Подозреваемая

— Как думаешь, почему они опаздывают? Чеён прикасается к пшеничной макушке Чимина, опуская на него вопросительный взгляд. Адвокат Пак, удобно устроившийся на коленях супруги, пожимает плечами от неосведомлённости и поднимает сцепленные пальцы рук чуть выше к груди. Солнце, находящееся в зените, ослепляет, поэтому Чимину приходится щуриться всякий раз, когда он решает кинуть взор на супругу. Прокурор Пак понимающе улыбается, наклоняясь вперёд, и загораживает яркое светило затылком. — Не нагибайся так сильно, ты можешь стеснить крох. — Боже, Минни, успокойся. Мне не больно, а значит, их тоже всё устраивает, — претенциозно тормозит мужа Чеён, недовольно покачивая головой, — мне теперь только под девяносто градусов сидеть, что ли? — А ты сможешь? — с ехидством бросает адвокат Пак, за что получает новую порцию солнечного света. Прокурор Пак отводит руки в сторону, упирается ими в края прогретого мраморного парапета. Отклоняется назад, наблюдая за хилыми попытками супруга разлепить глаза. Но напаривается на штык собственного оружия — мелкие брызги фонтана теперь беспрепятственно долетают до женской кофты, оставляя мокрые следы на спине. — А-а! Неподготовленная к подобному повороту событий Чеён отсаживается подальше, едва не сталкивая встрепенувшегося Чимина с колен. — Вот же… Дьявол! Адвокат Пак поднимается, осматривая вскочившую на ноги супругу, оттягивающую подол просторной лавандовой рубашки, на предмет крови или повреждений. У Чимина от вида мелких капель, являющихся причиной переживаний, волнение отступает обратно в закрома. Юрист вырастает рядом с женой и добро прыскает. — Будем считать, что эта карма. — Да-да, смейся, сколько хочешь. Но рубашка-то твоя, — ворчит Чеён, как юла вертясь из стороны в строну в стремлении разглядеть полученный ущерб. — Теперь я вся мокрая… Прокурор Пак охает, когда родные руки смыкаются посреди туловища, а пухлые губы дыханием обжигают правое ухо. Грудная клетка Чимина ровно вздымается, и Чеён готова поклясться, что спиной ощущает, как спокойно рокочет мужское сердце. — Знаешь, а я ведь совсем не против, когда ты мокрая… — вульгарно заключает адвокат Пак, получая первый невесомый шлепок по локтю, — … и упрямая. Прямо моё любимое сочетание. — Ты невыносим, — удручённо вторит ему прокурор Пак, сдувая непослушные прядки с лица. — Настолько невыносим, что я бы разделалась с тобой прямо сейчас. — Разделась? Передо мной? — Разде-ла-лась с то-бой, — уже чётче повторяет Чеён, фиктивно порываясь вперёд. На самом деле, в объятиях мужа ей настолько отменно, что выбираться из них совершенно не хочется. — Подарю тебе на день рождения слуховой аппарат. Чимин оставляет последнюю реплику без должного внимания, продолжая крепко сжимать любимую женщину. Во время вчерашнего сумасшествия он даже не задумывается, насколько лакомое сегодня его ожидает; адвокат Пак молится, чтобы так трепетно и любовно было всегда. Чтобы прокурор Пак ни на секунду не сомневалась в том, что нужна ему и что без неё весь бесконечный колорит мира становится единообразно антрацитовым. — Люблю тебя. — Я тоже, — без запинки выпаливает Чеён, подставляя правую щёку для поцелуя. — С чего такой наплыв нежности? — Просто подумал, что давно тебе этого не говорил, — поясняет Чимин, подчинённо отмечая подзагоревшую кожу губами. Секундно бросает взгляд вдаль, впрочем, этого хватает, чтобы зацепиться за приближающиеся фигуры. — О, а вот и Чонгук с Лисой. Прокурор Пак вынужденно освобождается из объятий супруга, чувствуя странное похолодание — та, конечно, во всём винит ветер, треклятый фонтан и брызги, однако догадывается, что дело ещё и в телесно-душевном тепле адвоката Пака. Что, в настоящий момент, рукой лезет в карман тонких твидовых брюк, пытаясь нащупать звонящий телефон. — Иди без меня, ладно? Я отвечу отцу, и… Давайте все встретимся на парковке, а то так мы никогда до видеомастерской Субина не доберёмся. Чеён кивает, послушно разворачиваясь на пятках и ступая навстречу друзьям. Чимин же выуживает наружу средство связи, собираясь деликатно намекнуть мистеру Паку, что помнит о заказе метрового лебедя — как в духе шестидесятых, честное слово — у ледяного мастера. К изумлению адвоката Пака, вместо отца на экране высвечивается: «Генеральный прокурор Кан». — Добрый день, — после обращения добавляет Чимин, как только снимает трубку. — Здравствуй, Чимин. Есть минутка? — И голос на том конце провода кажется немного напряжённым. Пугающе напряжённым. — Да, минутка найдётся, — не медля, отзывается адвокат Пак, смотря на остановившуюся компанию друзей и ощущая, как его нутро постепенно холодеет. Он показательно улыбается, чтобы не вызывать подозрений, а сам рефлекторно тянется за устройством нагревания табака. Чёрт, и затянуться у него не получится, поскольку нежный желудок супруги взбунтуется от сигаретного запаха — да и самой Чеён сейчас вредно находится рядом с пронизанным куревом человеком. — Что-то стряслось, генеральный прокурор Кан? — Можно и так сказать, — с усталым выдохом, доносящимся до динамиков, заключает старик, — но ты не волнуйся, ситуация вполне поправима. Лишать тебя лицензии, как того требует окружной прокурор Чон и его соратники, я точно не собираюсь. Окружной прокурор Чон… Ладони Чимина грозно сжимаются, а желваки дёргаются, стоит ему злобно свести зубы и поджать губы. Этот сукин сын всё-таки объявляет ему войну! — Сможешь подъехать завтра, в первой половине дня? — Конечно, сонбэним, — вынужденно соглашается адвокат Пак, прикасаясь к возникшим у переносице морщинам, точно совместно с ними старается разгладить напряжение. — В одиннадцать Вас устроит?

~

Чонгук виртуозно подхватывает парочку рисовых колбасок и укладывает их на практически закончившийся гарнир. Адвокат Чон благодарит материнскую обеспокоенность Чеён, поскольку сам бы он постеснялся предложить перекусить. Побоялся бы разрушить планы, даже если в животе уже около получаса умоляюще выли киты. — Я так наела-а-ась, — резюмирует Лиса, довольно облизываясь и откладывая металлические палочки на маленькую подставку. Её прежде припухшее от слёз лицо сейчас озаряется улыбкой, — кажется, в меня больше не лезет. — Конечно, ты ведь съела весь запас конфет господина Пхувакуна, — беззлобно подшучивает Чонгук, за что моментально получает локтём под рёбра. — Во-первых, такой человек как господин Пхувакун не заслуживает сладостей, — важно подмечает подозреваемая; при упоминании тайца в её глазах вспыхивают нехорошие огоньки. Адвокат Чон, в это время, кистью подпирает подбородок и глядит на Манобан с нескрываемой влюблённостью. От подобного у Лисы постепенно розовеют щёки, хоть та и старается оставаться возмущённой. Но, Боже, как же сложно оказывается этого добиться, особенно, когда мужчина, плавящий твоё сердце на две части, смотрит так, будто впереди него целый мир! — А во-вторых, я предлагала поделиться. Т-ты сам не захотел, — подозреваемая от неловкости запинается, проглатывает у последних слов окончания и тушуется. Рациональность не смей меня покидать. Только не сейчас! — Вы просто душки, — спасает ситуацию Чеён, с удивлением обнаруживая, что первый раз за последнее время осиливает порцию до конца. И до сих пор ощущает неутолённый голод. Чимин, натыкаясь на расстроенный вид супруги, понимающе пододвигает к ней нетронутый рис и маленькую пиалу с овощами. Чонгук находит молчаливое поведение друга весьма странным. Сегодня адвокат Пак необычайно сдержан — повезёт, если наберётся хотя бы декада фраз, которые тот подбрасывает в диалог за последний час. — Хён, всё в порядке? — Да, просто голова забита всякими мелочами по подготовке, — без заминки лжёт Чимин, абстрагируясь от размышлений по поводу встречи с генеральным прокурором Каном. Он прочищает горло, деловито сёрпая американо. — Значит, когда мы столкнулись с господином Пхувакуном пару дней назад, он приехал на стройку, чтобы проплатить неизвестному информатору. Теперь ясно, почему господин Пхувакун так переживал за свой чемоданчик — всё-таки в нём лежало пять миллионов вон. Смена темы преобразовывает непринуждённое настроение за столом в нечто серьёзное. Лиса хмурится, вспоминая неприятные кадры из разговора с чиновником: его нахальное лицо, с оскалом, и уверенное «вы ещё передумаете насчёт записи, но тогда мои требования станут намного выше», брошенное вдогонку на эмоциональный отказ Чонгука, приправленный одой справедливости. Манобан хотелось бы верить, что они действительно сумеют найти весомые доказательства и без «договора с Дьяволом», — так окрещивает сделку адвокат Чон — однако паническое сомнение бьёт набатом. Как это низко, Лиса! Над Джан Ди надругались, а ты думаешь лишь о том, как бы выгородить преступника в угоду своей свободе. — Считаете, на господина Пхувакуна снова нападут? Он и оставшиеся трое теперь знают, что на них идёт охота, — верно подмечает подозреваемая, берясь за распутывание узелковых перипетий дела с конца. — Возможно, усиленная охрана их защитит… — Думаю, что мстители ни перед чем не остановятся. Даже если виновные спрячутся в бункере, — делится рассуждениями Чеён, усердно нанизывая на палочку корнишон, — вот только есть какая-то странная закономерность в убийствах. Огонь, вода, каменная глыба, ножевое ранение… — Напротив стены с деревом из семейных фоток, — благовременно вспоминает Чонгук, а затем замирает на месте с приоткрытыми губами. Его витиеватые мозговые связи начинают судорожно вращаться, выуживая из архивов долгосрочной памяти необходимую информацию. Взгляд мечется от тарелки к тарелке, пока хаотичные факты постепенно выстраиваются в логическую цепочку. — Точно. Библейское убийство… — Гук, ты нас пугаешь, — встревоженно подмечает прокурор Пак. — Прости, Ён-ни, кажется, я начинаю понимать суть, — объясняется Чонгук, нервно заводя ладонь в волосы на затылке. — Точнее, я хотел сказать… В общем, схема убийства походит на ритуальный обряд, который многие ошибочно причисляют к библейскому. В воскресной школе нам рассказывали, что его проводили еретики под именем церкви, дабы опозорить монобожественную религию. Но язычники отрицают свою причастность, говоря, что весь обряд — фикция, выдуманная церковью для дискредитации. — Ты ходил в воскресную школу? — честно изумляется Лиса, сознавая, что вопрос об обряде был бы куда более полезным. И уместным. Просто образ смиренного католика Чонгука никак не вяжется с закоренелым скептицизмом адвоката Чона. — Да, но недолго. После смерти отца, мама пыталась найти утешение в разных местах, в том числе и в церкви. Как видишь, ничего толкового не вышло. Чонгук грустно приподнимает уголки губ, даже не подозревая, как усиленно Лиса жаждет заключить его в объятия. Манобан хочется подарить ему всю ласку и заботу, произрастающую из глубин, но отваживается она только на застенчивое сжатие мужского колена под столом. На котором они, незримо для остальных, переплетают пальцы. — Если убийцы придерживаются ритуального плана мести, значит, они хорошо знали Джан Ди и были осведомлены о её набожности, — наконец-то подключается к диалогу Чимин, отламывая ломтик у рисовой булочки. — И если любовь к религии семейная, то это может снять подозрения с Субина. Здесь явно работают дилетанты. — Дилетанты, чтящие память Джан Ди. Чеён обнадёживается спокойно пообедать, поэтому откладывает приборы на стол и инстинктивно подносит ладонь к собравшейся на животе рубашке. — Так в чём сущность ритуала, викарий? — нетерпеливо задаёт вопрос Чимин, придвигаясь на стуле и в защитном жесте оглаживая поясницу жены. Прокурор Пак заметно расслабляется, когда на её плечо приземляется закруглённый подбородок адвоката Пака. — Принесение жертв для того, чтобы самоубийцу пустили в Рай или Элизиум. Чонгук не знает, как выразиться мягче, дабы не взбудоражить нутро беременной Чеён и нежной Лисы — и если прокурор Пак ещё может спокойно воспринять информацию, в силу профессиональной выдержки, то за непривыкшую к подобным зверствованиям Манобан адвокат Чон сильно тревожится. — Самоубийство считается смертным грехом, поэтому после него душа не попадает в… Место упокоения, — заходя издалека, начинает рассказ Чонгук. Он ощущает, как Лиса поощряюще проходится большим пальцем вдоль выступающих костяшек, утешая и подбадривая. Как бы говоря: «всё в порядке, продолжай». — Но есть ритуал, согласно которому, нужно принести в жертву семерых преступников, то есть людей, недостойных жизни. Для того чтобы загладить вину перед основополагающими составляющими мира — пред землей, водой, огнём, воздухом, природой, буйством стихии и живыми созданиями. Земля — бетонная плита, вода — Юнги на дне бассейна, природа — дерево в комнате Хосока, огонь — пожар в апартаментах Ким Чунмёна. — Ладно, с оставшимся воздухом понятно. Но что за «буйство стихии» и «живые создания»? Чимин с заинтересованностью заталкивает конец пышной булочки в рот; кажется, он единственный, у кого этот разговор вызывает не столько непоседливые мурашки, сколько возросший аппетит. — Буйство стихий — это что-то вроде платы погоде. Поскольку в средние века, — откуда ритуал и берёт своё начало — не знали, из-за чего возникают атмосферные явления, для людей того времени всё объяснялось «волей Божьей». — Пальцы свободной руки Чонгука заходятся в кавычках. — Чаще всего, для платы, преступников оставляли привязанными к столбу в грозу, в надежде, что в них попадёт разряд молнии и Бог, будь то персонифицированный или из пантеона, примет жертву. В двадцатых веках, молнии заменили на электрический стул. — И чему только учат в воскресных школах, — шокировано прыскает адвокат Пак. Чонгук спешно прищуривается на один глаз. — Правды ради, нас не обучали таким страшным подробностям, не думаю, что это было бы полезно для семилеток. Просто когда я стал старше, вспомнил про обряд и прогуглил всё остальное. — А что насчёт животных? — нервно сглатывает Лиса, пытаясь скрыть особую впечатлительность. Она бросает краткий взор на браслет из бусинок можжевельника, понимая, что европейские верования никогда ей не будут подвластны. И как буддизм может считаться самой жестокой религией, если в христианстве и язычестве возможно вот такое? — Это как-то связано с мясом животных, которое человек потребляет при жизни. Если не углубляться в историю, то людей для совершения обряда скармливают зверям, — с тяжелым вздохом заключает Чонгук, сознавая, что добрался до самой неприятной части, — если у преступника были домашние питомцы или он владел крупнорогатым скотом, то тогда его убивали и оставляли… — Достаточно, — приглушённо просит Чеён. Прокурор Пак борется с красочными картинками, подброшенными воображением, и тошнотой, неожиданно накатившей при воспоминании схожих кровожадных сцен из кино-подборок адвоката Пака. Муж слегка поддевает Чеён под локоть, предлагая встать, и без заминки вызывается в качестве опоры. — Лучше мы сходим в уборную. Чонгук чувствует себя ужасно, кивая Чимину и наблюдая за его отлаженными попытками привести в чувства Чеён. Когда друзья скрываются за ближайшим поворотом, ведущим в туалетную комнату, адвокат Чон взволнованно поворачивается к побледневшей Манобан. Она прихлебывает банановый смузи из объёмного стакана, пока слова застревают поперек горла. — К-когда я думаю, что хуже уже быть не может, возникает… — Лиса не договаривает, лишь перекрещивает ноги под столом, отрезвляюще упираясь верхом подошвы в напольное покрытие. — Не понимаю, как вы втроём можете вариться в подобном ужасе. Убийства, кровь, насилие… Я всегда обожала детективы, но, кажется, теперь ни один не включу. — Эй, — с нескончаемым теплом в голосе произносит адвокат Чон, придвигаясь ближе. Его большой палец бережно скользит по девичьей щеке. — Если тебе кажется, что это слишком, то ты можешь отойти в сторону. Мы сами во всём разберёмся, и будем держать тебя в курсе. — Нет, Чонгук, я… Если я увидела убийство Чон Хосока и дошла до этого этапа, то значит, так нужно было- Лиса напрочь забывает, о чём собирается поведать далее, поскольку юрист беззастенчиво прижимает её к своей груди. Губами прикасается к широкому лбу, оставляя поддерживающий поцелуй. Манобан не понимает, почему роскошная динамика между ними возникает исключительно тогда, когда они остаются вдвоём — стесняется ли адвокат Чон влечения к ней или просто обнажать чувства перед друзьями? — но, в любом случае, она поддаётся ласке, утопая в проявленной любовной слабости. Тупит взгляд испуганного зверька, когда встречается с властными над ней очами напротив. Чарующими, искушающими и дарующими спокойствие. Подозреваемая уверена, что грезит, поскольку в следующее мгновение тёплые губы Чонгука накрывают её, втягивая в настоящий, что ни на есть, поцелуй. Самый первый, с той запоминающейся ночи, расставляющий всё по правильным местам; поначалу Лиса робеет от шока, совершенно не отвечая немеющими устами, и ощущает, как партнёр, считаясь с её желаниями, постепенно отстраняется. Но вовремя собирается — привлекает адвоката Чона ладошкой за подбородок, опускает веки и отпускает переживания. Она ведь столько этого ждала и к этому стремилась! Их тягучий поцелуй постепенно превращается в рваный, влажный, с частым соприкосновением губ — и будто от каждого их обдаёт искомыми зарядами. У подозреваемой в голове возникают смутные мысли, но стоит Чонгуку усилить напор, как все они бесследно исчезают. Теряются. Уплывают. Манобан ни на чём не может сосредоточиться кроме него; её с толку сбивает сладость момента и искусительное поражение перед собственным вожделением. У Лисы хватает воздуха в лёгких, она не задыхается, но боится того, к чему приведёт её патовость, безнадёжная капитуляция перед адвокатом Чоном. Перед его поцелуями и своими желаниями; Манобан страшно, что захватившая тело и разум эйфория может закончиться в мгновение ока. Страшно, что человек, собравший разбитое сердце воедино, может быть тем, кто в будущем оставит из него мелкие фрагменты пепла. Потому что она уже горит — в руках Чонгука, с надавливающим большим пальцем на правую щёку, от его губ, умело отвлекающих её от превратностей мира, от его носа, гладко трущегося о нежную кожу, от его взгляда, его прикосновений и его запаха… От всего адвоката Чона, без остатка. Вот только пробирающиеся к столику шаги вынуждают их неохотно отстраниться, взять ненужные сантиметры между лицами, залитыми счастливым пунцом. Лиса ощущает чужое дыхание на своей коже и свою руку, прижатую широкой чонгуковой ладонью, к тому месту, где резво бьётся влюблённое сердце. Она видит, как адвокат Чон собирается с храбростью что-то озвучить, но до ушей долетает только… — …Думаю, нам стоит отправиться к Субину, — заключает Чимин, возникший над парочкой без каких-либо предупреждений, — вы же всё равно доели-и, — понятливо запинается адвокат Пак, щурясь, точно хитрый лис, и начиная складывать мозаику воедино. Он плутовски ухмыляется, — оу, надеюсь, я ничего важного не прервал? — Что-то вы быстро, хён, — пойманным в ловушку подростком, отмахивается адвокат Чон, в то время как незаметно спускает переплетённые с подозреваемой пальцы на бедро. — А… где Чеён? Манобан бросает взор на руку, ныне устроившуюся на кармане мужских штанов, и тут же отворачивается к столу; от подобной близости к паху Чонгука Лиса краснеет точно девственница. — В машине. Здесь жутко запахло беконом, а вы же помните её нынешнюю любовь к мясу, — доступно делится адвокат Пак, облокачиваясь на стул и разминая шею. — И нас не было больше пяти минут… Пять минут? Боже, мне показалось, что прошло всего-ничего. С этим мужчиной я совершенно теряю голову! — Кстати, Гук. У тебя молочный коктейль Лисы на носогубной складке. И адвокат Чон, красный до ушей, спешно облизывается.

~

Интересно, не пожалел ли он о своих действиях? А вдруг, это была всего лишь попытка меня утешить? Но никто т-а-к не целуется для того, чтобы утешить, верно? О мой, как же хорошо он целуется… — Лиса, всё в порядке? — обеспокоенно осведомляется Чеён, когда подозреваемая застревает у входа в кирпичное здание, зацикливаясь на звенящей музыке ветра. Прокурор Пак тормошит мечтательницу за плечо, изредка поглядывая на юристов, успевших дойти до работника в бело-синей форме. — Тебе не по себе от происходящего? Вообще-то очень даже… — Нет, нет, всё хорошо. Просто слишком много информации за день. Не волнуйся. — И Лиса, для надёжности, приветливо приподнимает уголки губ. Прокурор Пак не решается наседать на неё с вопросами, лишь согласно кивает и расторопно двигается вперёд — подозреваемая замечает, что в прежде рьяную походку Чеён проникает методичная аккуратность. Манобан присоединяется к компании последняя, выбирая место чуть поодаль от Чонгука; переживает, что если станет ещё ближе, то будет выглядеть навязчивой глупышкой. Однако у адвоката Чона на данный счёт другое мнение — он, не выказывая никаких эмоций, наощупь захватывает ткань юбки и рывком подтягивает Лису ближе. Подозреваемая, от неожиданности, путается в ногах и встаёт рядом с Чонгуком, нахально расправившим плечи. Кое-как сдерживает возмущённый ох, рвущийся наружу. Ну, и что это сейчас… — Какова вероятность, что у вас в конторе работают несколько Чой Субинов? — расстроено звучит Чеён, опираясь на деревянную стойку, из-за которой выглядывает высокий юноша. Молодой, темноволосый, с притягательной улыбкой; Манобан не верит, что такой добродушный парень может оказаться убийцей. В его движениях даже намёка нет на грубость, что уж говорить о предрасположенности к зверской мести. — У нас в штате семь мультипликаторов и трое видеомейкеров, но среди всех я — один Чой Субин, — дружелюбно провозглашает мультипликатор Чой, корпусом подаваясь навстречу. Чимин реагирует молниеносно, ревностно выставляя локоть на покрытую лаком поверхность. — А что такое Чеён? Что-то стряслось? Чеён? Без формальностей? Откуда они друг друга знают? — Боюсь, мы здесь для того, чтобы поговорить о твоей сестре, Субин… О Джан Ди. Выражение лица мультипликатора Чой меняется в считанные секунды. Он грустнеет, настораживается и начинает сутулиться, точно непомерная горечь до сих пор давит на покатые плечи. Прокурор Пак заметно эмпатирует, ведь впервые за годы службы возможный преступник коробит её стальную непредвзятость. — Это из-за Чон Хосока? — подозрительно верно осведомляется Субин. Он устало трёт переносицу, принимаясь часто моргать. — Что же, я всегда знал, что ко мне придут. — Так Вы признаётесь? Вы убили Чон Хосока? Грозный голос Чонгука и его нахмуренные брови выказывают истинное отношение, а хлёсткие слова не щадят. Лисе хочется сжать запястье адвоката Чона с просьбой быть мягче — во-первых, у Субина до сих пор сохраняется презумпция невиновности. А во-вторых, вся тема диалога, так или иначе, сводится к его погибшей сестре. — Что? Нет, — правдоподобно округляя глаза, восклицает мультипликатор Чой. Он взором обращается к женской половине присутствующих, поскольку от них не исходит холодящее нутро неверие. — Слушайте, да, я подрался с ним за неделю до его смерти. Да, я в порыве гнева обронил фразу, что убью его, но я бы не смог. Я тогда столько выпил, что едва стоял на ногах, а когда увидел этого подонка… Моя девушка, Юна, может всё подтвердить. И в день смерти Чон Хосока мы с Юной и нашими друзьями были уже как четыре дня на отдыхе во Вьетнаме. Ездили в Ханой. Адвокат Пак и адвокат Чон обмениваются понятливыми взглядами. Конечно же, они ничего не знают о стычке Хосока и Субина в баре, однако предпочитают умолчать о своей неосведомлённости. Для всех будет лучше, если подозреваемый решит, что его проверяют по иной наводке. Мультипликатор Чой, тем временем, от нервов принимается заламывать пальцы. — Скажите, Вам этот орнамент ничего не напоминает? — вновь вступает в диалог Чонгук, вытаскивая из протёршегося на корешке бумажника вчетверо сложенный листок. В прошлый раз Лисе не удаётся разглядеть рисунок досконально, но на этот она немо восхищается способностями адвоката Чона; идеальность юриста ущемляет. Чонгук красив, умён, обаятелен, талантлив, а она… А я чокнутая, профессионально влипающая в неприятности. — Это татуировка Хан Киёна, лучшего друга Ди, — делится информацией Субин, подушечками пальцев скользя вдоль чёрных завихрений картины, — вот эта цветочная лоза — герб детского дома, в котором Киён рос, а якорь — дань его армейской службе. Перекрещенные мечи — в честь его имени, поскольку Киён переводится как «боец». А что такое? Он тоже подозревается? — Простите, но мы не можем разглашать конфиденциальную информацию. Чимин старается не хамить, но от сопереживающего взгляда Чеён на душе возникает тревога. Адвокат Пак уверен, что жена проецирует на мультипликатора Чой собственные психологические травмы, которые, в последнее время, всплывают одна за другой. И это беспокоит — поскольку раньше прокурор Пак никогда бы не позволила предпочтениям встать выше рабочего объективизма. — А где мы можем найти этого Хан Киёна? — Почему я должен отвечать на Ваши вопросы, если Вы не хотите отвечать на мои? — Потому что Вы находитесь под подозрением прокуратуры, — рассерженно шипит Чонгук, дерзко перекрещивая руки на груди. Он лжёт во благо. — Озлобленной прокуратуры, во главе с человеком, чьего племянника безжалостно убивают. Бывший прокурор Чон внутри него бунтуется в возмущении: «давление на свидетеля!», однако поднатаскавшийся адвокат Чон, точно Дьявол на плече, шепчет поддерживающее: «протест отклонён». — Субин, мы пытаемся добиться справедливости для Джан Ди. Ты бы очень нам помог, если бы не стал противиться… В ином случае, мне придётся выдвинуть обвинение за сокрытие важной информации, — вкрадчиво объясняет Чеён, вынуждая Лису приоткрыть рот от удивления. — Честно говоря, мне не хочется доводить наше недопонимание до суда. От Манобан прокурор Пак едва мокрого места не оставила в их первую встречу, а тут… Уговоры? Для всех, включая Чимина, подобная кротость Чеён — настоящее открытие. Вот только никто не подозревает, что мультипликатор Чой и прокурор Пак проникаются скорбным прошлым друг друга. В Субине Чеён видит исключительно младшего брата, такого же разбитого и поломанного, как и она сама. До боли напоминающего Юнги. — Это ведь ты оставила ей цветы, Чеён? — неожиданно откланяется от темы мультипликатор Чой. — Белые альстромерии? Прокурор Пак кивает, пока три пары глаз в непонимании уставляются на неё. И если Чимину ведомо хоть что-то, то Чонгук и Лиса вынуждены терзаться в незнании. — Она выглядела невинно и чисто. Прямо, как и они, — уклончиво отвечает Чеён, поскольку даже себе не может сознаться в истинной причине покупки скромного букета. Просто в цветочном ей хватает одного взгляда, дабы поддаться порыву — проявить дань уважение той, кто боролась с депрессией до последнего. Но не смогла. — Это правда… В любом случае, спасибо. Ты заставила меня вспомнить, как сильно Ди любила эти цветы, — с неподкупным откровением благодарит Субин, ладошкой смахивая проступившие слёзы. Нужно быть, по меньшей мере, гениальным актёром, чтобы сыграть столь убедительно; увы, в мультипликаторе Чой не находится фальши или жажды мести, зато обнаруживается безграничный океан печали и тоски. — Киён работает охранником в клубе «Атласная лента». Вместе с той, кто должна была лежать в могиле вместо моей сестры. — О-о чём Вы? — наконец-то подаёт голос Лиса, а после — складывает ладони и услужливо кланяется. Манбан решает, что всецело верит скорбящему парню напротив. — И, пожалуйста, примите мои соболезнования. Субин слабо улыбается в ответ, отчего Чонгук рефлекторно стягивает челюсти. — Мин Сунан. В день изнасилования именно её подменяла малышка Ди, — на выдохе, изрекает мульпликатор Чой, упираясь в столешницу и сжимая кулаки до выступающих костяшек. — Эта рыжая бестия была замешана в афере, и перед самым исполнением заболела. А Ди всегда была такой… Неравнодушной, рвущейся на помощь. Поэтому она вызвалась подменить Сунан, которой грозил приличный штраф, если бы та не явилась. — Скажите, Вы знаете, в чём конкретно состояла «афера»? — Я тысячу раз просил Ди мне рассказать, но она так и не предала Сунан, которой пообещала держать рот на замке. — Субин уводит взор от расспрашивающего Чонгука, устремляясь им в покрытый жёлтыми разводами потолок. — Те высокие шишки изнасиловали её за молчание. Послали на аборт. Я умолял Сунан при жизни Ди рассказать всю подноготную, да даже когда её не стало. Но эта стерва всегда говорила одно: «Мне жаль». Жаль? Боже… Чимин инстинктивно приобнимает Чеён за талию, пока та дрожащими руками протягивает работнику пачку бумажных салфеток из джинсового кармана. Прокурор Пак обнадеживающе думает, что если проведёт день в компании супруга, поможет друзьям в поисках зацепок, то ей станет намного легче. Но, кажется, в расчётах возникает приличная брешь.

~

Несмотря на столь эмоционально-насыщенный день — сначала встреча с господином Пхувакуном, затем разговор о ритуальных убийствах, и под конец тяжелый диалог с горюющим Чой Субином — Лиса чувствует непоколебимое тепло. И хотя Чонгук не отвозит её домой вместе с четой Пак — ему приходится взять такси от видеомастерской, так как Чон Ман Воль сообщает о прилёте господина Ямамото и просит сына встретить японца в аэропорту — он всё же не остаётся в стороне. Адвокат Чон обнимает подозреваемую на прощание, безапелляционно, ощущая, как тонкие пальчики цепко смыкаются за мужской шеей. — Не забудь про завтрашний ужин, моя мама будет тебя ждать, — дублирует слова Чонгука Лиса, ласково нашептанные ей на ухо. Она направляется по коридору к квартире, ноготком очерчивая кромку нижней губы, и тихо хихикает, — и я… Тоже. Как же хочется, чтобы сегодняшний день поскорее закончился! Манобан каждой душевной клеточкой ощущает влюблённость. Эйфорию и живость. Будто её окрыляет, до исчезающих рубцов на сердце, возникших после прошлого расставания. Прав был тот, кто говорил, что любовь исцеляет — может не внешне, но однозначного внутренне. И, в отличие от отношений с Ыну, подозреваемая впервые вкушает, какого это, когда ты нравишься настоящей, а не удобной, выдуманной картинкой. Я так боюсь снова обжечься, но, кажется, подхожу всё ближе и ближе к огню… Пф! Лиса в непонимании глядит на спрятанную в крафтовой бумаге посылку, перетянутую обыкновенной бечёвкой. На которую она умудряется налететь у самого порога; Манобан знает, что ничего не заказывает, однако собственное имя, визиткой вложенное в перекрещенные нити, красноречиво сообщает об обратном. Мысли о Чонгуке и воодушевление словно рукой снимаются, заместо себя поселяя недюжинное изумление. Внутри коробки нечто гремит — подозреваемая входит в квартиру, потрясывая вещицей над головой, тем самым приманивая мурчательных котиков. Пушистые друзья собираются вокруг ног, ластятся, косясь на посылку с не меньшим интересом; они ожидают, что им наконец-то перепадут вкусняшки, в то время как Лиса боится, что там может лежать бомба. Однако, на страх и риск, всё равно открывает коробку, когда с минуту слушания никакого тикающего механизма в ней не обнаруживает: из большого вороха полиэтиленовой плёнки выглядывает отполированный гроб. Размером с обыкновенный футляр для очков. Лиса громко ахает, мечтая выбросить эту ужасную посылку за дверь, — мало ли, кто из прознавших адрес ненавистников решает подшутить — однако, в последний момент, на неё накатывает волна необычайной храбрости. Манобан строжко поддевает край вещицы и с характерным скрипом распахивает ту. Внутри подозреваемую действительно ожидает место для хранения оправы, вот только на обитой красным бархатом дверце, расположенной сверху, обнадёживающе выгравировано нетипичное для таких футляров сообщение: «Прекрати лезть не в своё дело, если не хочешь быть следующей».