палец.       — Привет, — совершенно растерявшись, пролепетал он. — Отлично выглядишь.       Она улыбнулась. Нобу запустил ладонь в волосы, пытаясь хоть как-то расчесать и привести их в порядок. Бросил на девушку косой взгляд: она лишь похорошела со времён выпуска. Ещё немного подросла, линии её тела стали плавными и окончательно утратили подростковую угловатость. А ещё, отмечал он про себя, она каким-то дивным образом стала походить на одну из его любимых актрис.       — Как ты нашла меня? — он продолжал широко улыбаться, наивно надеясь услышать в ответ, как в его поисках обзвонили всех общих знакомых.       Момо пожала плечами:       — Увидела фамилию на вывеске, — она облокотилась на высокую столешницу и перегнулась через неё, принявшись изучать разбросанные листы. — Ого!       Окада на мгновение подался вперёд, желая скрыть фотографии, но быстро остановил себя. В его воспоминаниях Исида вовсе не интересовалась рунами и не видела в них ничего, кроме замысловатых узоров.       — Как красиво! — она заглянула ему в глаза. — Что это? Объяснишь?       — Ну, — он замялся, не в силах отвести взгляда. Смутился, поймав улыбку. — Смотри.       Стоило ему наклониться над фотографиями, как он увидел капли, расползающиеся по ним. Ему захотелось возмущённо вскрикнуть, задрать голову вверх, чтобы увидеть мокрое пятно на потолке. Но капли у него перед глазами становились больше, когда он запоздало понял, что они алого цвета. Быстро накрыло осознание — это его собственная кровь. Он едва успел поднять голову: шея и грудь были мокрыми и красными. Момо всё так же улыбалась, но теперь по-безумному холодно и жестоко. Он пытался что-то сказать, но его глотка издала неприятный булькающий звук, а изо рта пошла кровь. Краем ускользающего сознания он успел разглядеть мужчину, стоявшего у самого входа, и последним, о чём подумал Нобу Окада в своей жизни, был вопрос, всегда ли тот человек стоял там.       Некоторое время в комнате царило безмолвие. Первой его нарушила Исида: девушка вновь перегнулась через стойку и кончиками пальцев подцепила один из окровавленных листов. Бумага совсем размякла и норовила вот-вот порваться, алым месивом упав обратно. На её лице, до этого пестревшим радостью и любопытством, не осталось ни одной эмоции. Даже мимические морщины – и те исчезли, превращая бледную кожу в никем не тронутый холст. Всё так же безразлично она посмотрела на умершего: парень распростёрся под своим рабочим столом; руки в стороны, голова неестественно откинута вверх, из распоротого горла всё ещё текла кровь. Багровая лужа была огромной и создавала практически идеальный круг.       — Мы успели? — обратилась она к своему спутнику. — Он же ещё не связался с девчонкой?       — Проверь, — мужчина не торопился заходить вглубь помещения. Он медленно расхаживал вдоль небольшого пятачка у двери, без особого интереса рассматривая выставленные механизмы.       Момо фыркнула и, быстро заприметив чужой телефон, взяла его в руки. В это же мгновение лицо её неестественно зашевелилось, кости и мышцы начали двигаться, делая лоб выше, а челюсть — грубее и чётче. Не заметившее подмены устройство приветливо мигнуло экраном, снимая блокировку.       — Вы, люди, такие забавные, — теперь это был голос Окады. Он исходил из головы, всё ещё крепящейся к женскому телу. — Что я должен сделать? Не хочешь сам справиться с вашими человеческими приспособлениями?       — Нет, — холодно отрезал мужчина. — Если не хочешь разбираться, проверь в его воспоминаниях.       Момо-Окада откинуло мобильный, так и не взглянув в содержимое.       — Она скоро будет здесь. Ещё ничего не знает. Хочешь, подождём? — уголки губ острыми линиями поползли вверх и остановились, когда достигли середины щёк. Искажённое лицо больше походило на одну из гримас пугающих маскарадных масок.       — Передай мне листы.       — Брось, ты никому не нужен, — голова Исиды вернулась на место, и девушка привередливо поморщила аккуратный нос. — Твою проклятую энергию никто здесь не помнит. Ты мёртв, если забыл.       — Ты плохо знаешь людей. Даже у не-шаманов есть способы, как найти преступников.       — Ах, это, — она взмахнула руками. — Отпечатки пальцев — знаю, знаю. Тогда развлечём местных ищеек, — поднятые ладони начали менять свои очертания. Сначала они стали широкими и короткопалыми с загрубевшими подушечками и длинными нестрижеными ногтями, потом — тонкими и ухоженными с лёгкой вязью морщин, затем сменились на розоватые детские ладошки. Каждым из обличий Момо касалась всего вокруг, оставляя следы, и только наигравшись, она забрала бумаги и вернулась к своему спутнику.       — Я могу оставить отпечатки девчонки, — тёмные глаза хищно блеснули. — Пусть её допросят лишний раз. Пусть подозревают.       — Ты забываешь о нашей цели, — мужчина взял листы из чужих рук. Интерес впервые появился на его лице, когда он посмотрел на записи. — Этот парень весьма неплох.       — Хочешь сказать, его стоило оставить в живых?       — Наоборот.       Момо гадко, заливисто засмеялась. Она сильно запрокинула голову, наклонилась назад, выгибаясь в спине так, как не смог бы сделать ни один живой человек. Рот её широко раскрылся, больше походя на распахнутую змеиную пасть.       — Прекращай. Нам пора уходить.       Она тут же замолкла. Выровнялась, на мгновение заполнив повисшую в комнате тишину пугающим хрустом возвращающихся на место костей.       — Слушаю и повинуюсь, — съязвила девушка. — Что-нибудь ещё?       — Нарисуй солнце, — он кивнул на помутневшее от времени зеркало. — Своей настоящей рукой. И смени облик. В этом теле ты становишься таким же стервозным, как и его хозяйка.       — Стервозным, — протянула Момо, словно пробуя новое слово на вкус. Затем замерла, и её тело вновь начало меняться. Вытянулось вверх. Стало крупным и широкоплечим. Лицо повторило черты человека напротив, огненные локоны исчезли, сменившись короткими седыми волосами. Всего за пару мгновений перед мужчиной стояла его собственная копия. Она улыбнулась: — И кто же я?       — Я знаю. Айзоу.       Дух вновь животно оскалился. Серые глаза его потемнели, в них не осталось ничего человеческого.       — Я хочу другое имя. Его имя.       Мужчина молчал.       — Ну же, назови его. Или скажи своё.       — Шин.       Проклятье рокочуще засмеялось.       — Тогда я стану Шиджеру. Рад тебя видеть, брат. Мы не виделись целую вечность.