as i paint death in its purest form

—2015—

нужно было потерпеть два дня. учитывая, как часто чонгуку приходилось слоняться по больницам, все равно нельзя сказать, что у него сложилось о них какое-то особое мнение. они не могут нравиться, но также не могут и не нравиться. он лишь принимает их как данность. это просто то место, где он сейчас находится. здесь он может поправиться. тут невероятно чисто, и это чонгук безмерно ценит. все идеально, стерильно и чувствуется приятный холодок на коже. но это лишь утешительный бонус, так как, по факту, чонгук уже два дня валяется на жесткой кровати, нервно ожидая результатов анализов и, возможно, вместе с тем, назначения различных маленьких таблеток. эта часть ему противна. ему неспокойно в этой невзрачной палате, куда мама то и дело заглядывает с выражением лица, говорящим о том, что она предпочла бы быть где-нибудь в другом месте. раздражает даже крошечное окно, из которого не видно ничего, кроме соседней крыши и чистого голубого неба. все, что находится снаружи этого здания, кажется идеально-стерильным, как и внутри. чонгук предпочел бы быть в школе, толкаться в переполненных коридорах и блуждать взглядом по душным классам. он должен был писать контрольные, рисовать в тетради незатейливые наброски или бежать по ступенькам в конце дня на встречу с друзьями. но он упал. он упал, поэтому ему пока что в школу нельзя. чонгук видел хосока на зернистом экране поздно вечером, шмыгающего сопливым носом, улыбающегося, кашляющего и смеющегося, как все люди. видел кромешную тьму на улице, оранжевый контейнер на тумбочке, а потом… потом. шмыганье, улыбка, кашель и смех больше не казались ему человеческими. по правде, ничто не казалось. чонгук тогда еще раз обвел взглядом комнату, будучи совершенно не в силах отличить реальность от своих беспорядочных мыслей, и просто сломался. но настоящая проблема заключалась в том, что он ударился головой. чонгук свалился без сознания на пол, целиком проглоченный тем, что взяло верх над его рассудком, а врачи сказали, что проблема в том, что он упал. конечно, проблема была в этом, а не в том, что толкнуло его вниз. чонгук не злится, но он на взводе. истошная сигнализация машины на улице вынуждает его сидеть и мучаться, стиснув зубы. режущий слух скрип колес каталки у его двери заставляет волосы на затылке вставать дыбом. они проверяют его на повреждение мозга, что чонгука одновременно забавляет и бесит. проверяют, не стал ли он еще более зацикленным, чем раньше. нужно было потерпеть два дня. почему? чонгук не знает. но конец был не за горами.

———

хосок силен. не физически. наоборот, он очень тонко сложен. он худощавый, щуплый мальчишка, который силен духом, силен умом; у него зрелые эмоции и непоколебимая уверенность, он полон энтузиазма и восторга. хосок упорный, терпеливый и невероятно умный. спокойный, но при этом очень пылкий. через обещанные два дня чонгук выписывается, а на следующее утро без лишний церемоний и шумих идет в школу. юнги и хосок прячутся в прохладной тени дерева у входа в школу. они как всегда вместе. что-то, однако, не так. чонгук представлял, что они будут очень рады снова его видеть, но, когда он подбегает к ребятам и дергает хосока за плечо, он чувствует, что-то не так. хосок медленно оборачивается, его глаза удивленно расширяются, и он тянется вперед, хватая чонгука за руки, словно пытаясь убедиться, что тот действительно здесь. чонгук дергается от прикосновения и резко отпрыгивает назад. юнги молча следит за сложившейся картиной, приподняв брови. — привет, хен, — приветствие звучит донельзя натянуто, — я в порядке. он отчаянно заверяет в этом хосока, силясь отстраниться и вырваться из его хватки. — я в порядке! хосок ничего не говорит в ответ, лишь притягивает чонгука в удушающие объятия. — я так перепугался. — хен! чонгук думает лишь о том, что юнги стоит и внимательно за всем наблюдает. немного сонный, немного в недоумении от происходящего. — хоби-а, серьезно, — наконец негромко выдает он, — расслабься, он же просто болел. в глазах хосока блестят скопившиеся слезы, когда он отпускает младшего. хосок силен. почему сейчас он кажется таким слабым? — да что с вами? — недоумевает юнги, глядя то на одного, то на другого, — что происходит? чонгук мелко дрожит и громко думает, надеясь, что хосок его услышит. будь сильным, хен. не падай духом. не подведи меня, хен. но самое главное, будь сильным. — ничего, — отвечает хосок, быстро моргая, — просто очень соскучился. произнося это, он слегка посмеивается. на лице у чонгука застыла натянутая улыбка. юнги ничего не говорит хосоку в ответ, только усмехается. — тебе лучше, чонгук-а? — да, — уверяет чонгук, бойко кивая, — намного. юнги кивает в ответ, поправляет свои мятные волосы и говорит: — клево. а теперь, вы оба, хватит болеть. мне было слишком одиноко. чонгук и хосок что-то бормочут, соглашаясь. они окидывают друг друга мимолетным взглядом, избегая при этом зрительного контакта. чонгук понимает, что он, должно быть, совершил ошибку. но в чем же она заключается?

———

repulsive — dear friend

день начинается как обычно. чонгук толкается в шумных коридорах, пишет контрольные, незатейливо рисует на полях в тетради, однако все эти привычные дела сопровождаются каким-то незнакомым чувством, определение которому он все никак не может найти. в его голове без устали звучит голос хосока, зовущий чонгука через приглушенный динамик ноутбука. зовущий, умоляющий. угасающий. испуганный. ему пришлось сбросить вызов и позвонить в службу спасения, как только чонгук исчез из виду. его взгляд сегодня утром. снова испуганный. его слезы. слезы, которые вот-вот потекли бы по щекам. слезы, которые он упрямо смахнул. чонгук блуждает взглядом по одному душному классу, блуждает по второму. и чувствует это. настырное чувство вины, необъяснимое предчувствие. день проходит слишком быстро и вместе с тем слишком медленно. чонгук учится и делает все то, по чему, казалось, скучал, и понимает, что на самом деле не скучал ни капли. школа есть школа. нельзя сказать, что чонгук ненавидит ее, но она… скучная. однообразная, неизменная. чонгук — юный мальчишка, он жаждет острых ощущений. не его вина, что ему достаются совершенно не те, которые хотелось бы переживать. в любом случае, школьный день подходит к концу, и чонгук возвращается домой. один. он не ждет хосока и юнги и уходит, потому что видеть их кажется сейчас невыносимым. чувство вины совершенно не похоже на то, что он испытывал раньше, и чонгук до сих пор не может понять, почему же он так себя чувствует. на улице все как всегда: безоблачное, ясное небо, точно такое же, какое чонгук видел из окна больницы. чонгук ненавидит эту погоду. сейчас лето: тепло, прекрасно, невыносимо. ему хотелось бы, чтобы небо было серым, затянутым тяжелыми облаками. хотелось бы, чтобы небо было наполнено дождем, низко нависающим над зданиями и едва отражающимся в море. он хочет чего-то такого, что он мог бы бесцельно набросать в блокноте или нарисовать акварелью, которой он притворяется, что умеет пользоваться. когда чонгук заходит в квартиру, видит, что его мамы нет дома. она потихоньку становится такой же никогда не бывающей рядом, как и его отец, и чонгук не знает, что делать. да, она много работает, но это не значит, что она не заботится о нем. а чонгук, будучи ее ребенком, не знает, что ей выбрать. и он не должен выбирать. он всего лишь ее ребенок. поэтому чонгук просто заваливается на потертый диван перед стареньким телевизором и послушно делает домашнее задание, пока на заднем плане играет нелепая реклама. отработанный ритуал, проверенный и безошибочный. ну, и очень скучный. примерно, как геометрия, лабораторные работы и принуждение к чрезмерному анализу всего, что он видит. он пытается избавиться от тягостного ощущения, которое заполняет его уши скрежетом карандаша о бумагу и гулом из телевизора. чонгук отвлекает себя до такой степени, что ему приходится отвлекаться от своих отвлечений. и тут, словно послание свыше, звонит его мобильный. у чонгука телефон-раскладушка, серебристый и угловатый. он еще слишком мал для настоящего телефона. он трезвонит в его кармане, ярко мерцая. чонгук достает его и открывает, забыв о домашнем задании. — да? — спрашивает он, выключая звук телевизора. ему не отвечают. чонгук убирает раскладушку от уха и несколько секунд на нее смотрит. большой палец нависает над красной кнопкой, намереваясь положить трубку. — чон чонгук? — кто-то зовет, отдаленно, приглушенно и низко. чонгук быстро возвращает телефон на положенное место. — да? — глупо повторяет он. на другом конце раздается громкий выдох и шелестят тихие ругательства. слишком знакомые, чтобы быть неузнаваемым. — чонгук-а, — хрипит юнги, звуча, как всегда, резко, — я не вовремя? чонгук бросает мимолетный взгляд на свою незаконченную домашнюю работу и качает головой. — нет, как раз. ты что-то хотел? юнги снова вздыхает. — слушай, а ты не знаешь, что с хосоком? лучше бы с хосоком все было в порядке. — нет. а почему ты спрашиваешь? с ним что-то случилось? — да нет. ну, не совсем. просто он весь день сам не свой. чонгук замолкает. быстро становится ясно, что этот звонок отнюдь не был добрым посланием высших сил. — он все время говорил, что в чем-то виноват, — продолжает юнги, — но не признавался в чем. так стремно, жесть. — да уж, — чонгук натянуто смеется, — представляю. на другом конце долгое молчание, и чонгук чувствует, как учащается его сердцебиение. — ты мне врешь, — непринужденно заявляет юнги. он произносит это абсолютно спокойно, — чего ты мне не говоришь, парень? чонгук вздрагивает. — э-эм… — это как-то связано с тем, что тебя не было два дня? потому что он очень странно себя вел, когда мы касались этой темы. чонгук не должен винить хосока. он не должен винить хосока за то, что тот не может постоянно оставаться сильным. — хен, а ты сейчас где? — там, где и обычно. отвечай на вопрос. — не злись на меня, хен. — я не злюсь. чонгук выдыхает и снова смотрит на мерцающий экран. на его лице вспыхивает яркий свет, когда меняется сцена из фильма. — хосок-хен с тобой? на другом конце слышится шуршание. — а если да? — можно я с ним поговорю? — нет, — тихо отвечает юнги, — мне жаль, гук-а, но нет. он меня прогнал. почему ты не хочешь рассказать мне, что случилось? — потому что ничего не случилось! — черт возьми, перестань мне врать. чонгук слышит в голосе юнги обиду, что случается крайне редко. он хочет бросить трубку. взять и бросить прямо сейчас. — ладно, хорошо. я больше не буду врать, — чонгук поджимает губы, — хен, я просто не хочу, чтобы ты волновался. — у тебя плохо получается, парень. пожалуйста, просто… — послушай, вот что случилось. я упал и ударился головой, пока мы с ним разговаривали по скайпу, и потом я вырубился. он вызвал скорую, и я поехал в больницу. глупо, да? молчание юнги тянулось добрую минуту. — и ты хочешь сказать, что это все? — в смысле? — почему ты упал? голос чонгука становится ниже. — в смысле, почему я упал? — люди же не падают ни с того ни с сего, правда? что ты делал? — слушай, тебе не кажется, что ты начинаешь параноить? — но хосок… — да к черту хосока! — успокойся. успокойся, твою мать. чонгук закрывает глаза. — угу. прости, случайно вырвалось. юнги делает глубокий вдох. — слушай, что бы ты там ни скрывал, не забывай, что в конце концов это выйдет наружу, и я все узнаю. — я знаю. — ну? чонгук поглядывает в окно, поверх невысоких зданий, на море вдалеке и постепенно темнеющее небо. может быть, ему стоит просто выложить все как есть. — ну и… на днях я ходил ко врачу. юнги не отвечает, поэтому чонгук осторожно продолжает. — я пришел, и эта женщина сказала, что у меня есть некоторые… — некоторые что? — это неважно, хен. ничего у меня нет. — что она тебе сказала? — да господи, она сказала, что у меня ипо-что-то, хотя на самом деле это не так. ничего у меня нет, говорю тебе. юнги смеется. — ипо-что, дурень? чонгуку вдруг тоже захотелось смеяться, и он не знает почему. — ипохондрия, или что-то такое. это, типа, боязнь заболеть. — ты боишься заболеть? — говорю же, нет! ничего подобного, я не боюсь заболеть. мне… — тебе что? — спрашивает юнги. он звучит слишком строго, это ощущается даже через приглушенный динамик. чонгук чувствует себя маленьким. — мне кажется, что я, возможно, боюсь болезни, хен. молчание после этого тянется довольно долго. чонгук на секунду убирает телефон от уха, но потом… — это какой-то бред. — я знаю. хен, я знаю. но у меня правда ничего такого нет, я просто иногда чувствую себя… — чонгук-а… — это ощущение, оно берется будто из ниоткуда. я просто чувствую себя по-ублюдски, мне кажется, что я не могу дышать, думать или что-то еще, и это просто… я не знаю почему, но когда люди болеют и я об этом узнаю, мне может стать хуже, и я не понимаю, почему… — чонгук-а, это какой-то бред. — я знаю! знаю, это все очень странно, но такое иногда происходит, и я не хотел, чтобы хосок-хен видел это, поэтому я, сука, свалился с кровати, как последний идиот. по телевизору снова крутят глупую рекламу. солнце полностью село за окном, и единственный свет в комнате — это мерцающий экран старой раскладушки. — гук-а, — невнятно хрипит юнги, — давай поговорим. — мы разговариваем, хен. — я могу приехать? — конечно, я тебя охренеть как жду. — перестань так много ругаться. меня это пугает. чонгук хмурится. — почему? — ты меня пугаешь, парень, — нервно бормочет юнги. его голос ниже, чем обычно. тихий, но слишком настойчивый, чтобы быть шепотом. — почему? — с тобой ничего не случится, гук-а? — ты имеешь в виду, не умру ли я? нет, конечно. это просто… ну, в голове. — у тебя есть таблетки от… этого чувства? — да, конечно. — и ты их пьешь? чонгук молчит. жует внутреннюю сторону щеки. — да… да, конечно. — сука, как ты меня пугаешь, — юнги издает нервный, сухой смешок, — у тебя столько всего произошло, а я и не заметил. — потому что я тебе об этом не рассказывал. — я должен был заметить… — но ты нихрена не заметил! — перебивает чонгук, сглатывая комок в горле, — в любом случае, ничего страшного. теперь-то ты все знаешь. — ты прав. — м-м? — а я нихрена не заметил. — господи, хен. — да нет, нет, — юнги прочистил горло, — я могу приехать? — я уже сказал «да», боже… — клево! я скоро буду. — так а зачем? — жди меня, хорошо? — зачем, хен? — окей, я тогда скажу хосоку, что еду к тебе. скоро увидимся. — эй! но юнги уже бросил трубку. чонгук смотрит на свою маленькую раскладушку, видит, что вызов завершен, и откладывает ее в сторону, возвращаясь к домашнему заданию. через несколько секунд он резко поднимает взгляд вверх и смотрит на дверь. затем он быстро трясет головой, пытаясь избавиться от щемящего в груди предчувствия, которое не покидало его весь день, от сжимающегося горла и колотящегося сердца. чонгук устраивается на диване, выключает телевизор и ждет.

———

он все ждет и ждет. пролетают часы, и на улице дремлет глубокая ночь. матери чонгука все еще нет дома. на мутно-фиолетовом небе, прямо над водой, висит луна — чистый полумесяц. чонгук только что закончил делать домашнюю работу. как попало запихнув бумаги и папки в рюкзак, он ложится на диван. в этот момент дверь распахивается, хлопая по стене, как оглушающий выстрел, и чонгук тотчас вскакивает на ноги. хосок стоит, не двигаясь и тяжело дыша. его глаза расширены, в них горит недоумение, а выцветшие волосы прижаты ко лбу. — эм, привет, — тупо ляпает чонгук. хосок осторожно подходит к нему, беззвучно и медленно, и несколько секунд просто пялится, не моргая. — чувак, какого хрена? почему ты смотр… хосок находит запястья чонгука и притягивает его в объятия, от которых весь воздух вмиг покидает легкие. — хен! — гук-а, не выходи на улицу, — шепчет хосок, зажмуривая глаза и притягивая чонгука еще ближе. чонгук, застигнутый врасплох, пытается оттолкнуть его, но его руки оказываются зажатыми между их грудными клетками. ему на улицу как бы и не нужно, но он все равно спрашивает: — почему? — просто не надо. и не включай радио. — я не слушаю радио. хосок пахнет чрезмерной чистотой и искусственным теплом. пахнет горячим воздухом, потом и чрезмерным беспокойством. — неважно. просто не включай. — я и не… — и телевизор тоже. ничего не делай, не двигайся с места. — хен, из-за тебя мне сейчас немного тяжело двигаться. — хорошо. — да нихрена не хорошо. хен, твою мать, отпусти меня, я дышать не могу. — еще одну секунду, — просит хосок, от чего чонгуку хочется плакать, — и перестань так много ругаться. — чувак, мне юнги те же нотации читал. ну все, хватит, отпусти меня. хосок, наконец, отстраняется, но запястья не отпускает. он неспешно садится на диван, медленно моргает и медленно дышит. — что происходит? почему мне нельзя на улицу, или радио послушать, или… — я не хочу, чтобы ты его видел, гук-а. — кого? — я не хочу, чтобы ты видел… — да кого?! — господи, — хосок, наконец, полностью отпускает чонгука, зарываясь лицом в ладони, — они мне позвонили, потому что он указал меня как контактное лицо для экстренной связи. — они это кто? — они позвонили мне, а я не знал, что мне, сука, надо было делать. я приехал к нему, а там… он, его гребанная машина… гук-а. — что? — он врезался в кого-то на своей гребанной машине, и… и я не думаю, что кому-то было бы очень важно, остался ли он жив. чонгук тяжело сглотнул. — что ты несешь? — последнее, что сказал мне этот говнюк, было: «мне нужно увидеть сраного чонгука», а потом он, сука, уехал, и теперь он, сука, мертв. слова хосока неразборчивы, пропитаны слезами и приглушены ладонями. грудь чонгука сжимается, и он не знает, смеяться ему, плакать или кричать. — твою мать, хоби-хен, ты о ком? — гук-а, я так сильно его люблю, я как раз собирался ему об этом сказать… горло чонгука сжимается невидимыми тисками. — нет. — да, чонгук. — боже, — он прерывисто выдыхает, — ты, сука, издеваешься надо мной? — ради бога, перестань ругаться! он так не любил, когда ты это делал. чонгук чувствует нарастающее напряжение в теле. — ты прав. он ненавидит это. — ненавидел, — слабо поправляет хосок, все еще дрожа, — гук-а, его больше нет. — перестань, есть, конечно… это что, розыгрыш какой-то? — как он умудрился перевернуть свою гребаную машину? сука, как так получилось? чонгук этого просто не выдержит. — хватит, чувак. хватит, пожалуйста, перестань. — он так хотел тебя увидеть. он так волновался за тебя. я должен был… черт, почему ты ему ничего не сказал? — невнятно бормочет хосок, поднимая глаза вверх. его лицо красное и залито слезами. чонгук вдруг теряется. — что? — чонгук, я хотел… я собирался на нем жениться. человек, с которым я хотел самую прекрасную в мире свадьбу, разбился и валяется в канаве. — и ты винишь в этом меня? хосок смотрит чонгуку прямо в глаза, не отрываясь. тот моргает и отводит взгляд. — нет. нет, это было бы глупо. я просто скучаю по нему, гук-а. его нет всего два часа, а я уже скучаю. и… и его отцу все равно, и я не признался своим родителям, так что здесь только… ты и я. я не могу позволить себе тебя винить. — хорошо, — тихо произносит чонгук. — прости, что пришел. — что? — говорю, прости, что пришел, — бормочет хосок, — просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. чонгуку очень хочется плакать. — да что со мной будет. твой лучший друг мертв. твой лучший друг сдох, потому что хотел увидеть тебя. твой лучший друг мертв из-за тебя. а ты в порядке. ты больной. — ты не можешь меня бросить, понятно тебе? не уходи, не… чонгук чувствует, как его сердце проваливается куда-то вниз. — я никуда не уйду. — ты не можешь уйти, гук-а. не оставляй меня одного… — я не оставлю тебя! глядя на хосока — такого уязвимого, отчаянно хватающегося за его руки — чонгук вдруг чувствует, как по его щекам текут слезы, которые он упрямо и долго сдерживал. — тебе нужно поспать. прости, уже очень поздно. чонгук хмурит брови от нелепости этого замечания. — что? зачем? — тебе завтра в школу. — а тебе нет? хосок тяжело сглотнул. — мы разберемся с этим позже. и вот, в итоге, хосок оставляет чонгука. на улице слишком темно, и чонгук очень не хочет, чтобы тот садился за руль, но он ничего не может поделать. в конце концов, он всего лишь ребенок. юнги мертв. чонгук смотрит в потолок, тепло устроившись в своей постели и чувствуя себя неправильно. юнги больше нет. он никогда больше не сможет поговорить с ним, увидеть его, побыть с ним рядом. никто не сможет. никто никогда не почувствует от юнги запах одеколона и чего-то отчаянно горящего, как зажженная спичка. никто не будет смеяться над его мятными волосами, никто не будет… черт. хосок собирался на нем жениться. чонгук отводит взгляд в сторону, смотря на тусклый свет на тумбочке и оранжевый контейнер. гребаный контейнер с таблетками. он сказал, что больше не будет врать, но он снова солгал. соврал про ублюдские таблетки. и это был конец. чонгук протягивает руку, берет бутылочку и пялится на нее. потом откручивает крышку и достает одну таблетку. маленькая и белая, овальная, размером в половину ногтя. лежа, чонгук кладет ее на язык и глотает, чувствуя, как та пробирается в горло. на глаза снова наворачиваются слезы, и он быстро ставит контейнер обратно на стол. хорошо, думает чонгук. ты справился. этим ты ничего не изменил, ничего не добился, но юнги ненавидел, когда ты врал. ненавидел. он больше не может ненавидеть. и любить он тоже больше не может. той ночью, когда чонгук засыпает, ему впервые снятся сны.