Одетая в чёрное

Казанова привычно пропустил две порции виски с колой прежде, чем оглядеться. И сразу заметил её. Она была броско, вызывающе некрасива. Густо черная подводка вокруг глаз подчеркивала мертвецкую бледность кожи, и будто бы делала и без того крупный, кривоватый нос ещё более крупным и ещё более кривым. Тонкие губы, накрашенные черным, казались издалека линией, щелью на лице, а не чем-то, что хочешь ощутить на своих губах. На фоне огромных сережек в виде ключей шея казалась ещё более тонкой, дистрофичной, а глубокий вырез чёрного платья щедро демонстрировал отсутствие груди, которое пытались как-то компенсировать складки и рюши. Платье вообще было дурацкое. Чуть-чуть выше колена, оно не было ни достаточно откровенным, ни достаточно закрытым. Так, ни о чём. Зато можно было оценить её худющие, кривые ноги, заканчивающиеся почему-то ботинками. Самыми настоящими ботинками, а вовсе не изящными туфлями. А ещё у неё почему-то был с собой зонт, высокий зонт-трость с красивой ручкой. Хотя погода давно уже стояла сухая. Она будто никак не могла определиться, хочет ли она быть неформалкой не от мира сего или горячей штучкой. Кем она точно была? Форменной уродиной. То есть она попадала в типаж Казановы. Вслух он иногда говорил, что он послан таким женщинам свыше. Что хотя бы на одну ночь он дает им ощутить себя красавицами. Почувствовать на себе то внимание, восхищение и ту ласку, которую чувствуют их красивые конкурентки каждый день. В конце концов, им ведь тоже хочется познавать простые радости секса, верно? Внутри себя он знал, что такие особы позволяют ему с гордостью совершенно правдиво заявлять, что в его постели побывало уже больше полусотни женщин, и он точно намерен добраться до отметки в сто. Он считал – это взаимовыгодный обмен. Они получают его достоинство, порцию ласки и возможность уснуть на крепком мужском плече. Он получает ещё одну галочку в списке, номер в телефонной книге, по которому вряд ли когда-нибудь позвонит, разве что женщина окажется ну очень щедрой на внимание, подарки или ласку. Словом вот эта вот, во всём черном, одна у бара – это был его типаж. Наверняка пришла сюда в надежде подцепить кого-нибудь не слишком трезвого, чтобы хотя бы на один вечер забыть о том, что такие как она мужчинам не интересны. Она будет приятно удивлена, когда внимание к ней проявит кто-то вроде Казановы. Даже уламывать не придётся. Он падает за бар, будто бы не замечая её. Заказывает ещё порцию. Пока он слишком трезв для чего-то подобного. Но пора начинать. Он поворачивается, будто только-только её заметив. Рассматривает несколько секунд. Улыбается. – О, а мне сегодня повезло с компанией. Могу я узнать твоё имя? – Зови меня Птицей. – В таком случае я – Казанова. Что пьёшь, Птица? Вблизи она ещё хуже. Казанова едва примечает в ней два достоинства. Желтые глаза, такого оттенка, который он никогда не видел в жизни. И густые светлые волосы, очень длинные, мягкие на вид. Но всё остальное... Она явно сильно удивляется тому, что кто-то вообще обратил на неё внимание. Немудрено. Таких девочек не угощают у баров. Обычно. На этом Казанова и играет. – Ликер, – она расплывается в улыбке. Улыбка выходит жутковатой и какой-то торжествующей, но Казанове это не интересно. Он прикидывает, через сколько она окажется в его постели. И заказывает ей ликер. Обычно высшим пилотажем он считает нулевые затраты. Когда девушке не приходится покупать даже какую-нибудь там колу. Здесь тоже можно было бы выйти на что-то подобное, но ему лень. Честно говоря, в последнее время он устал. Начал задумываться о том, на кой черт ему это вообще надо. – Часто здесь бываешь, Птица? – дежурно интересуется он. Надо поговорить с ней хотя бы минут пять, дать ей допить, и только потом предлагать ехать к нему. Иначе даже такая, как она, откажется. – Нет. Сегодня впервые. Я вообще как-то больше сижу дома, – она вдруг ежится, словно ей становится не по себе, как только стакан оказывается на стойке. – А я частенько. Знаешь, тут можно встретить удивительных людей... – Добрый вечер. Кстати, об удивительных людях. В это время бар не то, чтобы пуст, но несколько свободных мест есть даже у стойки. Но нет, этому типу нужно приземлиться именно здесь, именно сейчас. Казанова наклоняется вперед и косится на него. Тоже одетый в чёрное, хотя на нём оно смотрится органично, будто не подбиралось специально. Смущают разве что кожаные перчатки в помещении. За это Казанова мысленно обозвал его позёром и подумал: какая за этим стоит легенда? Он врёт наивным дурочкам что скрывается от закона, или что у него слишком чувствительные пальцы? – Могу я вас угостить? – интересуется тем временем позёр в чёрном. И второй стакан вырастает перед Птицей прежде, чем она успевает осушить первый. – Я Ральф, кстати. – Птица, – теперь она поворачивается к новому знакомому, расплывается в улыбке уже для него. И Казанову это неожиданно злит. От двойного внимания уродина растекается по своему стулу, светится лампочкой, даром что одета во всё черное. И вот уже она в положении выбора, она пьёт оплаченные не ею напитки и чувствует себя королевой. Да как она посмела? – Вообще-то мы разговаривали! – Казанова стучит пальцами по стойке. Теперь уйти с ней это уже вопрос конкуренции. – И разговор окончен, – парирует этот Ральф самым будничным тоном. Да что с ним не так? В баре есть девчонки посимпатичнее, и Казанова готов поклясться, некоторые из них точно не отказали бы такому мужчине. Неужели он тоже любит легкую добычу? Но зачем тогда подкатывать к той, что уже практически занята? – Это не тебе решать, – Казанова скалит зубы. И укладывает свою ладонь поверх чужой острой коленки. Птица фыркает. Смешно ей. – Так вот, здесь бывают совершенно удивительные люди... – Редкостные, я бы даже сказал, – Ральф наклоняется вперед, упирается одной рукой о стойку и цедит, глядя прямо на Казанову: – Руку убери. – Это не твоё дело, – повторяет Казанова с усмешкой, и тут ощущает, как его ладонь скидывают прочь. Только делает это уже сама Птица. Он вскидывается и спрыгивает с высокого барного стула. Ральф повторяет его движение, и они оказываются друг напротив друга. – У тебя проблемы? – Казанова передергивает плечами. – Нет, а у тебя могут появиться, – тон обманчиво спокойный, от Ральфа веет чем-то сдержанным и опасным. – Ну и что это такое? – она чуть поворачивается. Выставляет в их сторону узкое колено, наклоняет набок голову, и действительно становится похожа на птицу. И явно не в лучшем смысле. Казанова хочет что-то добавить, например о том, как это некрасиво, лезть в чужие дела и чужие разговоры. Но замолкает. Потому что Ральф поворачивается к Птице и смотрит на неё. Он смотрит на неё с восхищением! С плохо скрываемым желанием. Смотрит на неё даже не как смотрят на сочный стейк, а как смотрят на произведения искусства. С чистым, мать его, благоговением. Кажется, щелкни она пальцами, и он опустится на одно колено и будет целовать её некрасивую руку с не по-девичьи широким запястьем и кучей колец на узловатых пальцах. Ральф смотрит на эту Птицу так, будто никогда в жизни не видел никого прекраснее. И нет, он не капает слюной, в его лице вообще мало что меняется, это видно скорее в глазах. И в каком-то внутреннем свечении. В повороте головы. В том, как двигается его грудь, когда он выдыхает. Казанова подхватывает свой стакан и удаляется за столик. Эти двое общаются ещё минут десять. Казанова наблюдает неотрывно. Видит, как он шепчет что-то ей на ухо, как рука в перчатке ложится на колено и поднимается выше. Как она дотрагивается до его шеи. Как она улыбается. Щурится. Она даже не умеет быть кокетливой, она явно слишком в восторге от таких знаков внимания, и явно не знает, как правильно это выразить. И ноги у неё ужасно, ужасно кривые. Казанова видит это со всей отчетливостью, когда они поднимаются и выходят. При этом Птица опирается на руку своего спутника. Неужели всё-таки успела набраться? Казанова точно успел. Чем иначе объяснить то, что он опрокидывает в себя ещё стакан и торопливо идёт следом? Он выходит из бара и замечает их у стены. Ждут такси видимо. Ральф шепчет что-то своей спутнице на ухо, она держится за его руку двумя руками, и даже почти кажется красивой в этот момент. Казанова приближается. – Просто чтобы ты знала – ты уродина. Он сам не знает, зачем говорит это. Секундное сожаление приходит в тот момент, когда Ральф сжимает кулаки и обращается к нему корпусом, но Птица удерживает его за руку. – Да-да, редкостная, я таких сто лет не видел, – добавляет Казанова. Он распаляется только сильнее, когда она убирает волосы с той стороны шеи, которую он не видел в баре. Там, на тонкой белой коже, выцветающий засос. Просто удивительное рядом. Да Казановы вдруг доходит: эти двое на самом деле парочка. Они сто лет знакомы, наверное играют так, чтобы вернуть искру в свою постель. Извращенцы. Наверняка это идея этого Ральфа, у него точно не все дома. Мало того, что трахает такую страхолюдину, ещё и устраивает с ней ролевые игры, совершенно не заботясь о чувствах других. А сейчас вот, явно рвётся набить Казанове морду, и только Птица эта его и останавливает. То же мне, посол мира. – Я бы тебя даже трахать не стал! Может, разрешил бы тебе мне отсосать. – Какая щедрость, – Птица открывает рот, и голос теперь почему-то звучит заметно ниже, чем там, в баре. Вообще что-то неуловимо меняется в лице, в позе. Даже рост, кажется, становится больше, а плечи шире. Ещё одна шокирующая догадка посещает голову Казановы, и заметив это Птица улыбается. – Но если бы вдруг когда-нибудь тебе бы и перепало, то это ты отсосал бы мне. Ральф смеется в свою же перчатку. Где-то за спиной Казановы останавливается такси, и ему остается только отступить с дороги. Довольный представлением Птиц в платье тянет Ральфа в сторону машины. Казанова ощущает острую потребность напиться до беспамятства.