01.Yn. Radioactive.

***

Говорят, машины не умеют чувствовать…

***

Под ногами сырая зернистая земля; ядерно-зеленая трава по колено практически светится от соприкосновений с ней. Певчие птицы здесь не водятся, как и другие живые существа. Тишину раздражает только чужое тяжёлое дыхание, короткие редкие вдохи и очень длинные выдохи, сопровождаемые горячим паром из побледневших аккуратных губ. Противный скрежет механизмов с каждой секундой становится все сильнее — бежать все сложнее. Ноги путаются и падать больно. Спотыкается и кубарем валится в траву, которая сразу же начинает светится ярче и жечь. Шипит и задерживает дыхание — здесь лучше вовсе не дышать. Над головой расплываются оттенки от бирюзы до сирени, будто художник случайно пролил на свои краски целый бокал воды. Когда-то это могли назвать Северным Сиянием, теперь это смерть в чистом виде. Красивый и завораживающий яд на земле, от которого стоит бежать сломя голову, ни секунды не теряя, не останавливаясь и на миг. Снова падает, пальцами хватается за землю, зарываясь в нее и, отталкиваясь, встаёт на ноги, но опять скользит вниз. Волосы цвета морской волны пачкаются о яд травы, мажут по ресницам и щекам. Вдох. Перед глазами меняется картинка, цвета меняются на другие — ядовитые. Деревья слишком зеленые, небо слишком голубое, маленькие цветы слишком красные, вода слишком стеклянная — это плохо. Прыжок через журчащий стеклянный ручей с ненормально побелевшими камнями. Не сумел допрыгнуть до берега — одной ногой в испорченной воде. Механизм начинает окисляться сразу, болезненный вой разносится по уже знакомой округе. По подбородку течет яд с примесью собственного вещества. Он закашливается, кажется разрывая лёгкие на части, хрипит еще сильнее, выпуская пар оттенка бордо изо рта. Поднимается и продолжает свой путь, сильно хромая. Металлическая пластина в ноге с треском надламывается, снова падает. Кидает взгляд через плечо на свои ноги. Нельзя подвести Его. Нельзя бросить Его одного. Поднимается, вдыхая со свистом полной грудью. Легкие начинают шуршать и издавать звуки больше похожие на завывание труб. На горизонте уже виднеется родная хижина прямо в открытом поле, здесь деревьев все меньше, цветов больше, трава наполовину ниже и небо чище. Только вот тело начинает дрожать и реветь, перед глазами помехи и мир переключается на инфракрасные лучи. Последний этап — он видит как змея. В хижине переливается красным — там жизнь, он там. Выбегает на крыльцо и кричит во весь голос: — Юнхо! Поздно. Чон валится сначала на колени, глаза застилает темно-синяя пелена с периодически мелькающим красным огоньком. Потом вовсе падает лицом вниз, касаясь мягкой травы кончиком носа, но успевает перевернуться с громким криком полным боли и безнадежности: — Не…под…ходи! Ложится на спину, позвоночник неприятно холодит, а над телом краснеющая туча. Он сам ее излучает. Глаза прикрывает с силой сжимая веки и вновь кричит: — Не подходи! Уже позд... Юнхо не успевает договорить, кашель срывает голос, который становится все более механическим, совсем не похожим на человеческий. Грудь судорожно поднимается, и изо рта льется подобие густого киселя цвета бирюзы. Только этот «кисель» сожжет любого, кто притронется к нему. Чон вновь заходится страшным кашлем, хрипит, медленно погибая. Мир на секунды трещит по швам, меняется перед глазами в обыденный, потом в ядерный и снова красно-желто-синий. Он погружается в переливающееся желто-красным облако и вновь кричит: — Не подходи! Он мог бы успеть. К сожалению — это не так. Не нужно было лезть туда, что-то доказывать, что-то узнавать. Радиоактивные бури могут застать тебя «там» в любой момент. Это было глупо по-детски и опрометчиво, бездумно. Но даже оказавшись на грани смерти, он молил всех богов за свою никчемную жизнь. Бежал, полз, задыхался, но не сокрушался в мыслях о то, что может не успеть. К сожалению — не успел. Даже сейчас никакие боги не слышат его, потому что над головой маячит совершенно другой объект, намного ярче, чем должна быть радиация. Юнхо снова хрипит, пытаясь что-то сказать, но получается лишь плеваться разъедающей жидкостью, смешанной со своей и в ней же задыхаться и тонуть. Моргает несколько раз — мир приходит в норму, а разум разламывается на кусочки. Красные длинные косы собраны в хвост, половину лица скрывает распиратор, но толку от него совершенно нет. Чужие пряди начинают терять свой цвет, потихоньку белеют и, Чон уверен, приносят тем самым невероятную боль их обладателю. — От...ойди, пр..о… Шу! Юнхо изо всех сил старается говорить, но его не слушают. Переворачивают на спину и в ту же секунду по полю разносится крик да такой, что Чон дёргается, распахивая глаза как можно шире. Слезы начинают бежать по щекам и уже не своим голосом он старается попросить как можно ласковее: — Джун… умоляю...не трог… Договорить снова не дает чужой крик, пропитанный болью, той самой — настоящей, пробирающейся до костного мозга и каждого нерва. С шеи срывают панель и роются в проводах. Чон чувствует как чужая механическая рука начинает издавать скрипящие звуки и боится даже представь, что сейчас происходит с «живой». Когда из панели выдергивают один из проводов, в глазах вспышки появляются, и начинают плясать огоньки, а затем адская боль. Юнхо кричит, смешивая их голоса, стискивает зубы до скрежета и выдыхает через нос голубым паром. Затем снова тело переворачивают, особо не церемонясь заставляют поднять голову и открыть глаза. Хонджун выглядел ужасно — совсем побелевшие волосы, брови, даже ресницы, из глаз льются слезы, но не только из-за предстоящей утраты — от боли физически. Чужая ладонь, в разъедающейся перчатке, зачесывает бирюзовые пряди назад, вторая же хватается за подбородок, заставляя открыть рот. Юнхо выдыхает искрящимся воздухом, Джун отворачивается щурясь и кашляя, раздирая еще и свои легкие. Они понимают, что сейчас будет неимоверно больно и не важно, что это может не помочь. Хонджун достает из-за пояса небольшую баночку с переливающимся на солнце металлическим раствором. В глазах Юнхо же снова становится темно, и он не может увидеть его лица, его красивых янтарных глаз, возможно, в последний раз. Сейчас с ним только серое чувство вины и кричащая боль, забивающая гвозди поглубже в душу да и в плоть. Ким проводит своей рукой от виска до подбородка, покрытого вязкой жидкость, которая сразу же начинает сильнее разъедать перчатку. Он заставляет еще выше поднять голову и заливает в чужой рот практически смертельную жидкость. Шансов очень мало, но выбора вовсе не существует. Юнхо послушно глотает. Затишье перед бурей длится не более минуты. Чона начинает ломать на части, он бьется в истерике, сжимая зубы, потом кусая все, что попадается, выдирая траву под собой и истошно крича, издавая звуки, которые будут преследовать Кима всю жизнь. Хонджун из последних сил отползает подальше, механическая рука, ставшая полностью ржавой и местами рассыпающейся, уже не пригодна для работы, поэтому он спешно снимает ее, как и перчатку с другой, и отбрасывает от себя. Становится легче ползти, но в собственных глазах темнеет. Ладонь горит от ожогов, парень плачет, продолжая задыхаться и стягивая с себя распиратор. Он жадно глотает воздух, цветастая радиация рассеивает, но чужие крики становятся только громче. Джун откидывается на спину, переводит дыхание в районе десяти секунд и поднимается на локте. Любимое тело содрогается в адских муках, глаза прикрыты, ногами бьёт по траве и кричит голосом, исходящим будто из старого радио: — Прости! Прости! Прости! Джун поджимает под себя ноги, не веря в происходящее, боясь его и отворачиваясь от него. Но в голове все четко вырисовывается черным по белому. «Не вышло» Юнхо замолкает, поворачивая голову в сторону любимого, изредка в горле булькает жидкий металл, вытекая изо рта, скатываясь бусинами по подбородку на траву. Он тянется рукой к губам, сжимая их на манер поцелуя, слегка касается их и потом отдёргивает ладонь, направляя на Джуна. Рука опускается на все также зеленеющую траву и краснеющие аккуратные цветы. Нет… Нет… Нет. Хонджун кричит родное имя, но Юнхо не отзывается. Он падает обратно на спину, будто ощущая поцелуй на своих губах и горько плачет. Тяжело. Глаза слипаются, и парень проваливается в глубокий океан из своих терзающих тревог.

***

…. Юнхо же нельзя отнести к такому понятию.

***

Джун хмурит брови, чувствуя как что-то или кто-то роется в его волосах. Открыть глаза становится задачей не такой уж и простой, он начинает рукой водить по постели, понимая что находится дома. За ладонь хватаются мягкие лапки его кошки, которая начинает тереться об нее и тихо мурлыкать. — Не двигайтесь, вам будет больно. Джун думает, что умер и угодил на небеса, ведь услышать этот голос больше точно не должно было представиться возможности. Он распахивает глаза, но в комнате никого нет, и огонек в груди тут же гаснет, опускаясь в самый низ и задевая самые болезненные участки души. В зеркале видно свое одинокое отражение с подстриженными волосами. Пряди белоснежного цвета слегка светятся от солнечных лучей и переливаются, как будто хрустальные. Губы начинают подрагивать, глаза краснеют и мокнут. — Не двигайся, тебе будет больно. Двери распахиваются, и в комнату забегает парень с бирюзовыми волосами, местами выгоревшими в белый, с ладонями переливающимися металлом и с чистыми изумрудными глазами. Джун в замешательстве получает самый нежный и невинный поцелуй прямо в губы и оказывается в клетке из крепких, но холодных рук. — Почему ты не сделаешь себе протез? Нужна помощь? Юнхо звучит неправильно, не так как «до». — Я еще не закончил с тобой… Чон смеётся, улыбается по-детски ярко, выставляя напоказ ряд ровных идеальных зубов. — Ты врешь! Уже, как две недели закончил! Хонджун тяжело вздыхает, расслабляясь в ненастоящих руках, и мимолетно кидает взгляд на шею робота — «0.2YN», а затем на свой стол, где под стеклом крутится флешка со спящим разумом его любимого. — Не закончил, Юнхо-я, потерпи еще чуть-чуть.