Wald

Людвиг целует его в губы и убегает, вывернувшись из цепкой хватки раньше, чем Ивану удаётся его поймать. Брагинский на это улыбается, наблюдая, как ловкий немец исчезает среди деревьев. Им вновь удалось сбежать от шумного двора и они решили провести время где-нибудь, где их никто не побеспокоит и не сможет найти. Лес оказался лучшим вариантом — никаких людей, приятный запах растущей древесины и тёплая земля, а не привычное ногам болото. Вокруг сосны, ели, клёны... и Людвигу это нравится. Об этом говорит то, что он уже забрался повыше, судя по длинным продольным царапинам на одной из сосен. Россию вполне устраивает план найти Германию будучи на земле, в то время как тот уже где-то на верхушке дерева. — Людвиг! — на голову Ивана падает шишка, и он слышит, как его немец спрыгнул. Не на землю — слишком высоко, метров двадцать минимум, — а на соседнее дерево. — Слезешь? — Нет, — отвечает Германия. Ему нравится лазить где-нибудь наверху, изучая окружающий мир как гордая птица. Или как какая-нибудь кошка. Или белка? На последнюю он точно не похож. Для Ивана, бродящего под деревом, уж точно. Белки спускаются с деревьев на еду, а Людвиг же наоборот. Людвиг и правда больше похож на орла — гордый, сильный, но любящий один раз и на всю жизнь. Единственное, этого орла хочется для безопасности опустить на землю. Русский мог бы оставить поклажу на земле, но всё съедобное растащит живность, которую он уже слышит. Не видит — животные достаточно далеко, — но слышит. Частое дыхание, биение сердец и топанье лап. Всё тот же слух подсказывает ему, что нужно быть осторожным — где-то рядом бродит лось. Если медведь не подойдёт близко или уйдёт после перекуса, то лось церемониться не будет, особенно если это самец. А лечить вдавленные кости груди Брагинский очень сильно не хочет. — Дашь..? — спрашивает Германия, заставляя отстраниться от мыслей и обернуться. Людвиг висит подобно кошке, вниз головой, цепляясь ногтями за кору дерева. Многим бы показалось странным, что он не соскальзывает, будучи в обуви, но Иван знает, что его немец способен удержать собственное тело на одних руках. Они все так могут. Полный контроль тела. — Что дать? — играется Брагинский, улыбаясь. — Яблоко. — Только если слезешь. — А если нет? — Тогда не дам. — Злой, — отвечает Людвиг, выпуская дерево из хватки, чтобы перевернуться в воздухе и приземлиться в метре от России. — Вот. Слез. — И что же ты там делал? — спрашивает Иван, доставая из сумок красное яблоко, чтобы передать его немцу, который сразу же вгрызается в спелый бок. Людвиг на вопрос неопределённо дёргает головой, жуя фрукт. — За птицей смотрел. — Какой? Германия вытягивает руку в сторону, указывая на одно из деревьев. На одной из свободных от кроны веток и правда сидит птица, которую Брагинский определяет как беркута. Оному, судя по всему, стало интересно, кто шумит в лесу, который обычно в несколько раз тише. А ещё он слёток, это по тёмным перьям заметно. Не научили птенца родители людей бояться. А зря. Иван на пробу достаёт из сумки уложенное в платок сырое мясо — Людвиг не будет собой, если не покормит каких-нибудь животных в лесу — и подкидывает увесистый кусок достаточно высоко. Птица на странный подарок реагирует однозначно — резко слетает с ветки, ловя мясо в полёте, чтобы после вернуться на прежнее место, разрывая добычу на кусочки. — Милая птичка, — улыбается немец, на что беркут издаёт не очень-то довольное «кьяк-кьяк-кьяк». — Ещё покормим его или найдём кого-нибудь ещё? — А кого ты слышал? — интересуется Германия, относя огрызок яблока к муравейнику. Маленькие муравьи почти тут же принимаются за неожиданную еду, растаскивая остаток яблока по кусочкам. — Косули, олени, где-то были зайцы, ещё лось, — Людвиг на полученный список улыбается. Иван улыбается тоже. — Да, я молодец, теперь можешь меня наградить, — немец качает головой, но целует своего русского, в этот раз не успевая среагировать, оказавшись в объятиях. — Liebe dich, Mein Schatz. Поцелуй выходит слишком жарким, подкашивающим ноги и заставляющим обнять Брагинского за шею, чтобы притянуть к себе ближе. Чужие губы оказываются чуть обветренными, но всё равно мягкими, а язык точно выбивает все мысли. По крайней мере из головы Германии они пропадают полностью, заменяясь совершенно другими, теми, что падают неудобно-горячим комком в самый низ живота, давя на внутренности. В себя они оба приходят только тогда, когда Иван оставляет небольшую метку на чужой шее, освободив манящий участок от мешающейся ткани. — Ай, — хмурится немец и мстительно прикусывает чужую губу до крови, едва Россия наклоняется к нему вновь. — Прошу прощения, — искренне просит Иван, слизывая выступившую красную каплю. — Не сдержался. — Я прощаю, но в следующий раз удерживай себя. Не хочу, чтобы потом всё тело болело из-за тебя и неудобной земли, — русский на это многозначительно выгибает бровь, за что его легонько ударяют по голове ладонью. Да, может он думает не о том, о чём должен. Но удержаться от таких мыслей достаточно сложно. — Пойдём, я хочу посмотреть на лося. Утягивающий на дно взгляд серебряно-стальных глаз убирает с языка слова о том, что это может опасно. Брагинский едва ли сможет сказать нет, когда Людвиг так целеустремлён. Это не плохо и не ужасно, просто иногда неудобно, поэтому Германия использует свои способности достаточно редко, чтобы не портить их тёплые отношения. И вот сейчас он использует чужую невозможность чтобы посмотреть на владельца леса. — Мы будем очень осторожны, посмотрим и сразу уйдём кормить зайцев, — успокаивает немец своего русского. Это и правда успокаивает. Лосем и правда оказывается взрослый самец, который их не замечает, занятый объеданием куста с ягодами. Людвиг успевает достать из сумки уголёк и несколько листов бумаги, на котором зарисовывает могучего зверя, быстрыми штрихами образовывая фигуру лося, чтобы затем обвести незначительные детали. Иван наблюдает за ним, оценивая чужой рисунок. Простенький набросок оказывается достаточно детализирован к тому моменту, как лось уходит от куста, наевшись зелени. Германия оканчивает рисунок тогда, когда в углу листа дорисовывает следы лося на земле. — Красиво? — спрашивает Людвиг, показывая разрисованный лист. Лось на бумаге оказывается точной копией живого зверя. И Брагинскому это нравится. Всё, что касается его немца, ему нравится. Или нет. Но это смотря как касается. — Великолепно, Meine Liebe. — Только не целуйся, — просит Германия, когда замечает, что Иван наклоняется к нему. — Нет, — предупреждает он, замечая игнорирование. — Нет! — его опрокидывают на траву, поймав лист с лосем в полёте и уложив его в сумку, чтобы тот не испортился. — Ваня! — Да? — Не целуйся. — Но я хочу. — Я тоже, но не хочу. — Так хочешь или не хочешь? — застывает Брагинский. Ответом ему становится лёгкий поцелуй в щеку и пыль, поднявшаяся из-за резкого движения Людвига. Теперь Россия лежит на траве, смотря довольным взглядом на своего несколько недовольного немца. От него исходит аура настоящего повелителя и Мирового Зла, которому хочется подчиниться в любом случае, иногда даже немного посопротивлявшись для большего подчинения. — Du bist schlecht. — Ja, ich bin ein sehr schlechter, — отвечает Брагинский. — Warum bist du so schlecht? — хмурится Людвиг, уперев одну из ладоней в чужую грудь, поверх бьющегося в томлении сердца. — Weil ich dich will, — на ответ Германия совсем немного краснеет и улыбается. На самом деле он такой же плохой, даже немногим хуже. — Dann... — немец фыркает, вытягиваясь на чужом теле. — Тогда... — переходит он на русский язык, но остаток фразы проглатывает, выдыхая его в чужие губы едва слышимым шепотом, который Иван едва различает в шуршании поддающейся чужим пальцем одежде, которая расходится под прикосновениями к пуговицам. — Тогда что? Половиной ответа ему становится очень голодный взгляд стали, поглощённой темнотой зрачка. Оу. — Тогда я тоже тебя хочу, — отвечает Людвиг. Брагинский секунду не верит, что ему удалось соблазнить его немца, но... А, к чёрту мысли, есть и более важные вещи. Сейчас особенно важные. Всё остальное может пойти всё к тому же чёрту. В особенности беркут, нашедший в сумке ещё мясо.