Чёрная слабость

Кошмар — липкий, из тех, когда знаешь что спишь, но не можешь проснуться. Йорг не может. Он трясется на заднем сидении раздолбанного фольксвагена, и в то же время тонет в закрытом пространстве. Это темный тоннель — не колодец, потому что нет круглого пятна неба сверху, ничего нет, кроме черноты и чувства ловушки. Он один. Никто не знает, где он. И никто не придет. Даже Макс. Хотя Йорг здесь уже много часов, лет, веков, он не может сдаться так просто. Всхрапнув, он клонится вперед — и вдруг упирается в стену. Сейчас она ровная и деревянная, со щелями, как крышка гроба, и Йорг пихает плечом — тщетно, царапает ногтями… — Скоро заправка уже, потерпи! — Что? — Йорг вскидывает голову. Темнота, свет, душный салон. — Какая?.. — Заправка, говорю, наша. А там туалет, — водитель усмехается, как всегда игнорируя дорогу. — Слышу, ты там шебуршишь, всю дверцу уже искогтил. Котзилла снится? — Почти, — сглатывает Йорг. И замечает, что они едут по встречной. Огни желтых фар бьют в глаза, — грузовик впереди протяжно сигналит, и машина юркает на правую полосу, перед другим тяжелогрузом. Тот сердито гудит им в спину. — У, старперы, — усмехается водитель — Петер, вспоминает Йорг имя, — и тоже гудит, и все звуки сливаются в низкий муторный рев. На часах пять утра. Макс, слева от Йорга, спит так крепко, что даже не морщится. Голова запрокинулась, и на беззащитно открытом горле темнеет синяк, его видно сквозь разбойничью щетину. Обычно в Берлине Макс в это время первый раз брился. Йорг закрывает глаза. Вся их прежняя жизнь кажется вдруг ужасно далекой и странной. Мансарда, тяжелые шторы, огонь в маленькой кафельной печке. Матрас на полу и мягкий ком одеяла, в которое Макс норовил прыгнуть с разбега и называл это «лисица мышкует». Старые фаянсовые банки для специй, бело-синие, подарок Николауса, — глупо, не успели заполнить их все, так и не нашли кардамон… — Куда вы едете, кстати? — снова вертит головой Петер. — Не знаю, — честно говорит Йорг. — Да ладно, не хочешь — не признавайся. Я бы в Пакистан поехал, там классно. …Его коллекция кассет Ардженто и Фульчи, а еще — тут у Йорга встают дыбом волоски на руках, — те пленки, которые он сам отснял осенью. Чёрт. Там же Дирк типа мертвый. То есть, конечно, можно понять, что нет, у трупов все-таки другой цвет… И пленки, на которых Макс. Особенно та с пожаром, которая осталась в гримерке клуба «Кожа». Йорг уже представляет заголовки в газетах, когда ему вдруг становится кристально, ослепительно похуй. В чужой одежде чуть мерзко, но очень тепло. Йорг поправляет на груди у Макса пуховик, запахивает поплотнее свою флисовую кофту и смотрит в темноту за окном, на проносящиеся корявые ели.

***

— Приехали! Остановка пятнадцать минут! Йорг с трудом выбирается из машины. Они на асфальтовом пятачке у заправки — в вязком утреннем небе бессмысленно крутится неоновая эмблема «Фольксваген». Всё тело ломит, словно от гриппа. У Макса, видимо, тоже — он стоит, согнувшись, и тихо постанывает: — Черт, мои мышцы… Йорг с напускным оптимизмом оглядывает белое поле. Кое-где чернеют подгнившие кочки, на горизонте неровной стеной — лес. Всюду стены… — Это Вольфсбург? Макс мотает головой: — Не… как его… Здесь у нас ещё трупы всё время находят. — Барнбрух, — подсказывает Петер. — Вот. — Но я довезу вас до города. Мне же по пути! — Петер так и лучится, и Йорг пытается ответить улыбкой. Они заходят в павильон, колокольчик оборванно вякает. Стекла заклеены выцветшей рекламой собачьих консервов и машинного масла. Между стеллажей, заваленных ершиками, полотенцами, садовыми граблями и сухими пайками: — Утро доброе! — Петер шлепает на прилавок монетки. — За троих. От стены, увешанной домкратами и порножурналами, отделяется серая тень. Йорг не сразу понимает, что это — старик, в пестром жилете и с мятым бумажным лицом. — Пе-тер, — старик шлепает сухими губами. — Проходи. А это? — он щурится на Йорга и Макса. — Мои друзья, герр Пельман. Я заплатил, вот, — Петер подпрыгивает и, не выдержав, убегает в дверь с жестяной литерой М. — А, здравствуй, Томас, — шипит продавец. — Опять пришел украсть что-нибудь? — Обижаете! — Макс лезет в карман. — Одноразовую бритву, пожалуйста. И молоко вот такое. С ванилькой. Отчего-то Йоргу не по себе в этом душном захламленном зале. Пока старик звенит кассой, он рассматривает стойку с поделками-сувенирами — грубые ангелы, совы, котята из цветных стеклышек в железной оправе. Глупость, конечно, но вот маме бы наверно понравилось… — Ваша покупка... — шелестит старик. — И только попробуй стащить здесь что-нибудь, малыш Томми. Я вызову полицию, и тебя опять отправят в тюрьму… — Упаси господь! — пугается Макс и машет руками. — Давно не балуюсь подобными глупостями! В туалете, на удивление просторном и чистом, он протягивает Йоргу бритву: — Прошу. — А ты? — Йорг с сомнением смотрит в его заросшее смуглое лицо. Первый же полицейский поймает Макса и без суда депортирует куда-нибудь в Турцию. (Жаль, не в Танжер). — Не, давай ты первый. Я сразу её затуплю. — Спасибо. Вода глухо бьет в жестяную огромную раковину. Пока Йорг скребет лицо и шею туповатым — безопасным тройным с экстрактом алоэ — лезвием, Макс греет руки под шипящей струей. Манжеты поношенной серой рубашки закатаны, и шрамы ярко белеют на распаренной коже. А еще его явно знобит. — Слушай... — Йорг косится на него в зеркало. Макс клацает зубами: — Ч-что. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. — И у тебя… ничего не болит? — Душа, — Макс опасно заводит глаза куда-то внутрь черепа. — За Германию. — А серьезно? — А серьезно, что ты сделаешь, если болит? Найдешь в лесу мне врача? — улыбается Макс, с усилием вернув зрачки в обычное положение. — Не загоняйся, Ёж. Со мной всё в порядке. В этот момент из крайней кабинки доносится странный сдавленный звук. Вроде крика радости. — Ээ, Петер? — Макс выключает воду. — А у тебя там всё в порядке? — Да! Я вену нашел. — Круто! Молодец, — Макс берет из рук Йорга бритву.

***

Когда они выходят, на улице уже гораздо светлей. Бледно-желтое солнце дрожит вдали над верхушками елей. Петер всё ещё торчит в туалете. Они стоят пару минут, вдыхая ледяной воздух. — Угоним? — Макс кивает на автомобиль. И они смеются. Макс лезет в карман пуховика, протягивает Йоргу белый кубик с жирным колибри: — Ванилька для твоей язвы. — А тебе? Макс косится на павильон и достает из другого кармана такой же пакет: — А у меня еще круче, ве-ве-ве. — Ну вообще, — улыбается Йорг, и они дружно втыкают трубочки в бедных колибри. И это лучший завтрак, который Йорг мог бы представить. Макс с громким хлюпаньем досасывает остатки, когда на дороге появляется из тумана сгорбленная фигура. Йорг щурится: — Это… полиция? — он различает синюю форму и очертания фуражки. — Это фрау Шульт! — восклицает Макс — и откинув свой пакет, кидается к фигурке, но вдруг смущенно замирает. Женщина подходит ближе. Она довольно высокая, Йоргу по плечо, но вся как будто обмякшая, согнувшаяся под невидимым грузом. Седые волосы уложены в два красивых пучка, наверное, не по уставу, а лицо — прозрачно-задумчивое, светлое, с синими живыми глазами, грустно смотрящими как будто сквозь всё. — Фрау Шульт, — Макс делает шаг ей навстречу. — Здравствуйте! Женщина вздрагивает, но тут же узнает: — Томас. Наконец ты вернулся, — голос у нее тихий, грустный, но странно спокойный и сильный. — Да я так. Ненадолго. А вы… Поздравляю, что получили… — он указывает на форму, и застеснявшись окончательно, сует нос под мышку. — В прошлом году, — фрау Шульт берет его за руку, на мгновение сжимает в больших грубых ладонях. — Береги себя. И ты тоже, — она коротко улыбается Йоргу, и невозмутимо продолжает свой путь сквозь туман. — Не знал, что у тебя есть такие знакомые, — наконец, говорит Йорг. — Она хорошая! — вскидывается Макс. — Сколько раз вытаскивала меня из участков. Или хотя бы приносила печеньки. Она раньше работала в полиции. Пока… Дверь заправки хлопает, шаги шуршат по асфальту. — В общем, ужас на самом деле, потом расскажу. — Па-арни! — Да-а? — тянет Макс. — Готовы к последнему рывку? — Петер виснет у них на плечах, и Йорг невольно морщится, когда холодная липкая рука задевает щеку. — Готовы! Мелькает поле в рваной простыне снега, потом начинается лес, черной полосой по обе стороны трассы. Петер быстро разгоняется до девяноста — Йорг помнит это ощущение скорости и пустоты под ключицами, но всё же сверяется со спидометром: — Ух ты. — Можно еще быстрее! — Не, не надо, — лениво говорит Макс. — Хочу посмотреть в окно. — Ёлки, — хихикает Петер. — Да уж. Хорошо тут было играть? — Мы любили в детстве. — Особенно когда втроем, впятером, — продолжает Макс. — Весело. Помнишь Нольди? Такой щекастый пацан. — Да! Откуда… — Его дразнили за вес. Называли цеппелином, как-то так… — Помню, конечно! А ты его знаешь, что ли? — глаза с иголочными зрачками подрагивают в зеркале. — У него еще друг был. Единственный. По имени Томас. — Вот друга не помню, — огорчается Петер. — Жирного — да… — Как странно, — сладко улыбается Макс. — Потому что вы били обоих. Петер молчит, вжав голову в плечи. — Однажды связали каждому руки скотчем и примотали за пояс к дереву — такому огромному дубу, а потом оставили на ночь. Еще смеялись, что в наших краях можно встретить маньяка. Помнишь, как твой дружок Непомук называл эту игру? — Фюрер всегда был долбанутый… — Он называл её «живые консервы», — скалится Макс. — Я всё помню, Петер. Ты же Петер Правый у нас? Или Петер Штырь? — Извини!.. — Конечно же, Правый. Это тебя так волновал мой брат-педик, что ты пришел в школу в юбке: «Меня зовут Вольфганг и я членодевка»… — Я сказал, извини! — кричит Петер, обернувшись. — Я не знал, что ты… Ну блядь… И чего мне для тебя сделать?! — На дорогу смотри, — отрезает Макс. — Не знал, что меня покажут по телевизору? Или что я ничего не забуду?.. Петер молчит. Стрелка подрагивает на ста десяти. — И теперь я пиздец как рад видеть, что ты превратился в гниющее заживо тупое ничтожество. Надеюсь, ты скоро подохнешь, так же как и все наркоманы, которым ты толкаешь свой джанк. Высади здесь, — Макс кивает на остановку автобуса вдалеке у обочины. — Нет, — вдруг хмыкает Петер. — Ну-ну… — Макс закатывает глаза — когда водитель странным тонким голоском верещит: — Том сбежал из дома! Томми убежал! — Что?.. — …Убежал далёко! Кто его вернёт? — Ты этого не сделаешь, — цедит Макс. Но Петер прибавляет еще газу, и их вжимает в сидение. Они врываются в город. Мимо проносятся желтые домики, голые кроны деревьев. — Горько плачет мама! Поседел отец! Йорг упирается коленями в переднее кресло, а локтем — в дверь, но всё равно болтает так, что в желудке уже взбился наверно молочный коктейль. Из-под колес прыскает мелкая тварь вроде кошки или бурой лисы, машина задевает угол забора… — Только через год! Вернулся он домо-ой! — заканчивает Петер и вдруг тормозит. Они со скрежетом проезжают еще метров сто вдоль трех одинаковых желтых коттеджей и застывают напротив четвертого, с низенькой живой изгородью. Петер вывешивается в окно. — Фрау Мюллер!!! — и обеими руками давит на руль, будто делает массаж сердца. Машина исторгает отчаянный хриплый гудок. — Фрау… Макс кидается на него сзади и зажимает рот сгибом локтя, но поздно — шторка на первом этаже отодвигается, в окне мелькает бледное лицо. — Пошли, — Макс вылезает из машины. Йорг следом за ним. — Пока, парни, — улыбается Петер. — Будь ты проклят, — с чувством говорит Макс. — Вы лучшие! — Петер посылает воздушный поцелуй, и машина с ревом срывается с места. Дверь домика открывается. Невысокая женщина в серой шали и красном переднике всплескивает руками — а потом бежит к ним по засыпанной снегом дорожке. — Томас?! Это ты?.. Томас! И Макс обреченно говорит: — Здравствуй, мама.