Доверяй только мне

Осыпаемый снегом — мокрым, тающим, не успев упасть на землю — я шёл по заросшему глухому парку. Неухоженный, неуютный и пустынный, он больше походил на блёклый лес, потому и выбор его пунктом для связи с Никой показался мне очевидным. Несмотря на его безлюдность, я, разумеется, не рисковал — мой облик не имел ничего общего с обычным — старая, невзрачная одежда, не слишком презентабельный берет, копеечные туфли… Вряд ли кому-то пришло бы в голову приглядываться, чтобы рассмотреть в том стареющем нищем художнике, на которого я сейчас так походил, успешного беглого вора Мерсера Фрея. Борода, которую мне пришлось отпустить, пусть и была пока короткой, вызывала у меня наименее приятные чувства — я всегда ненавидел растительность на своём лице. Но она накидывала ещё сто очков к маскировке — и десять лет к возрасту, который можно было мне дать. В общем, если бы случайный прохожий наблюдал за мной из-за деревьев, то увидел бы он лишь прогуливающегося парня в годах — полуседого заросшего любителя птиц. Подойдя к условленному месту, я достал из кармана пальто бумажный пакет с зерном и, не оглядываясь по сторонам, насыпал горсть в кормушку. А затем быстро запустил руку в самую глубь скворечника, чтобы найти там свёрнутую аккуратным прямоугольником записку. Сжав её в кулаке, я отошёл — не стоит привлекать лишнего внимания, даже если кажется, что проявить его некому — и присел на влажную покосившуюся лавочку с выломанными тут и там досками. «Всё гладко. Пока ношу только мелких червяков. Птицы не заметили кукушонка. Ворон уже знает обо мне. Гадюка ещё не выползала. Скучаю.» Дочитав это гениальное послание, я усмехнулся, невольно покачав головой почти весело. Ника использовала шифр, как я и просил, но всё равно дала всем эти дурацкие прозвища, обернув их странными метафорами. Впрочем, молодец. Так действительно безопаснее. Пусть это и сущий зоопарк… Спрятав записку во внутренний карман, я задумчиво бросил взгляд в ту сторону, где за деревьями, совсем рядом, был скрыт мой оккупированный особняк. Часть меня рвалась взглянуть на него хоть краем глаза, но, конечно, я понимал, что этот риск неоправдан, и лучшим решением будет переждать, а после урвать сразу всё — без «хоть», без ограничений. Зима в Рифтене — такая же отвратная, как и осень, бледная, словно само воплощение тумана, мглистая и сырая — дожди случаются куда чаще куцего нечастого снега. Она всегда была такой. И всё же Рифтен никогда в жизни не казался мне настолько же убогим, как сейчас, когда мне приходится просто ждать бездействуя. Я начинал понимать Мавен образца последних месяцев с её вечными недовольным: «Ну?» в телефонной трубке и постным надменным выражением лица, за которым она тщательно прятала нервозность. Теперь она, видимо, слишком опасаясь за свою шкуру, не торопилась звонить, пусть и понятия не имела, что мы с Никой нашли способ связываться. Встав и отряхнувшись брезгливо, я пошёл прочь от этого места, столь знакомого и столь чужого, и мне вдруг вспомнилось лето здесь — со свинцовым тяжёлым небом и тёмной зеленью, душное и тягучее. Последнее лето с отцом, который часто приходил сюда кормить птиц. Старик очень любил это место, и иногда у меня почти получалось взглянуть на него его глазами.

***

Над дверью крошечной забегаловки в рабочем районе звякнул потемневший от сигаретного дыма колокольчик, когда я закрыл за собой дверь. Я знал наверняка, что возможность нарваться здесь на кого-то опасного для меня крайне сомнительна — не тот контингент, но всё равно огляделся перед тем как сделать заказ — после прогулки по промозглым улицам меня одолел сильный голод. Через несколько минут, поедая свою глазунью с сыром, я поймал на себе взгляд — недоброжелательный взгляд двух сощуренных буравчиков нетрезвого мужика лет пятидесяти, что сидел в противоположном углу с пустой кружкой. Последнее, чего бы я хотел — это привлечения лишнего внимания, а потому просто продолжил свою трапезу, отведя от незнакомца нарочито скучающий взор. Мужик моему примеру не последовал, боковым зрением я видел, что он всё ещё продолжает пялиться. Доев, я вышел из-за стола, кивнув напоследок раздатчику, и неторопливо покинул заведение, направившись в сторону своего жилища. И уже спустя минуту я осознал, что меня преследует. Пьянчуга из кафе выдал себя тяжёлым прерывистым дыханием и плутающим шагом. Я уже понимал, что вот-вот произойдёт, когда его шаги перешли в целеустремлённый топот, и через мгновение ощутил на своём плече грубую руку — она норовила соскользнуть, но он цепко ухватился за моё пальто. Да что нужно этому… — Я тебя помню! — оглушительно рявкнул мужик. Я тут же ощутил, как внутри всё будто бы сковало накрепко льдом. Откуда? Может, он из какой-нибудь шайки, которой я перешёл дорогу ещё до Ноктюрнал? Или кто-то из её людей? Нет, я бы понял… — Ты… ты сжульничал тогда, в серебряной. И смылся. А у меня, — заплетающимся языком пробормотал он. — У меня, между прочим, козёл ты винторогий, вся жизнь под откос пошла. Из-за тебя, говнюк хренов! Лёд, парализовавший меня, вмиг растаял, и мне захотелось даже рассмеяться зло от облегчения. Сглотнув, я обернулся и посмотрел в его глаза. Да… И как я его не узнал? «Серебряная кровь» — одно из крупнейших казино в городе, я часто захаживал туда в студенческие годы — до того, как открыл своё истинное призвание. Покер мне нравился, нравился частыми выигрышами, лёгкими деньгами, и всё же они были слишком лёгкими, потому я, наверное, и сменил род деятельности в итоге. Но в такой же степени лёгкими эти деньги были далеко не для всех. В игорных домах всегда ошивается тонна постоянников, мужчин и женщин с вечно пустыми карманами, пьяных и озлобленных — и он, Разелан, был именно из таких. Во всяком случае последний раз, когда я его видел. Правда, выглядел он, конечно, в тот день совсем иначе. Разелан был вечно начинающим предпринимателем, после редких выигрышей он заказывал самый лучший алкоголь, щеголял дорогим костюмом — дорогим и крайне поношенным, всегда одним и тем же. Кажется, я ни разу не видел его трезвым. Но глаза его в те годы не были такими оплывшими, взгляд настолько бессмысленным, крупный нос не покрылся сеткой лопнувших капилляров, а под ним не кустилась спутанная борода в разы длиннее моей нынешней. Уже тогда можно было понять, к чему всё идёт — ходили слухи, что очередной бизнес его загибается, и не в малой степени из-за любви горе-бизнесмена к покеру, рулетке и бухлу. Но, видимо, когда всё окончательно пошло прахом — когда игра забрала у него всё, кроме последней страсти, ему было проще всего обвинить кого-то другого, не себя. И этим кем-то стал я. Теперь я отлично вспомнил тот вечер, после которого он так и не вернулся в «Серебряную кровь», проигравшись подчистую — скорее всего, его дело было уже заложено на тот момент. Когда я выиграл, он стал рваться в драку, его с удовольствием вышвырнул уставший от подобных клиентов вышибала, доказать он так ничего и не смог. И да, я сжульничал. Никогда не видел в шулерстве ничего предосудительного — грамотно воспользоваться тузом в рукаве тоже нужно уметь, и это порой куда сложнее, чем плыть по течению, полагаясь лишь на удачу и природно хорошую память. У Разелана память, кстати, была отличной. Он запоминал карты с поразительной точностью — и так же запомнил моё лицо, отпечатал его на подкорке, пестуя неоправданную злость все эти годы. Даже странно, что плакаты, которые смотрели со стен каждого бара, каждой подворотни, он не запомнил — иначе бы знал моё имя, и как им лучше всего воспользоваться. Что ж, видимо, те пару лет, что меня активно искали, он провёл в глубоком запое. — Слушай… — вздохнул я, сложив руки на груди, — я торо… — в моё лицо полетел тяжёлый кулак. Я попытался увернуться, но его шероховатые пальцы, обжигая, скользнули по моей скуле. Разелан тут же предпринял ещё одну попытку достать меня, но в этот раз я был готов — уйдя от удара, схватил его за плечи и засадил коленом в грудь. Только алкоголь, как ни странно, похоже, держал его на ногах, ведь он не упал, не задохнулся на секунду даже, лишь разъярился больше, силясь меня схватить. Завязалась совершенно безобразная возня. — Эй! — послышался свист за моей спиной. — Вы чего? Эй, мужики! Дебилы! Разелан, несмотря на своё состояние, услышал, глянул на секунду растерянно за мою спину, а я, вывернувшись из его хватки, не оборачиваясь, постарался смыться. Не хватало ещё, чтобы нас полезли разнимать и, вытащив на свет, разглядывали моё лицо. Вряд ли всё же кто-то ещё из местных мог иметь ко мне личные счёты, но сомнительно и то, что семь лет назад в запое были все поголовно. Жалкий мститель пытался преследовать меня, то и дело окликая оскорблениями — я ещё раз убедился, что имени он моего не знает. Конечно, он потерпел поражение — вскоре мы были разделены высоким забором, который ему бы пришлось очень долго обходить. А после я окончательно скрылся из виду, затерявшись в трущобах. Меня со всех сторон обступили серые дома, покрытые пятнами и трещинами, вряд ли вовсе пригодные для жизни, но, как ни странно, жизнь здесь кипела. Я оказался на своего рода стихийном рынке — под домами громоздились многочисленные прилавки, засыпанные рыбой, специями, бутылками с дешёвым пойлом и самокруточными сигаретами. На меня никто не обращал внимания — я практически не выделялся среди местных, особенно после недавней бестолковой потасовки. И всё же как-то я умудрился притянуть интерес — определённого рода. Дорогу мне преградила женщина, блондинка примерно моего возраста или чуть старше, одетая не по сезону вычурно, пусть и бедно. Что-то царапнуло меня изнутри, когда я мельком взглянул в её усталое лицо, пытаясь отодвинуть. Она сделала ещё шаг, намеренно не давая мне пройти, и кокетливо растянула накрашенные губы. — Привет, симпатяга, — промурлыкала она хрипло. — Не хочешь отдохнуть? Я посмотрел на неё внимательнее. Всё же что-то не давало мне покоя в её, некогда, скорее всего, привлекательном облике, растерявшем ныне всё своё обаяние. Она впилась в меня светлыми глазами в ответ, явно насторожившись, тоже пытаясь вспомнить — наверняка за свою жизнь она была знакома с очень многими мужчинами. Тогда жеманность с её лица соскользнула, а я понял, кого она мне до боли напомнила. Я знал историю Ники, знал, чем зарабатывала её мать, но неужели Рифтен действительно настолько тесен? В лёгком смятении я всё же смог оттиснуть женщину и пройти дальше. Впрочем, отчего Рифтен? Этот квартал — да, вполне. Думаю, Ника росла именно в таких условиях. И где-то на этих улицах впервые её рука оказалась в чужом кармане. «Нет ничего сложнее, чем ограбить нищего, — сказал мне как-то раз Галл. — Они, как никто, оберегают своё, прекрасно знают ведь, что, потеряв деньги, очень легко потеряют жизнь. Они никогда не станут вальяжно размахивать кошельками, подобно богачам, да и кошельков у них нет — всё самое ценное они носят у тела, у сердца. Ну а если поймают на краже — тогда держись, драться будут насмерть». Тогда я слушал его с интересом и… с затаённой завистью. Галл не понаслышке знал, о чём говорит. А я всё думал, каково это — начинать свой путь вот так, отталкиваясь от самого дна, бороться, стиснув зубы, чтобы добиться минимума, и лишь после карабкаться выше? Теперь, повидав многое, я понимал — нет в этом никакого вызова. Нет, вызов, может, и есть, но вот задора… Пьянящего ликования победы можно не ждать — не до них попросту. Правда вот, Береника и Галл… Хотя жизнь их так разительно отличалась от моего стартового билета, они тоже как-то отыскали в душе эту жилку — этот пыл невынужденного увлечения "искусством теней". Интересно, эти двое — Ника и Галл — уже встретились? Как она справляется, не наплела ли ей Карлия чуши о том, как им помогает благодетельная мамочка, как у Соловьёв всё хорошо? Впрочем… Нет, не то чтобы я безоговорочно доверял своей ученице, закрыв глаза на все вероятности, но всё же не сомневался, что в эти россказни Ника ни за что не поведётся. Я не заметил, как вышел на свет — на тихую выхоленную улочку, с первого взгляда совсем непохожую на гетто, оставшееся за спиной. Я узнал её — ещё несколько шагов, и, свернув, можно будет увидеть во всей красе мой именитый университет, окружённый шиповниковым садом, который вскоре зацветёт, как и каждый год. Рифтен, чёрт его побери — город контрастов. Но даже здесь, в этом чистом оазисе, старательно делающем вид, что по соседству нет изголодавшегося муравейника, мне всё казалось до отвращения поганым.