Отражение рубина

flashback День подходит к концу, но дождь уже немалое время барабанит по подоконнику и размывает дорогу у дома, вселяя в маленькое сердце волнение подступающей темнотой. Солнечный свет, опускающегося за горизонт солнца, застилает глаза мальчика, заставляя жмуриться и отвернуться назад, возвращая свой взгляд назад, в холодную комнату. Там на полу, вместе с ним, ждал возвращения родителей его ещё совсем маленький брат, что грыз алюминиевую ложку и что-то бубнил под нос, но не плакал. Добавлять хлопот и без того растерянному брату ему, кажется, не хотелось. Если мама с папой не вернуться и сегодня, то старший не представляет, что им двоим делать и как справляться дальше. Внутри зарождался липучий страх, оттого его маленькое сердце с самого утра словно кто-то сжал в тиски и отказывался выпускать. Хотелось выйти, покинуть эту пыльную комнату и отправиться на поиски родителей самому, чтобы больше не чувствовать себя беспомощной птицей в клетке. Чтобы хоть что-нибудь попробовать изменить. Ближе к вечеру в город выходить опасно, и мальчик наизусть знает строжайшее правило, оставленное матерью перед уходом, но он всё равно уверенно спрыгивает с кровати и ловко взбирается на буфет, который помогает ему дотянуться до стойки с одеждой. Он ловко и без особых усилий сбрасывает на пол большую папину шляпу вместе со своей курткой. Понимал, что не может оставить брата сегодня без еды, как и дальше слушать стук алюминия о его зубы. Попрошайничать старшему не впервой, да и воровать уже приходилось. Он достаточно мал и проворен для этого, поэтому с воодушевлением думает, что сегодня им удастся лечь спать сытыми. Их семья была не из богатых, из-за чего родители постоянно пропадали на различных работах, а по приходу домой буквально валились с ног. Поэтому сегодня мальчик решительно настроен рискнуть и помочь своим родным чем сможет, ведь он достаточно подрос и стал сильнее. Он с этого года самый проворный и быстрый среди других детей в церкви — настоящая гордость мамы и папы, поэтому подвести их просто не может. Под ощутимым гнётом Ордена солнечного храма, остальным религиям было тяжело выжить в этой стране, а баптистам — сложнее всех. Всё это благодаря приложенным усилиям священного Главы, что всеми силами не принимал этих людей, отказывался верить, что они живут под взором Всевышнего, презирая. Хоть их небольшую коммуну и считали за некрещённых изгоев, но они пока держаться, надеясь на лучшее. Их бог Венег* обязательно поможет выстоять и вознаградит всех за мучения. Обязательно. — Хо, не волнуйся. Я скоро вернусь и принесу тебе молока, – младший поднимает свои большие глаза на брата и радостно хлопает в ладоши, наконец услышав его голос. Его старший брат всегда был молчаливым и хмурым, но не с ним. — Не проказничай, я тебя люблю. Баптисты не давали имена своим детям вплоть до 4 лет. В их общине было множество факторов, которые заставляли маленькие сердца отправится на небо раньше времени: голод, инфекции, похищения и отсутствие квалифицированной медицины — всё это вынуждало родителей не привязываться к своим чадам раньше времени и осознавать риск, на который их обрекают в этом мире. Несмотря на это, младший ребёнок Чонов получил своё имя на первом же году жизни. Имя «Хосок» дал ему их старший ребёнок, который, не взирая на запреты родителей, привязался к этой маленькой жизни и наотрез отказывался её отпускать. Дав ему настоящее имя, как у взрослого человека, он небесам дали понять, что жизнь его маленького брата очень важна на этой земле. А если кто-то попытается её забрать, то сначала придётся сразиться и неважно какой перевес будет в силе. Старший прячет свои волосы цвета беззвёздной ночи под шляпу и выходит на скользкую брусчатку, чувствуя, как сырой воздух мгновенно пронзает старую фуфайку, а затем и лёгкие. Это было удачным временем для выхода, ведь близился конец дня и прямо сейчас торговцы на площади и вдоль улиц убирали свои прилавки и грузили товар на повозки, чтобы уезжать домой. В основном за столами был один или два продавца, которые, пока укладывали ящики с продовольствием на воз, не успевали одновременно следить за остальным товаром, а это означало одно — удачный момент для воришек. Выбрав такого приезжего и одинокого продавца в конце улицы, мальчонка присел за поворотом и как лис высматривал свою будущую добычу. Мужчина торговал сырым мясом и рыбой, что не совсем подходило для ужина двум детям, но на полу, на ящиках с сеном, мальчик замечает буханки хлеба, от вида которых во рту мгновенно скапливается слюна. К сожалению, мало кто из продавцов на этой улице привёз сегодня молока, а те, у кого оно было, ставили его слишком высоко. Такая неудача расстраивала мальчика, и он понимал, что дал брату пустое обещание, от чего сразу же стиснул свои кулаки, заставляя на коже появится маленьким ранкам. Значит он рискнёт и принесёт домой свежего хлеба. Если Бог поможет, то у него всё обязательно получится. Он в последний раз складывает маленькие руки в молитве у груди и просит кого-то на небесах, чтобы они забрали эту дрожь в ногах, и позволили всей его семье сегодня вечером быть сытыми. Просит прощения за то, что берёт чужое в моменты отчаяния и страха за жизнь. Просит помиловать за свою готовность на всё, лишь бы своих близких уберечь. Шепчет тихо, ведь слова предназначались не для этого мира, а закончив, поднимает веки и в очередной раз выглядывает из-за угла. Подловив момент, когда бородатый мужчина повернулся спиной к прилавку и наклонился, мальчонка срывается из своего укрытия, на бегу хватает одну буханку хлеба, да так, что пальцы тонут в мягком тесте, и срывается вперёд. Успевает лишь услышать, как его приметили другие продавцы, указывая в сторону метнувшегося жулика, но при повороте в улочку воришка поскальзывается на мокрых камнях и падает плашмя на живот, выкрикнув наивное «ой», но хлеб при этом не выпускает. Он вцепился в него мёртвой хваткой из последних сил, как за последний шанс. В его руках улыбка его брата, спокойный сон без пробуждений, тёплые руки матери на его волосах. В его руках его гордый взгляд, когда он вернётся домой с хлебом, который подарит им ещё один день. — Ах ты сопляк! Ни единого дня нельзя нормально поторговать без происшествий! – мужчина свирепо брызжет слюной, поднимает одной рукой над собой ребёнка, словно подушку, и срывает с него головной убор. — Так это ты! Грязное ворьё из семьи Чонов! А где уже своего дружка светловолосого потерял? Ну, сегодня вы доигрались! С меня хватит! Испуганные глаза поднимают свой взор в высь, ища защиты с неба, но на его лицо приземляются лишь холодные капли, а вдали слышаться раскаты грома. Тяжёлый кулак по-прежнему сжимает его фуфайку, даже не реагируя на маленькие пальцы, что безрезультатно пытались его разжать и убежать до последнего. «За что ты отвернулся от меня и моей семьи, Боже? Чем мы всё это заслужили?», – отправив мысли в высоту, пальцы мальчика постепенно обмякают и хлеб кусочками падает на грязный пол. В его руках остаются лишь его крохи. Маленького воришку приводят домой уже затемно. На крыльцо сразу же выбегает в слезах испуганная мать, что недоумевающе смотрит на трёх обозлённых гвардейцев за своим сыном. Мальчик всё смотрел на открытую дверь, в ожидании отца, но тот всё не появлялся. Глотая слёзы, он всё смотрел вперёд ненавистно, в мыслях сжигая людей в форме позади себя. В это время один из гвардейцев выходит с оскалом вперёд и ошарашивает: — Где глава семьи? – твёрдо, с холодом. — Господин, он ещё не вернулся с работ. Должен скоро явиться, – она опускается к сыну, сжимая его холодные ладоши, а затем снова поднимает взгляд. — Прошу, пощадите… — Это было последнее предупреждение вашей семье, миссис Чон. Завтра, после вашей последней утренней мессы, вас всех перевозят в Бэйсин-Сити. В ваши шеи вживят всевидящее око, что является единственной мерой, которая способна исправить вашу семью. Мы здесь можем только с надеждой молится, что ваши отрешённые души будут сохранены и познают вознесение, — на секунду все замолкают, а мать перестаёт даже дышать. — Но капитан! Мы ведь недавно заплатили пастору все наши долги! Прошу, оставьте хотя бы наших детей! Не позвольте им забрать их! — Ваш старший сын снова был пойман на краже — ему там самое место. Баптистская вера такого не прощает, – главный подходит и отталкивает женщину в сторону. — Пропустите, нам нужно забрать обратно все вещи, что дала вам наша коммуна, ведь ваша семья об её доброту вытерла ноги. — А сопляк ещё был помощником учителя! Тебе дали шанс, а ты что сделал? Позор! – бросают двое других, обходят мальчика, мимолётно задевая, и бесцеремонно вваливаются в чужой дом, превращая всё в хаос. Слёзы катились вниз, застилая мутной пеленой всё видимое, когда мальчик осознал все последствия своего поступка. Шмыгает носом, не желая рыдать в голос и кого-либо разбудить, поэтому растирает слёзы ладошками по щекам, пытаясь сфокусировать взгляд на тусклой свече, но тщетно. После того, как чужие ушли, никто больше словом тишину не разорвал и, тихо поужинав тем, что было, легли спать на полу пустой комнаты. Ворочаясь на простыне возле брата, старший не мог сомкнуть глаз — всё прислушивался к шуму за входной дверью, ожидая отца домой. Запрокинув голову на подушке назад, наблюдал за облаками в ночном небе через единственное деревянное окно. Он не понимал в какой город их перевозят и почему мама так плачет, но чувствовал, что светлое будущее для их семьи наступит не скоро. Чувство вины переполняло его, было слишком тяжёлым и мучительным для маленького сердца и души, поэтому превращало всё внутри в одну глубокую рану. Хотелось поскорее всё исправить, стать сильнее всех, чтобы никто не позволил прикоснуться к его семье и пальцем, но он всё ещё слишком мал. Его всё ещё могут поднять одной рукой и отбросить в бок, как бездомного щенка, а при желании и раздавить после. — Мой мальчик, ты всё ещё плачешь? – мамины родные руки с заботой берут его лицо, подушечками пальцев убирая непослушные пряди с лица. В такие моменты всегда становилось тепло и спокойно на душе, но сейчас что-то поменялось. Даже сквозь сумрак, в глубине её глаз, мальчик видит смертельную печаль, но в силу возраста ещё толком не понимает, что это была она. — Как же нам не везёт в этом мире, правда? Не беспокойся, у меня появилась идея, – она прерывисто приподнимается, словно у неё что-то болит. — Идём за мной, только тихонько, ладно? Нельзя разбудить Малыша. Поднимаясь с твёрдого пола, мальчик следит, как мама осторожно берёт что-то металлическое в руку из верхнего ящика буфета, поворачивается обратно и легонько кивает, показывая следовать за ней на улицу. В тёмной ночи, на заднем дворе, где их дом освещал единственный фонарь у дороги, старший стоял неподвижно и слушал подробное объяснение о предмете в руках матери, в том числе и то, что предстоит ему сделать через несколько часов. Утопая босыми ногами в прохладной траве, мальчик понимающе машет головой и запоминает всё, что она ему говорит, не в силах не обратить внимание на появившиеся сегодня тёмно-фиолетовые пятна на маминой шее и ногах. Они для ребёнка выглядели, как грязь, но на самом деле смыть их было невозможно. —…помнишь, что тебе рассказывали в воскресной школе? – её покрасневшие белки в свете фонаря выглядели пугающе, а от её тона бежали мурашки по ногам. — Есть мир живых — пучина суровой и несправедливой жизни, что для таких живых, как мы, полна страданий в поисках прощения. И мир неживых существует, куда нам нужно попасть во что бы то ни стало. Смотри, я принесла этот пистолет сегодня. В нём сейчас три патрона — для тебя, меня и Малыша. С его помощью мы обретаем спасение и перенесёмся туда, где мы с чистого лица постараемся стать счастливее. «Бог обязательно примет всех нас, как невинных жертв, кроме тебя, моё дитя. На тебя у него большие планы», – забывает добавить не мысленно. — Почему нам нужно уходить? Здесь же так красиво, – женщина видит куда направлен взор ребёнка и оборачивается следом. С этого холма, на котором расположен их ветхий дом, немного были видны волны океана, что переливались под светом луны. — Может мы бы смогли обрести счастье здесь, но Священный Глава, пастор Ордена солнечного храма, нам этого сделать не позволит, – уточняет, надеясь, что он это имя запомнит. — Солнышко, он как змей поглотит нас всех, обрекая на гибель, понимаешь? Он — беда, которую нам нельзя допустить в нашем доме, поэтому нам пора уходить, ведь он подобрался уже близко. Ты ведь слышал, что сказали те гвардейцы сегодня? — Я этого не позволю. Я сделаю всё, что нужно, мама, – храбрец отвечает даже без доли дрожи в голосе. Это его шанс доказать, что он может всё исправить. — Я знаю, ты ведь моя гордость, – женщина опускается на траву, на один уровень глаз с сыном и продолжает, не моргая. — Ты всё понял? Когда мы все втроём выйдем из церкви, ты должен сначала навести пистолет на меня, – сглатывает блеснувшую дрожь в голосе, — а затем нажать на курок. Следом нужно повторить тоже самое, только с младшим. Последовательность не менять, понял? Мы ничего не почувствуем, просто уснём мирным сном, а проснёмся далеко отсюда, где нас уже никто не достанет. Если звук будет громкий, ты не пугайся и следуй плану. Так ведь нужно. — А что, отец без нас? Почему его до сих пор нет? На секунду вопрос сбивает её хладнокровный настрой, а на глазах появляется блестящая пелена, но она вовремя гасит это чувство внутри. Нужно довести до конца то, что задумала и не сломаться раньше времени. Хотя бы сейчас. — Не волнуйся, папа ушёл первым. Он уже ждёт нас наверху, в лучшем мире, куда мы скоро отправимся. Перед глазами девушки до сих пор стояла картина смерти её мужа, что всем действом походила на казнь. Сегодняшняя работа оказалась ловушкой, а хозяин поместья, где они должны были прополоть землю, — сектантом Храма солнца. Их часто оставляли без части обещанной суммы, а если уезжали за пределы земель баптистов, могли даже бить во время работ, но сегодняшний день стал последним днём их скитаний. Их двоих поймали и истязали, пока мать двоих детей не вымолила для себя пощады. Даже их небесное чудо — Венег, кому по вечерам перед сном у кровати возносила моленья, не помог сохранить её любовь и, кажется, хотел забрать и её на небеса вместе с ним. Сколько бы она в небо не кричала и не просила, но поднебесье не вздрогнуло и беду от семьи не отвернуло. Значит так надо. Её любовь закрыла глаза, улетела, оставив тело перед ней, как оболочку, на холодном деревянном полу. — А что делать мне? Мам? – женщина выныривает из мыслей и медлит с ответом, подбирая нужные слова. Старший это мгновенно подмечает. — Я подвёл вас всех и в ответе за то, что натворил. Я пойму, если вы не возьмёте меня и оставите здесь в наказание! – мокрые дорожки катятся по его лицу, оттого он падает на землю и прячет лицо в маминых коленях, только бы она не видела его слабость. Её старший сын рос находчивым и неугомонным мальчиком. Он действительно внешне был её копией, как многие и говорили, но жажду к жизни и тот озорной огонёк в его глазах, что направлял его к первенству, к счастью, он унаследовал от отца. Показывая характер настоящего лидера, он приносил достаточно хлопот, но мать безоговорочно любила его больше жизни. Своим последним поступком он не разозлил её и ни на миг не заставил разочароваться. Он действительно сильно повзрослел за последние месяцы, когда их семье было особенно тяжело, и показал, что ради них готов на всё — даже направить на себя одного гнев божий за самый большой грех в их коммуне. Его мать верила, что старший сможет вырасти прекрасным мужчиной и увидеть этот мир без голода, отчаяния и насилия, вот только не в этом месте и не с такой матерью. Девушке снизошло пророчество в её последнем сне, она была уверена, что видела будущее сына и знала, что если божье провидение и существует, то это было именно оно. К тому же, сегодняшняя новость о их отъезде стала для неё окончательным подтверждением. Её мальчик должен обязательно выжить и если для этого Венегу нужны жизни, то это препятствием не станет. Ведь её вера в то, что он сможет изменить ход событий и спасти их дом от удушающих рук Главы Ордена, будет жить даже после её смерти. Если всё пройдёт по её плану и Триада узнает о произошедшем в их дворе раньше всех, то заплатит любые деньги ради такого будущего бойца в их строю. Баптистский мальчик, вера которого поперек горла у Главы, убил собственную семью. Они этот подарок судьбы никогда не упустят и её мальчика обязательно заберут в свои надёжные руки, таким образом став его спасением. Эта организация только появилась и уверенными шагами двинулась к свержению устоявшейся власти Ордена солнечного храма, что правит над всеми остальными религиями и измывается над человеческим родом. О названных народом «спасителях» ходит молва уже несколько месяцев, многие к ним примыкают и становятся диссидентами на пути к полному освобождению от какой-либо веры. Увидев боль, страх и бесконтрольное разрушение, люди просто перестают верить в чудеса, вразумив, что настоящий Бог и Дьявол — человек. В худшем же случае, если пастор предаст свою коммуну, не захочет денег или сдастся под давлением других советников, то её дитя всё-таки заберёт Дьявол. На такой случай она решает обезопасить его и рассказать на будущее как всё прекратить: — Если захочешь с нами, то нужно приложить пистолет вплотную вот так, – она прислоняет дуло пистолета к подбородку, не отводя взгляд от бездонной глубины глаз её сына. Безмолвно просит прощение за то, что он видит и пытается через взор сказать своему мальчику, чтобы несмотря на все трудности оставался живым, — и резко нажать на курок. В ту же секунду всё закончится. У молодой девушки трясутся руки, и она из последних сил сдерживает всхлипы перед сыном. Они оба молчат и лишь материнское сердце уже было готово наконец разорваться в груди. Она стала матерью в совсем ещё юном возрасте, но уже успела увидеть и познать за свою недолгую жизнь многое и даже больше позволенного для её возраста, в том числе гибель любимых, вечные скитания и государственные перевороты на собственных глазах, оттого и попросила сына выстрелить завтра в неё первой. Теперь, разбита и уничтожена, она стояла за шаг от ненавистного Бэйсина и одному из сыновей может даровать лишь спасение в виде смерти, а второго обрекать на жизнь, которая для кого-то однажды может стать тем самым спасением. Как хорошо, что старший не перенял её трусости и родословной неотёсанности, а лишь бездонные глаза и волос забрал. На его ещё юном лице нет смятения или непонимания, только твёрдая уверенность в том, что он всё сможет и обязательно подарит свободу своей любимой семье, а затем встретится с ними вновь. Он ей искренне верит всей ещё такой юной и чистой душой, ведь перед ним его самый родной человек. Наивное дитя внимает каждое слово, как истину, ведь разочаровать больше не может. Уверенно забирает пистолет у матери и держит его в руках, словно это продолжение его тела. Её кажется, что сын в последнее время стал лучше понимать устроенный мир вокруг и обязательно станет воином, как она того и хотела. Убедившись в этом, мать целует своего храбреца в лоб и крепко-крепко обнимает, перед тем как отправить его обратно спать, а сама ещё ненадолго остаётся на траве. Мешкает всего несколько секунд, но после ловким движением вынимает из пистолета ёмкость для патронов и, когда дверь в дом закрывается, выбрасывает из него третий патрон в тёмные кусты, после чего захлопывает магазин обратно. Теперь этот ребёнок будет вынужден забирать жизни, чтобы выжить самому, стать живым оружием на потеху небесам и терять себя по кусочкам каждый день. Независимо от того, хочет он этого или желает покинуть земное царство больше остальных. «Ты обязательно вырастешь большим и сильным. Ты подаришь свободу этому миру, а я клянусь оберегать тебя с небес, мой маленький Гук-и».

***

Чон открывает тяжёлые веки и видит над собой белый потолок. Сразу же, в почти в бессознательном состоянии, он пытается подняться с постели, чувствуя, что он не в том месте, в которое направлялся изначально. Чувствовал, что нужно спешить. В нём ещё клокотало то чувство, и он всё ещё помнил, что безумно хотел кого-то увидеть. Лабиринты улиц вились в его голове гремучими змеями, а он всё бежал и бежал, пытаясь схватить чей-то образ впереди. Его тянуло к кому-то, но кто этот человек — вспомнить никак не получалось. В один момент его разум словно накрыла пустота с непроглядной темнотой, силуэты стёрлись, оставив после себя лишь лёгкую пелену чувств, как послевкусие. Чонгуку вороном хотелось вспорхнуть, вырваться и вернуться на ночную улицу из этого белого короба, но ремни на его руках и кислородная маска на лице удерживали его вместе с сознанием, что было заперто в черепной коробке. Кажется, это чувство уже было знакомо капитану. Ему уже во второй раз не позволяют взлететь, обрывая крылья. Тем странным днём он на какой-то момент почувствовал рядом чьё-то присутствие. Сквозь дрожащие веки видел тёмную фигуру и слышал её голос, прежде чем вновь провалиться в сон:

«Теперь ты подумаешь, прежде чем снова приближаться к моему сыну. Это последнее предупреждение, будущий Талисман. Да, ведь ты один из последних иуд Триады и будешь удостоен этого титула, поставив красивую жирную точку. Но в следующий раз, когда ты нарушишь допустимую дистанцию вновь, я, клянусь Богом, заберу тот жалкий остаток жизни, что у тебя остался. Ты погибнешь смертью подзаборного пса, один, как тебе и предначертано ещё в детстве. А пока прими небесную кару за мою дорогую Хаюль».

Подсознание озаряет яркая вспышка, выжигая эти слова из памяти, оставляя после себя лишь пугающую пустоту. Вместо этого тот, кто даровал ему имя «Матео», вновь появляется в памяти. Он горел в его сознании в ярком пламени, и Чон мог даже слышать его отчаянный крик, что ласкал уши. Всё перед ним пылало, превращаясь в пепел, как и его воспоминания, былые цели и часть него. Во время второго пробуждения Чонгук был в сознании, но он не мог пошевелиться. Мог лишь слышать и мычать в ответ, смотря перед собой. Было чувство невесомости, словно он левитировал в воздухе, смешиваемое с головной болью. Голоса людей и шум вокруг разрывал его ушные перепонки, заставляя желать собственной смерти. В тот день его постоянно допрашивали и пытались узнать о тех событиях, что в памяти никак не находились. Читали ненавистные церковные стихи, тем самым возвращая в недалёкое прошлое, в его первый день в Бэйсине. Всё это лишь тёмными пятнами помогало вернуть воспоминания, причиняя внутреннюю боль. На третий день Чонгук проснулся ранним утром, уже не чувствуя боли или онемевших конечностей. Он даже смог подняться с кровати и, преодолевая головокружение, первым делом поплёлся к зеркалу у раковины, ожидая увидеть новые шрамы, но их не было. Лишь один, уже заживший, украшал его грудную клетку, оставаясь для него загадкой. Голова всё ещё болела, а на макушке чувствовался неприятный рубец, словно его ударили чем-то тяжёлым. Чон тут же переводит взгляд на запёкшуюся кровь на волосах, но его взор моментально переходит к рукам, вены на которых были исколоты и значительно посинели, контрастируя с цветом кожи. Гук на длительное время застревает у зеркала, всё разглядывая новые отметины на своём теле, пока не успокаивает себя тем, что может дышать и ходить — остальное было не важно. Дверь кто-то отпирает и человек в белом халате мгновенно вырывает гвардейца из мыслей. Эта каштановая копна волос и квадратные очки ему уже кого-то напоминали. Бейдж психиатрического отделения, где большими буквами выбита фамилия этого человека, сразу возвращает небольшую дольку затерянной памяти. — Я знаю тебя, – внутри словно что-то щёлкает, — помню с того приёма иностранной делегации, и когда прервал ваше собрание во время протеста… я видел тебя. Там, рядом с пастором, сидел ты…, – доктор мог видеть, как в его глазах загорелись огоньки ненависти. — Чонгук, твои воспоминания верны, но я пришёл помочь, – отбрасывает медицинскую карту и подходит к двери, ещё раз проверяя на лишние уши. — Какой сегодня день? Сколько я здесь? — Ты попал сюда на следующий день после дня протестов. Конкретно в неврологическом отделении ты уже третий день, – бросает на пациента взволнованный взгляд, так и оставшись стоять у входа. — Третий день?! — Не беспокойся. Чон, тебя выпишут сегодня, пока не начались необратимые процессы из-за вводимых препаратов. Я договорился с охраной из моего корпуса — тебя отвезут домой. — Для меня твои слова ничего не значат, – рычит, увеличивая между ними расстояние, словно перед схваткой. — Ты по-прежнему в моих воспоминаниях сидишь рядом с настоящим безумцем за одним столом переговоров. Ты — такое же чудовище, – слова ранят доктора, но он не перебивает. — Лучше скажи сколько мне осталось и проваливай. Перед Сокджином настоящий дикий зверь. Его взъерошенные смольные волосы идеально сочетались с такими же непроницаемыми для лучей света глазами. В силу своей профессии, Джин знал, что любое живое существо, удерживаемое в клетке и подвергающееся регулярным издевательствам, со временем несомненно обретёт облик безумия и потеряет себя настоящего. Ему эту уязвимую жизнь перед собой необходимо уберечь от подобного, ведь с ней тесно связана ещё одна — очень важная для них обоих. — Я толком не знаю, – словно гром среди ясного неба. — Добыть информацию о тебе очень сложно. Особенно, если это касается не моего поля ответственности. Из задокументированного: у тебя было переливание крови и, для быстрого эффекта, через кровь вводились наркотические препараты. Хирургического вмешательства не было, но я всё равно принёс тебе антибиотики. Они на всякий случай, если в переливаемой крови что-то было. Они уже в твоём кармане куртки и должны помочь. Весь вчерашний день терпение Чонгука испытывали стихами из Пятикнижия Ордена, убеждая в том, что его состояние — кара небес, а не последствия медикаментов. За неоднократные нарушения и несвоевременное реагирование на хаос в его районе, он должен был заплатить жизнью, но небеса вместе с Главой Ордена солнечного храма сжалились над ним и проявили снисхождение: забрали частичку памяти и отравили его кровь, сделав её чёрной, как у проклятого изгоя. Последствия этого «снисхождения» он может побороть сам и доказать, что достоин статуса Талисмана Бэйсин-Сити или может поддаться ему и встретить вскоре собственную смерть. Чонгуку становится тошно от одной мысли о том, что Глава мог проявить к нему хоть какую-то жалость. Был уверен, что дело не только в служебных нарушениях, поэтому решает, после освобождения из этих белых стен, сразу же попросить Юнги, чтобы тот объяснил ему причину провала операции и обговорить новый план действий. Гвардеец с воодушевлением вспоминает о старом друге и о том, как ему повезло, что он у него есть. Собственное подсознание Чонгука играет с ним в опасные игры и ведёт извилистой тропой к болезненному осознанию, что способно ударить оглушающе. Капитан на какое-то время возвращается из мыслей и, услышав о хирургическом вмешательстве, поднимает белую больничную сорочку, указывая на шрам и спрашивая: — Откуда это? Доктор вспоминает их первую встречу в подвале церкви и последующий разговор с Намджуном. Именно тогда он впервые понял, что грядёт бесповоротный хаос. Это тревожное чувство в его памяти сплелось с обликом чонгукового шрама, который он тогда увидел впервые. — У тебя одно лёгкое. Это случилось в день твоего прибытия. Скорее всего, таким образом они хотели приструнить твой пыл. Поэтому, пожалуйся, не забудь про антибиотики, ведь если начнётся пневмония… — Я понял. Это всё? – отрезает на полу слове, не веря в то, что только что услышал. — Послушай, я говорю серьёзно. Тебе и Тэхёну нужно скорее выбираться, – последнее говорит почти шепотом. — Ты ведь…помнишь его? Когда Чон слышит это имя, по спине пробегают табуном мурашки, останавливаясь где-то на затылке. Это имя для него почему-то было панацеей, что останавливала боль, но он так и не мог вспомнил его облик. Двое людей, что заходили к нему вчера, расспрашивали об этом Тэхёне. Они хотели узнать, почему держал его в заложниках и на следующий день вернулся к его дому, почему нарушил какую-то дистанцию и о чём с ним говорил, но в его голове была лишь белая пелена. Ни плавных линий лица, ни его главных очертаний, за которые можно было зацепиться, или хотя бы отдалённое звучание голоса из уголков сознания — всё в одночасье померкло и отказывалось возвращаться. После услышанной пустоты молчания от Чонгука на эти несколько вопросов, эти двое людей просто встали и ушли. Молча растворились в тусклом свете коридора, словно их здесь никогда и не было. А Чонгук так и остался в размышлениях о том, почему память заблокировала Тэхёна, как болезненное воспоминание, и больше к нему не допускает. Словно, если его образ вернётся, то память о какой-то чудовищной ошибке, которую он совершил, вернётся и пронзит сердце с новой силой. Как будто узрев снова его ещё незаживший шрам от сердца к плечу, он вспомнит о всех тех людях, которых не смог уберечь. Но почему же ему дышать так стало легче снова, когда доктор это имя произнёс? — Допустим, я помню это имя. Джин всё так же чувствует это недоверие с его стороны, но замечает, как выражение лица гвардейца изменилось, а мышцы на его руках заметно расслабились. Хоть и момент неподходящий, но лёгкая улыбка всё равно отображается на уставшем лице доктора и тот с облегчением выдыхает. Сегодня вечером, когда пойдёт проведать Тэхёна, доктор обязательно расскажет ему об ещё одной причине жить и добавить один пункт в список: «8. Тебя у него не способен забрать даже Всевышний. Поэтому живи, Тэхён, чтобы у него тоже был смысл жить». — Рад это слышать. Надеюсь, вы будете держаться друг друга, ведь у меня получилось сегодня связаться с фельдшерами, что выезжают на вызовы к границам города. Я постараюсь уговорить их, чтобы они вывезли вас, но это займёт время. Они хорошие ребята, не подведут. — Зачем тебе это? Ты ведь один из основателей, – с интонацией непонимания. — Ты не понимаешь, что за это заплатишь жизнью? — Чонгук, я должен сделать так, чтобы Тэхён выбрался и был в безопасности. Он мне, как младший брат, я с ним с самого начала, как только он попал в Бэйсин. Я на его глазах породил то, что теперь не могу остановить и наконец готов за это ответить. А если требуется, то и заплатить собственной жизнью, только бы невинные люди больше не страдали на моих глазах. На мгновение повисла тишина. Доктор расслабляет плечи, почувствовав боль в спине от напряжённых мышц, и пытается найти отклик в пугающей темноте глаз напротив. Искренне хочет увидеть протянутую руку к его предложению о помощи, но в ответ видит лишь сжатые кулаки на матрасе. Кого-то Чонгук ему сейчас до боли напоминает. — Спасибо док, но мне не нужна помощь. В последнее время я привык работать в одиночку. Сокджин обречённо вздыхает, забирает медицинскую карточку, так и не сделав ни единой заметки, и подходит к выходу. Чонгук ему не доверяет и в ближайшее время своё мнение точно не поменяет. Но, когда доктор собрался уходить, гвардеец его окликает: — Почему вчера меня спрашивали о Ким Хаюль? С ней связан Тэхён? Вопрос заставляет доктора замереть окаменевшей статуей. Ему нужно поскорее привыкнуть к тому, что это имя некоторое время будет вызывать нарастающий ком в горле или, как психотерапевт, поскорее помочь себе сам и убрать этот симптомом. Он до сих пор помнил её кабинет, что был окрашенный в красный. Всё спрашивал себя весь оставшийся день «почему она?», ведь добраться должны были к нему. — Её убили три дня назад, – проглотив горечь, продолжил. — Да, она родная мать Тэхёна. Её убийцей оказался гвардейский Мин Юнги из твоего отряда, который через несколько минут, в коридоре, и сам расстался с жизнью, – Гук часто моргает и стопорит окаменевший взгляд на докторе. Его душа падает в бездну вместе с услышанными словами. — Хочу сказать, чтобы ты был внимателен к своему окружению и был осторожнее, особенно сейчас. Ты же не причастен к её смерти, ведь так? — Нет, я не… не причастен, – бегает глазами по комнате, словно кого-то ища или вспоминая, сжимая исхудалый матрас дрожащими пальцами. Чонгук нагло лжёт, но об этом, пока что, даже не догадывается. Он падает спиной на кровать, а дверь в палату захлопывается. Память вела его мутными коридорами, заставляя вспоминать холодную улицу, горящие здания и крики людей. Чонгук вспоминает как долго бежал за кем-то по ржавой металлической лестнице. Помнит, как кому-то останавливал кровь и перевязывал рану, боясь до смерти, что опоздает. Чонгук помнил, как обнимал кого-то посреди улицы, залитой лунным светом, ловил слёзы этого человека своей щекой, а затем почему-то приставил дуло пистолета к его лбу, желая растоптать его жалкую жизнь. Он делал так дважды с двумя людьми. Они оба были для него важнее собственной жизни, но, почему-то, он все равно позволил себе причинить им боль. Сознание Чонгука не в состоянии восстановить хронологию событий, путается в последовательности, но он знает точно — это всё было наяву. Вспоминает, как сидел с кем-то на полу тёмной комнаты, слышал выстрелы и крики, боясь потерять этого человека рядом больше, чем кого-либо. Больше, чем когда-то хотел исчезнуть и улететь далеко за горизонт. И Чонгук уже не сомневается, что-то внутри шепчет ему, подсказывая, что этот человек рядом — Тэхён, которого он может не вспомнить. Пройти на улице мимо и не узнать.

***

Последняя миссия Юнги — убийство «золотых рук» Бэйсина. Добыть хоть какую-то информацию о Ким Хаюль, тем более о её родне, было самой сложной задачей в их с Мином жизни, поэтому о том, что она мать Тэхёна, Чонгук узнал слишком поздно. Узнал из его же уст, не имея возможности связаться с Юнги, чтобы в ту же минуту отменить свой приказ. Капитан, сидя рядом с Тэхёном с чувством паники внутри, был уверен, что даже теряя рассудок он помнил о своей цели и сделает это. Выполнить указание Чонгука для Юнги было важнее собственной жизни. «Да, причастен. Я убил её чужими руками. Отдал приказ дикому лису, что выполнял все мои распоряжения беспрекословно. Всегда». Оттого и поцеловал Тэхёна тогда, как только они добрались до безопасного места. Он своими губами на его вырисовывал картины сожаления, письма о всей безмолвной боли и раскаянии на нём оставлял, а руками говорил «мир тебе хотел подарить», уже зная, каким будет их исход. Если Тэхён запомнил дату, когда капитан ему впервые улыбнулся, то Гук отпечатывал в памяти каждое мгновение, рубцами на сердце вырисовывал минуты, которые его художник провёл у него в руках и отзывался ему. Держал его крепко-крепко, пока силы позволяли, а затем снова зарывался в его пшеничные волосы и кончиками пальцев убрал упавшие пряди на его прекрасное лицо. В такие моменты ему становилось тепло и спокойно на душе. Они упивались друг другом, пока его художник не уснул, а гвардеец ещё несколько часов после охранял его сон, запоминая каждую особенность и его деталь, что сейчас у него беспощадно забрали. Даже забранные часы, а может годы жизни, не ударили по нему так сильно, как отсутствие образа художника в его памяти. Тэхён — его первая и последняя любовь, что с первого взгляда поселилась в сердце, заполнила его мысли, отказываясь разрушаться даже после медицинских палат, клинических смертей и всевозможных препаратов. Из-за отсутствия визуального образа Тэхёна на подкорке, он для Чонгука — гроза летней ночью, взволнованный океан, что напоминал о доме, любимая песня. Он — его самое нежное воспоминание, которое он непременно отыщет, размытая плёночная фотокарточка. Он — приятное солнечное утро, билет в облака, в другую счастливую жизнь. Он — причина, по которой Чонгук готов отказаться от свободы.

***

Капитана привезли домой через час после разговора с доктором. Он расхаживал по тёмной комнате, пока часы в коридоре гулом не начинают отбивать свой бой. Несмотря на то, что и без того задыхается, он хватает пачку сигарет со столешницы и закуривает, чувствуя, как его голова разрывается от мыслей, а в затылке начинает неприятно пульсировать, буквально насильно заставляя его выйти из квартиры, чтобы принять в свой организм что-то ужасное. Небесное «снисхождение» начинает работать, тело ломает, а нервы натянуты как струны ещё с утра, но он борется, заталкивает это животное желание куда-то в глубь подсознания и старается думать о другом. Он закрывает свои пульсирующие вены рукавами и чувствует, как в квартире становится с каждой секундой холоднее на градус, а затем жарко, как в сауне. Морально ещё тяжелее, когда ты капитан охранной гвардии и у тебя есть наводки где и в какие часы люди покупают всё необходимое, чтобы «улететь». Если бы Бог был реальным, он бы схватил его за воротник, развернув к себе, и закричал прямо в лицо о том, как устал. О том, как ломаются его кости от испытаний, посланных им, но Чон заранее осведомлён, что ответа на это не услышит. На телефон приходит сообщение с точным временем и деталями начала его завтрашней смены, но он его игнорирует. А одно его сообщение, которое могло бы вернуть утраченное, уже пару часов светилось как «прочитано». Гвардеец неспешно подходит к зеркалу в полный рост и останавливается перед ним, замечая свои волосы цвета вороньего крыла, что уже довольно отросли. В последний раз они достигали его подбородка, когда он был совсем мальчишкой и покинул свой родной дом. Когда впервые увидел своего будущего лучшего друга и когда впервые почувствовал, что может что-то поменять. После этого ниже глаз отращивать их ему не позволяли — мешали точно прицеливаться. Капитан их небрежно зачёсывает пятернёй назад, проверяя магазин своего P99 с гравировкой Ордена, и подносит его к своему подбородку, сжимая фильтр сигареты в зубах. «Если захочешь с нами, то нужно приложить пистолет вплотную вот так… и резко нажать на курок. В ту же секунду всё закончится». Металл пистолета такой же холодный, как и его взгляд в зеркало. Он в этом холоде себя ловит и видит разбитым и дико уставшим, держащимся из последних сил. Капитан стал единственным, кто остался жив из их группы, хотя должен был лечь в землю самым первым. Уже закрыв глаза, на мгновение перед ним является цвет янтаря, ореховые глаза, а аромат кофе вперемешку с масляными красками заполняет комнату. От этого слёзы неконтролируемо бегут по бледным щекам, и он вдыхает воздух глубоко и рвано, шепча себе:

«Не сегодня».

***

— Не сегодня! — кричит Джин, игнорируя коллег, и забегает в отделение интенсивной терапии с Тэхёном на руках, что был без сознания. Он так и не успел озвучить Тэхёну те восемь причин, что написал для него. Те восемь причин, что могли бы убедить его выбрать жизнь. — В реанимацию его, срочно! Только без лишних глаз и ушей! Будущий преемник должен стоять на ногах до восхода солнца.

***

После того, как первые солнечные лучи коснулись земли, у главного входа в храм Ордена не развернуться. На улице вокруг уже разложены торговые прилавки, что ломились от еды, а в воздухе витали неповторимые ароматы. У входа раздавали мясную похлебку и ячневую кашу с хлебом, а зазывалы выкрикивали восхваления Главе за столь прекрасный праздник и выходной для всех. Некоторые даже ввязывались в драку за бесплатную еду, но их городская охрана быстро разнимала. На площади снуют люди, но улыбок на их лице не видать — по всему городу уже ходила тревожная молва и большинству было не до праздника. На границе с Акефалией начались военные действия, и вражеская армия соседней страны может добраться к Бэйсину за считанные дни, если ничего не изменится. Ходили слухи, что соседние страны даже не собираются брать пленных в их городе — хотят истребить всю религиозную паству Бэйсина, как насекомых. Из-за этого число нарушителей, что пытались незаконно пересечь границу, с каждым днём лишь увеличивалось, как и число пропавших без вести горожан. Жители, кто раньше никогда не торговал на улице, прямо на земле стелют тряпки, а на них своё нажитое барахло, домашнюю утварь или игрушки, в надежде продать хоть что-то. На эти деньги они смогут купить себе кусок хлеба или верёвку, если успеют. В воздух поднимается дымка пыли с под ботинок, но на переднем фасаде священного храма всё ещё видны главные слова, что не смогли стереть ни дождливая стихия, ни огонь: «Его любовь не слепа. У этой любви есть глаза, от которой вы не сможете спрятаться». А вот внутрь храма никого из простых горожан не запускали — сюда пропуск был только для избранных. Здесь пройдёт действо лишь для удостоенных господ, что будут пить не похлёбку с чёрствым хлебом, а изысканные блюда и вино. Этим земным счастливчикам удастся узреть преемника Видимого Главы и познать Вознесение. Им удастся вступить в новый этап Бэйсина и ощутить прикосновение Всевышнего, перед вступлением в великий бой за Орден. Но для начала, чтобы вступить в новую эру, нужно очиститься от лишних. Весь каменный пол «дома Бога на земле» укрыт коврами, в зале горят лампады и подсвечники, своим пламенем свечей скользя ввысь, рассекая воздух. Кто-то из служителей играет на органе, позволяя прекрасному звучанию проникнуть эхом в каждый зал, каждую комнату. Почтенные гости сюда всё прибывают, но вольно пройти не позволяют — все слои населения разделяют по статусу и группам, чтобы потом не перепутать. Все прибывшие врачи из списков получали красные плащи, расписанные чёрными узорами и вышивками, что струились до пола поверх официальной одежды. Горожане с отличиями «На пути к искуплению» и «Недавно прибывшие», которые имели честь присутствовать здесь, завязывали себе жёлтые ленточки на руку, а представители вооружённых сил города (генералы и капитаны гвардии) были одеты в чёрные мундиры и такого же цвета плащи поверх, на котором был вышит герб золотистыми нитями. У каждого здесь находящегося на рукаве висела пластиковая маска разных форм и узоров. Её наденут на себя все присутствующие во время церемонии, как только преемник выйдет на свет и ступит на амво́н*. В середине подкупольного пространства стоял многоуровневый стол, на котором ожидала своего часа богемная пища. Питья не было — его вынесут лишь под конец. Стол был отделён от гостей прозрачной ширмой, что переливалась, словно была украшена драгоценными камнями. Она свисала с высокого потолка купола и будет поднята, как только действо начнётся. Незадолго до официального начала, церковный хор поднялся на сцену и начал свою песнь, заглушая еле слышимый треск свечей. Огромное пространство заполняется чарующими голосами. Все гости движутся к центру зала, распрямляя плащи. — Всё почти готово. За бархатной завесой в алтарной части, вдали от всего шума и куда не доберутся чужие глаза, стоял молодой преемник в длинном облачении цвета неба после заката. Он замер изящной недвижимой статуей на небольшом возвышении у витражных окон и, казалось, даже не моргал. Вокруг него суетились церковные служки в праздничных одеяниях, шептались друг с другом, раздавая указания. Парень уже был в винтажном камзоле с кружевными рукавами, украшенном нитями изумрудного цвета, что играли на свету. В это же время служки уже несли белый отпаренный воротник и, одновременно с ним, поверх одевали ему длинную мантию, что расписана символами Ордена и фразами из Пятикнижия на старинном языке. Кто-то, совсем рядом, рассказывал недавно посвящённой в их ряды девушке об этой мантии и насколько осторожной с ней нужно быть: — Она была соткана больше шестидесяти лет назад, специально для первого преемника Ордена. Только посмотри на эти кисточки. А буквы здесь вышиты словно золотом. После смерти первого преемника её надевал каждый последующий на церемонию Вознесения. — Солли, скорее застегни все оставшиеся пуговицы на рукавах молодого господина, – окликает самая старшая из служек с красным крестом на апостольнике, после чего все замолкают. Тэхён чувствует, как его руку кто-то осторожно поднимает тёплыми пальцами, закрывая шрамы на руке накрахмаленной тканью. На секунду шуршание рядом стихает, а её пальцы замирают на его коже. Заметив это, парень наконец отрывает свой стеклянный взгляд от залитых солнцем витражей и опускает голову вниз, к правой руке. — Вам тяжело дышать? – взволнованные зелёные глаза девушки встречаются с потухшим солнцем. Она ожидала увидеть на его лице улыбку, ведь сегодня такой важный день, который Бог одарил хорошей погодой, но её надежды разбиваются в дребезги. От этого взора напротив кровь холодеет, превращается в льдинки, что царапали вены изнутри. От этого янтарного зарева душе хотелось тело покинуть, ведь если это не зримое проклятье, то тогда что? Его красивое лицо выглядело так, словно его кожи никогда не прикасалось солнце. На голове его держалась цепочка из белого золота, что огибала голову, как корона, и с неё слезинками вниз свисали белые камни, что контрастировали с цветом его покрасневших глазниц. В его очах не было миллиона звёзд, что светили бы для неё — в его глазах была беспросветна тьма, что окутывала крепко, не давая уйти. Там был раскалённый янтарь, что был едва виден в кровавых ветвях капилляр. Их разговор взглядами замечают, после чего из-за угла доносится еле слышимое хихиканье, но Солли его игнорирует и даже не двигается. Печаль этого человека разъедает ей душу, словно он уже видел всё самое плохое, потерял всех самых любимых и узнал в одночасье самую ужасную для себя правду. Внезапно, кто-то пихает девушку в бок, и она вдыхает вновь, резко опуская взгляд в пол. Через мгновение она всё же выбегает из зала, прикрывая мокрые щёки рукавом, пока все остальные молча продолжают свою работу. Молодой господин не разговаривал с тех пор, как пришёл в себя.

***

В это время в небольшом кабинете царила полутьма, но здесь было немного теплее, чем в главном зале, из-за большого камина. Сегодня впервые за несколько недель вышло солнце, но оно совсем не грело. Треск горящего дерева всё мешал собрать в голове путанные мысли и никак не согревал холодные ладони доктора. — Ох, почему же ты так молчалив, мой дорогой друг? Зачем пришёл ко мне? Врач резко поворачивается к своему собеседнику и осторожно приближается. Этот голос и глаза напротив он больше не узнает. Тот парень, за которым он однажды пошёл следом, бросив всё, испарился, растворился в тёмных переулках, не оставив даже весточки. А он его так и не догнал. Намджун — одно из подтверждений того, что люди, всё же, склонны меняться. — Что ты задумал, Намджун? На таких церемониях никогда не присутствовали врачи. Происходящее сегодня — не по завету Пятикнижия. — С каких пор тебе снова начал интересовать завет? – его тёмная фигура расхаживает по комнате. — Могу ли я выпить вина со своей дорогой паствой и показать каким достойным вырос мой сын? Неужели для этого нужно придерживаться строгих правил? — Отпусти его, пока не поздно. Ты сам знаешь, что за беда грядёт. — Конечно же я знаю! – градус повышается, заглушая даже музыку. — И мы вместе с верховным главнокомандующим обязательно остановим эту чернь. Никто не посмеет ступить на нашу землю. — Ты зашёл слишком далеко. Пора остановить это безумие, ведь на кону человеческие жизни! На пороге война, о чём ты вообще думал?! Зачем взял иностранных консулов в плен?! — Я думал о Бэйсине! О нашем рае, который мы хотели построить вместе, но…ты! Ах, уже не беспокойся, ведь я прекрасно справился и без тебя! — Ты сам отправил меня в госпиталь, чтобы я не смог помешать твоим планам, разве не помнишь? Я и моя помощь тебе никогда не была нужна. Никогда. – Слова доктору даются тяжко, лишь бы не сломаться перед ним. — Говори зачем пришёл и убирайся. А пастор всё помнит. Помнит, как его променяли на другого, когда они оба были юны и не запачканы грехами. Как его сердце пылало и сгорело в одночасье, найдя утеху только после появления Хаюль в его жизни. Эта талантливая женщина нашла его и окутала в свои объятия, излечив все незатянувшиеся раны. Но вскоре Намджун появился в жизни Джина вновь, с идеей создать новый и совершенный мир размером с город, который нуждался в хорошем докторе. На тот момент на свет появился Тэхён, которого он покидал, словно оставляя с ним своё сердце. Пообещал, что их разлука не на долго, что обязательно вернётся за ними и заберёт в Рай на земле. Без слёз и страданий. — Возьми меня в преемники вместо Тэхёна. Намджун, ещё есть время до начала. Ещё не поздно всё исправить. Глава наклоняет голову в бок и с непониманием смотрит на человека напротив. Наивный доктор думает, что он закроет глаза на предательство? Никогда, даже спустя сотни лет. — Ставишь моё решение под сомнение? Думаешь мой сын не справится? Не желаю ничего больше слышать! Убирайся! — У тебя ведь остался лишь Тэхён, – слова ударяют похлеще кулаков. – Не впутывай его, позволь освободиться хотя бы ему. Позволь ему жить. Когда Джин услышать вчера просьбу Тэхёна, то сразу же понял, кому она предназначалась. Хотел было исполнить её, но не смог. Сокджин наконец-то передал слова истинному получателю и ждёт ответа с замиранием сердца. Пастор на какое-то время останавливается и в комнате повисла тишина, что съедает обоих. Он пристально смотрит на Джина, не отрывая глаз, словно что-то ищет в этом взгляде, словно хочет за что-то зацепиться и всё думает, и думает о чём-то. Это ведь прямой вопрос о том, чья жизнь ему важнее и кого он выберет в итоге. В конце концов, Намджун щёлкает языком и широким шагом пересекает комнату к выходу, обронив: — Отправляйся в зал, Джин. Да не забудь выпить вина со мной, когда всё начнётся.

***

Чонгук надевает капюшон, как только входит в двери главного зала. На нём строгий костюм, а поверх плотная шаль с глубоким капюшоном чёрного цвета и вышитым гербом ордена на ней, что струилась до самого пола. Он ловко минует алтарь с едой в центре торжественного зала и занимает своё место рядом с другими капитанами районов города, что приветствуют будущего Талисмана кротким поклоном. Он чувствует кипящую ненависть, что разливается по его телу, как и проклятая жидкость по его венам, которую он нашёл для себя ещё ночью. Сначала ненавидел себя — он дал слабину и сделал шаг назад, а после почувствовал облегчение и наконец-то забылся. Дрожь унялась и Чонгук даже не понимал, что провалился из реальности на несколько часов. Очнулся, лишь когда услышал начавшийся репортаж по телевизору о грядущей церемонии. Глава начал действовать быстро и на опережение, явно не оставляя Чонгуку времени на то, чтобы опомниться. — С возвращением, капитан Матео. Вы вовремя вернулись в строй. — Кто он? Вы уже знаете? — Вы о преемнике? Его личность останется в секрете до падения ширмы. Знают только высшие, но это ненадолго. Близится начало. «И его скорый конец», – добавляет Чонгук мысленно и в предвкушении осматривает прибывших гостей. Он с дьявольским интересом ожидает увидеть лицо этого избранного человека, ведь с того момента начнётся обратный отсчёт его жизни. Чон за эту ночь определился со своей следующей целью — она стоит за бархатной ширмой прямо сейчас. Капитан готов поклясться, что слышит сердцебиение этого человека, что так и манит капитана вырвать клокочущий орган собственными руками. Глава ломает Чонгука по кусочкам, отрывает каждую часть от него медленно, упиваясь его болью, но он тянуть не станет. Нанесёт точный и чёткий удар прямо в сердце. Сегодня. Гвардеец поднимает взор на купол, огибает взглядом иконостас и останавливается на зажжённом подсвечнике рядом. Ему бы пару рук в помощники, и они бы вместе смогли превратить это место в пепел за одну ночь. Заложить взрывчатку под самим троном и упиваться последними минутами жизни Главы, зная, что его жизнь у Чонгука в кармане, в виде маленького рычага выключателя. — Почему тут так много людей? На таком важном событии разве разрешено присутствовать новоприбывшим? – в очередной раз оборачивается, мимолётно проверяя холодный метал за пазухой. — У Главы для них важное объявление. Сюда приглашены люди, которые общались с консулами на недавней конференции и люди из госпиталя, которые знали Ким Хаюль — нашу утерянную героиню. — Да упокоится её душа на небесах, во славу солнечному Богу-Королю! – кто-то отзывается в строю и все, кроме Чонгука, хором за ним повторяют. — Вам уже доложили о ситуации на границе? – окликает его парень слева, прожигая насквозь. — Лучшие скоро отправятся на север. Чонгук ощущает подвох, словно выпал из жизни не на пару дней, а на целые месяцы, и бросает на рыжего парня недоумевающий взгляд, но не успевает он что-либо ответить, как мелодия органа вновь заполняет пространство, заглушая голоса и разговоры. Служители, что недвижимыми статуи стояли у окон, одновременно оживают, опуская плотные шторы на окна, таким образом оставляя тонкие свечи единственным источником света. Все гости вокруг надевают маски, за ними мгновенно повторяют и гвардейские, всё так же покорно ожидая в линии у алтарной части. Ширма у торжественного стола резко взлетает ввысь, своим блеском озаряя стены и людей внизу. Сердце Чонгука пропускает удар, когда пение церковный хора сливается с мелодией чарующего инструмента, вот только наслаждаться этим ему не время. В предвкушении ладошки потеют, а в нос ударяет резкий запах чего-то маслянистого, вперемешку с душистыми травами, вызывая лёгкое головокружение. Чонгук осторожно оборачивается на капитанов, но они, словно заворожённые, даже не отводят взгляд от церковного пьедестала, ожидая чего-то или кого-то. Откуда-то из тьмы появляется Глава, что останавливается на возвышении в середине зала, приветствуя паству. Чонгук его не слушает и всё бегает глазами по маскам на лицах людей, пытаясь кого-то отчаянно узнать или отыскать нужный взгляд. Он даже не замечает, как на бархатную дорожку из конца зала выходит человек в праздничном одеянии, блики от наряда которого отражаются на каменные стены, заставляя их переливаться золотом. За этим человеком следуют служки, что поют ту же молитву, что и хор, до самого амвона. По залу, от такого внезапного появления, мгновенно проносится шепот и восхищённые вздохи, а у дорожки всё сильнее начала скапливаться толпа, чтобы получше и одним из первых разглядеть молодого господина. Лицо преемника не разглядеть лишь капитанам гвардии, что стояли неподвижно в линии — стена из любопытных людей была слишком велика. К ним вдруг выплывает из ночи один из служителей и передаёт каждому на ухо информацию от Главы: «Никого из зала не выпускать раньше времени. Один пропавший — одна жизнь из вашего строя». Уяснив услышанное, капитаны разбредаются по залу, но лишь один из них остаётся стоять неподвижно среди толпы. Кто-то из гостей уже отправился к праздничному столу, кто-то хлопает в ладоши, любуясь красотой нового преемника, на шею которого Глава надевал длинное ожерелье, а у кого-то слёзы льются и руки сложены в молитве, ведь грядёт новый этап. Никто так и не заметил, что прямо сейчас, в середине зала, у капитана Рабочего района Всевышний вырвал наживо сердце и растоптал перед ним на полу. Ему казалось, из зала весь кислород выкачали и небо вот-вот рухнет на землю. Чонгук сглатывает и застывает в немой позе, одной рукой держа ручку пистолета за поясом, а второй приспускает маску с глаз, устремив свой взор на возвышенную площадку, ведь узнал он там светлую копну волос, а на ней цепочку из белого золота, что огибала его голову, как корона, а с неё слезинками вниз свисали белые камни. Это были те самые белые волосы, в которых он прятался однажды всю ночь, как загнанный зверь, не желая впредь выходить из этого укрытия. Это были те самые губы, с которых он солёные слёзы сцеловывал, шепча об океане. Те глаза, с которыми мечтал встретиться через витрину маленького магазинчика. Это тот самый человек, к которому он мчал по охваченных огнём улицах, срывая дыхание и не чувствуя земли под ногами. Тот, кому обещал подарить свободу. — Тэхён…?