Min far

— Ты плохо держишь клинок, — низкий голос с непреднамеренными вкрадчивыми нотами раздался за спиной Эргрегори, и он вздрогнул от неожиданности, резко обернувшись, тут же натыкаясь взглядом на крепкую плечистую фигуру отца.       Смену суток в Бездне отслеживать было сложно, но Нэнио смогла придумать способ, помогающий отсчитывать время и ориентироваться в нём, тем самым помогая синхронизировать биологические часы с привычными циклами смены дня и ночи. Глубоким вечером Эргрегори с отрядом неизменно возвращался на Нексус, ведь только здесь было по-настоящему безопасно, насколько в принципе могло быть безопасно в Бездне. Наверху, в пещерах, готовился ужин, и командор пока спустился чуть ниже от лагеря, где было свободное место, намереваясь немного потренироваться. И именно за этим занятием отец застал его, и Эргрегори мгновенно обратился во внимание, радостно просияв и глядя на родителя блестящим взглядом.       Ему нравилось проводить время с папой, хоть это и было не слишком безопасно. Почти два десятилетия непрерывных пыток и плена почти задавили тот свет, который свёл этого демоданда с аазимарской девушкой. Но его силе воле можно было только позавидовать, и Сфорзац старался держать себя в руках и социализироваться. Это было сложно, учитывая пылающую в жилах жажду насилия и бесконтрольной тотальной ненависти, которые так хотели вырваться наружу и окрасить весь лагерь в алый. Настороженные и откровенно недоверчивые взгляды смертных и яркая, знакомая аура небесного ангела лишь подпитывали эти ощущения, делая их почти невыносимыми. Его опасалась даже суккуба, ещё одна старая знакомая, и только этот мальчишка, в котором текла его кровь, так слепо и опрометчиво верил ему и в него — на самом деле, Сфорзац почти забыл, каково это.       Собственно, да, как бы банально это ни звучало, потомок — сын — стал тем, за что Сфорзац старался зацепиться, чтобы не потерять себя. Неловко пытался разговаривать с ним, познавать его лучшего и узнавать, как прошли эти девятнадцать лет разлуки. Эргрегори охотно отвечал, тараторил без умолку, и отец внимательно слушал и всё запоминал. Не только по старой профессиональной привычке, но и от искреннего интереса. А ещё потому, что голос юноши успокаивал его.       Впрочем, сам Эргрегори также весьма охотно проявлял инициативу. Практически всё свободное время на Нексусе проводил рядом. Не только говорил сам, но и задавал вопросы о родителе, о его прошлом; предлагал поговорить о плену, так по-смертному, а оттого совершенно чуждо и непонятно для исчадия, выслушать и поддержать. Помогал усмирять рвущуюся наружу ярость и вместе со Сфорзацем старался найти путь, на котором отец сможет освободиться от оков хаотичной природы и сохранить себя.       Совместные тренировки стали довольно эффективной отдушиной, помогающей Сфорзацу выпустить пар и накопившуюся агрессию без вреда для себя и окружающих. Годы плена ломали его разум и тело, а у него даже не было возможности взять в руки клинок и защитить себя. Но теперь он вспоминал, каково это, вновь ощущал кураж боя, пусть даже ненастоящего, и вновь мог применять свои излюбленные уловки и хитрости, обучая им отпрыска — довольно необычное занятие для подобного ему, ведь в демодандском обществе с первых мгновений существования каждая конкретная особь заботиться о себе, обучается и защищается самостоятельно. — Клинки хорошие, — со знанием дела Сфорзац взвесил в руке дуэльные мечи сына, пристально осмотрев их. — Тяжеловатые для двуручного боя и длинноватые для быстрых манёвров, но в целом работать с ними можно. Если знать как. — Научишь?! — хвост Эргрегори заметался в предвкушении, выдавая его детскую радость, и отец сдержанно хмыкнул, возвращая мечи сыну. — Сородичи не просто так отдают предпочтение коротким мечам, — он обнажил свои клинки, лениво прокрутив их в воздухе. — Они лёгкие и не лишают подвижности. Наносят быстрые стремительные удары, позволяя выиграть бой ещё до его начала, — сделал резкий выпад, и Эргрегори в последний момент успел парировать удар, отскочив в сторону. — И я ведь тебе сказал, что ты неправильно держишь рукоять, — Сфорзац недовольно фыркнул, на что Эргрегори насупился. — Я не знаю, как правильно, я всю жизнь так держу! — он скептично посмотрел на рукояти в своих ладонях, не понимая, как ещё по-другому их можно держать.       Сфорзац закатил глаза. Собирался сделать ещё один выпад, чтобы отпрыск сам догадался и понял, где и в чём его ошибка, но в последний момент передумал. Кажется, смертные родители не так обучают своих детей, не бросают их в мясорубку, приказывая адаптироваться и выживать, но дают какие-то наставления и пример. Кажется, так должна выглядеть забота? — и это было чем-то чуждым и странным для исчадия. Но в то же время могло стать важным шагом на пути отречения, так что Сфорзац решил попробовать сделать его. — Я удивлён, как с таким хватом ты себе не выворачиваешь суставы. Ты же не пайнаджай, в самом деле, — он проворчал, приблизившись к отпрыску, и немного рвано схватил его за запястья. — Так ты ещё больше лишаешь себя подвижности, попробуй взять меч другой стороной, — грубовато выдернул оружие лишь для того, чтобы тут же всучить его обратно. — О, — Эргрегори удивлённо захлопал глазами, на пробу прокрутив клинок в руке. Тот действительно пошёл легче, и юноша улыбнулся, одновременно довольно и стыдливо, что не догадался о столь очевидной вещи раньше. Впрочем, что с него было взять, если всему своему мастерству он учился самостоятельно, иногда подглядывая за тренировками сельских юнцов из ближайшего села. — И вправду, так намного лучше. Спасибо, папа, — в привычном жесте признательности он распахнул руки для объятия, и Сфорзац с большим трудом подавил вспыхнувшее неодолимое желание всадить клинок отпрыску в живот и вспороть его до самой груди. Вместо этого плотно сжал челюсти, позволив обнять себя, и Эргрегори с тревогой заглянул в потемневшее лицо: — Снова плохо? Я здесь, рядом. Я с тобой. Расскажи мне. — Ярость. Ненависть. Жажда насилия, — Сфорзац шумно втянул носом воздух, словно змей выпустив длинный гибкий язык. Смертную маскировку, помогающую убежать от истинной природы, удерживать стало сложно, так что непроизвольно он увеличился в размерах, возвращаясь к истинному росту и чувствуя, как трепещут в предвкушении кожистые крылья за спиной. Но Эргрегори не испугался, обнял его крепче, и отец до синяков сжал его плечи, медленно раздирая острыми когтями одежду на лопатках, оставляя глубокие кровоточащие полосы. — Я убиваю и сею вражду. Я оскверняю алтари светлых богов и совращаю с праведных путей чужих божеств. Я так давно не проливал кровь, не создавал блестящую интригу, завершающуюся кровавой резнёй, — говорить вслух о тёмной жажде, почти ломающей волю, было легко, и с каким-то удивлением Сфорзац чувствовал, как слова помогают поднимающейся волне постепенно утихнуть снова. И он вздохнул, снова беря себя под контроль, уменьшаясь в размере до приемлемого роста, неловко и чуть более аккуратно обнимая сына в ответ. — Моя природа жаждет разорвать тебя на части. Ощутить превосходство и силу, ведь ты даже не настоящий сородич, который может на равных ответить на вызов. Но моё сознание этого не хочет. Ты помогаешь мне и усмиряешь меня. Я не знаю, как быть родителем, но ты мне нравишься. Я ощущаю связь между нами, и не только буквальную в виде общей крови. — Я не могу представить, как тебе тяжело, но я всё равно горжусь тобой, — не обращая внимания на боль и ручейки крови, Эргрегори ткнулся в твёрдое плечо отца. — Я буду рядом с тобой и помогу тебе. — Я благодарен, — Сфорзац кивнул и неловко добавил: — Я ранил тебя. Я... сожалею об этом. — Пустяки, — юноша беспечно повёл плечами и с трудом подавил порыв скривиться — глубокие царапины огрызнулись болью в ответ на резкое движение. Отстранился, и заведя руку за спину, нащупал ближайшую рану, исцеляя её. До жреца и лекаря ему, конечно, было как до Тиан Ша пешком, но на такие повреждения скудных умений всё-таки хватало. — Скажи... — неловко посмотрел на внимательно наблюдавшего родителя и опустил глаза в пепельный песок. — У тебя когда-нибудь были дети, кроме меня? С кем-нибудь ты сотворил то... что тебе хочется сотворить со мной? — Я не знаю, — нахмурившись, прямолинейно ответил Сфорзац, не мигая глядя на сына. — Я не размножался, как это принято у моего народа. Никогда не откладывал яиц. Совокупление с представителями других видов также всегда было наименее интересной и приоритетной деятельностью, хотя, конечно, какой-то опыт у меня есть. Но обычно он был либо по пьяни или в угаре дурмана, либо в желании насилия и причинения боли не посредством оружия и сражения — распространённая форма близости среди исчадий и бестий, подобных мне. А были ли потомки... Кажется, когда-то давно мне доводилось пересекаться со смертным, в ком, как в тебе, текла моя кровь. Я не убивал его, и я не знаю, есть ли ещё его потомки, или их давно сожрали улицы Алушинирры. А что до полукровок с демонами... Суккубы редко рожают потомство; иные же виды демонов если и могут размножаться, то только друг с другом. Бестии же других категорий если и мешают кровь, то лишь со смертными, как и мы, демоданды. Так что, вероятно, потомков-исчадий у меня всё-таки нет.       Эргрегори внимательно слушал обстоятельный рассказ, закончив исцелять раны на лопатках. Кивнул, поймав пристальный взгляд родителя, и бодро резюмировал: — Ну, как бы там ни было, теперь у тебя есть я, такой уникальный и неповторимый.       Сфорзац кивнул в ответ, и уголки его губ приподнялись в некоем подобии улыбки. Сын ободряюще похлопал его по плечу и предложил продолжить прерванную тренировку. Но сражаться с ним не хотелось, а хотелось просто побыть рядом, в чём Эргрегори не отказал, оставшись рядом с родителем, прежде чем Уголёк их обоих позвал на ужин.       Эргрегори тепло улыбнулся, и как ребёнок, взял папу за руку, подводя его к костру, вокруг которого собрались все соратники и спасённые рабы. На крепкого плечистого демоданда они по-прежнему поглядывали с недоверием и настороженность, но конкретно сейчас и в этом моменте это было неважно. Ведь сын всё ещё принимал его и был рядом, заботясь и помогая преодолеть непростой путь отречения. И именно это было самым главным.