Бронежилет

Он вскидывает ладони, хлопая вместе с толпой, что обожает его и внимает каждому пропетому словому: белая мягкая кожа обнажённых рук, местами покрытых поблёскивающей паутинкой растяжек, давно размазанный по векам макияж, капельки пота, скользящие по острию профиля — и Фрэнк отдал бы всю свою вечность, только бы любоваться им. Нужно смотреть лишь на гриф гитары, только бы не отвлечься, не заглядеться и не сбиться (от такого зрелища не то что сбиться, от него и захлебнуться можно). Джерард плавно оборачивается, демонстрируя Фрэнку благородный полуанфас и искорки в глазах, светящиеся, как и мокрая от пота кожа, как и вздыбленные волосы цвета их последней ночи в Атлантик-Сити. Там, где они внезапно стали собой: пока небо украшали едва заметные созвездия, они украшали тела друг друга лиловыми пятнами, которые носили на своей коже ещё пару дней. Джерард сказал, что он хотел бы, но так не может продолжаться. Джерард вообще не видел в этом большой проблемы. Пьяный секс с другом? Ну, с кем не бывает. И плевать, что этот друг одним только взглядом умоляет хотя бы прикоснуться, подойти ближе, забить на то, что прямо под ними огромная толпа, пускай это будет вызов. И Джерард внезапно забивает. Плавной походкой он приближается к Фрэнку, пока тот всеми силами впивается взглядом в гитару, а после и вовсе отворачивается, вдруг испугавшись. Но тут же он чувствует длинные пальцы, скользящие по его груди и, не выдержав, откидывает голову назад, касаясь макушкой шеи Джерарда, и едва не стонет вслух. Фрэнк отрывает руку от грифа (это он может позволить себе, только если рядом что-то более важное, чем музыка), прикасается к мокрым волосам, проводит по ним пальцами и сталкивается с разгорячённой мягкой щекой. Он слегка подаётся назад, его спина уже почти плотно прижата к груди Джерарда, обтянутой бронежилетом. Сегодня жарко, поэтому он знает, что под необычным элементом одежды нет совершенно ничего, а ещё знает, как он расстёгивается. «Будь ты проклят, Джерард Артур Уэй» — в отчаянии проскакивает мысль, и Фрэнк, резко отстранившись сплёвывает, чувствуя, что он уже совершенно твёрдый и понимая, что вынужден отыграть остаток концерта с каменным стояком. Он буквально ненавидит Джерарда, когда тот вновь приближается к нему и, открыв рот, прижимается к щеке, а после обдаёт ухо жарким дыханием. Но ещё больше он ненавидит себя за то, что не может подавить чёртову влюблённость. Повернувшись, Фрэнк тыкается лбом Джерарду в щёку, пока тот, не прекращая петь, кладёт ладонь ему на голову и, растопырив пальцы, мягко направляет вниз. Фрэнк, вообще-то, не против. Он не был против и ранее, в одну из далёких ночей, когда Джерард так же направлял его, ласково поглаживая короткие волосы на затылке. Фрэнк наклоняется ниже, упирается головой в живот, скрытый под бронежилетом, словно нарочно затянутый, но тем не менее всё ещё полный и мягкий. Это предсказуемо — Джерард так же возбуждён, стоит лишь взгляд чуть ниже бросить, задержавшись глазами на широких бёдрах и крупной пряжке ремня. Он хочет опуститься ниже и тереться о него лицом до полной разрядки, но ебучая толпа не даёт забыться ни на секунду. Хотя это, пожалуй, к лучшему. Резко разогнувшись, Фрэнк быстрым шагом удаляется в противоположную сторону сцены, в ужасе ощущая, что промежность болезненно жжёт. Он должен думать о чём угодно, но не о Джерарде, Джерард уже давно стал его личным катализатором всех самых страшных грехов. Фрэнку хочется оскорбить его. Хочется назвать лжецом, но разве это так? Джерард не обманывал его, он никогда не обещал ему больше, чем давал. Фрэнк сам обманул себя, придумав то, чего не было и никогда не могло быть. Джерард прямо сказал ему об этом, когда они были на берегу Атлантик-Сити, у самого начала воды. Он лежал на спине, устремив взгляд в вечернее небо, и гладкие волны ласкали его кожу, волосы, развевая их по всей поверхности воды, словно чёрные водоросли. — И что же? — спросил Фрэнк, опираясь на локоть и нависнув над ним. — М-м? — слегка приподняв голову, Джерард посмотрел на него одним из тех своих взглядов, что излучают мягкую невинность и совершенное непонимание происходящего. — Мы снова переспали. — Знаю. — И что теперь? Положив руку себе на грудь, Джерард вновь упал головой в воду и страдальчески уставился в небо. — Фрэнки, — он тяжело вздохнул, — я не могу. Он с детства видел, как выглядели семьи друзей, родственников, знакомых... И ни одна не была похожа на них с Фрэнком. Таких, как они с Фрэнком, в то время показывали в пугающих документалках про СПИД, которые с широко раскрытыми глазами смотрели его родители, а потом в ужасе рассказывали Джерарду и Майки обо всех кошмарах этой страшной болезни — гомосексуальности. И долгое время Джерард рос, будучи уверен, что у него будет самая обычная семья, несмотря на то, что в его голове творился порой лютый кошмар, никак с концепцией семьи не вяжущийся. И уж точно Джерард не предполагал, что его планы, словно камешек, всколыхнувший водную гладь, взбудоражит маленький ураган с дредами на голове и огромными блестящими глазами. В тот вечер, пряча слёзы от своего самого чудесного проклятия и самой страшной любви, Фрэнк пообещал сам себе, что больше никогда не прикоснётся к Джерарду. Той же ночью он нарушил это обещание, их стоны разносились, кажется, по всему Атлантик-Сити, и Фрэнк задавался вопросом: а оно вообще того стоит? Есть ли смысл сверлить взглядом его белую, покрытую розоватыми следами от ногтей и засосами спину, чёрные пряди волос и высветленную макушку, не зная точно, последний ли это раз? Фрэнк знает, что далеко не последний. Даже сейчас, стоя на сцене, доигрывая последнюю песню, он уже не смотрит, он пялится на промежность Джерарда. Это снова произойдёт. Это снова происходит. Фрэнк не смотрит в глаза Майки и Рэю, когда они едут до отеля, хотя знает, что не найдёт там ничего, кроме сочувствия. Они прекрасно знают, почему Фрэнк так сильно ёрзает, и уж точно знают, почему так скоро вскакивает Джерард, как только машина подъезжает к отелю. Можно было бы сказать, что им плевать, но это не так, потому что никто не может оставаться равнодушным, когда лучшие друзья так сильно страдают, но так страстно идут навстречу этим страданиям. У них четыре номера, поэтому никто не видит, как Джерард врывается в номер Фрэнка, всё ещё облачённый в чёрный бронежилет. Фрэнк, только стянувший с себя мокрую от пота футболку, замирает и, обернувшись, огромными глазами смотрит на Джерарда, замершего у порога комнаты. А потом слышится щелчок замка, и они одним рывком оказываются друг напротив друга, снова повторяя уже пройденную ошибку. — Ты дрочил? — выдыхает Джерард, надеясь, что Фрэнк всё ещё заведён после их близких контактов на сцене. — Я только зашёл сюда. Я... А ты? — Нет. Фрэнк тянется к нему, но Джерард отстраняется с виноватой полуулыбкой и резко опускается на колени, стягивая с Фрэнка джинсы вместе с нижним бельём, которые и так на одном честном слове висят. Фрэнк думает о том, что внизу он сейчас наверняка потный и пахнет не лучшим образом, но Джерарду всё равно: он нежно целует головку и прохладными подушечками пальцев очерчивает мошонку. Он поднимает глаза и, встретившись взглядом с Фрэнком, берет его во всю длину, снова поражая способностью проделывать подобные трюки. Его острый нос упирается в жёсткие волосы на лобке, пока он не отрывает взгляда от покрасневшего лица Фрэнка, почти не мигая. Джерард сдавленно стонет, чувствуя руки в своих волосах, направляющие его, насаживающие ещё чуть глубже, и солоноватую кожу, трущуюся о заднюю стенку горла. Он ожидает, что Фрэнк кончит, после чего по-быстрому подрочит ему, но тот внезапно прерывает минет и, схватив Джерарда за руку, заставляет встать с колен. Фрэнк снова нарушает данное себе обещание, но на этот момент оно уже не имеет никакого смысла. Он хватается за угол липкой застёжки, соединяющей края бронежилета и со скрипом отрывает её. Кожа, несколько часов сжатая грубой тканью успела покраснеть, местами виднеются следы от складок жилета. Фрэнк без особого сожаления освобождает Джерарда от этого непрактичного элемента одежды и отбрасывает его в сторону, снова, блять, изучая тело парня голодным взглядом. Без бронежилета он крупнее, его бока и живот уже не выглядят такими стройными, они округлые и слегка провисают над ремнём. Он мягкий, хоть и ненавидит это в себе, Фрэнк больше всего любит в его теле эту мягкость, эту нежность, словно созданную художниками, в самом деле понимающими, что такое настоящая красота. Фрэнк берёт его за руки, сверлит глазами губы, боясь вновь оказаться отвергнутым, но в этот раз Джерард сам целует его, тут же проникая языком в рот и толкая в сторону кровати. Когда они с тихими смешками падают на матрас, Фрэнк дрожащими руками расстёгивает мешающий ему ремень и помогает Джерарду избавиться от брюк, а после и от боксеров. И вновь они полностью обнажены, вновь прижимаются друг к другу, вновь бесконечно долго вылизывают горячую кожу, оставляя едва заметные следы, и тихо стонут, хотя всё ещё не дошли до секса. Иногда Фрэнку кажется, что им слишком много друг друга, но в то же время мучительно мало. — Ты сверху, — шепчет он, трогая член Джерарда словно дразня. — Мой рюкзак, левый маленький карман. Трахни меня, умоляю. Джерард чувствует, как дыхание болезненным комом встаёт где-то в горле после этих слов, но всё же сползает с кровати, а возвращается уже с небольшой бутылочкой, наполненной лубрикантом. Фрэнк в это время подкладывает под поясницу сразу две подушки и раздвигает ноги, чувствуя себя чертовски незащищённым, но с Джерардом ему и не нужно защищать себя, он знает, что Джерард ему не навредит. Физически, конечно. Фрэнк почти плачет, когда Джерард неспешно растягивает его, он с ума сходит от длинных пальцев внутри себя и хочет гораздо большего. Когда Джерард всё же касается головкой его входа и начинает тереться круговыми движениями, будто издеваясь, Фрэнк не выдерживает и кричит: — Прошу тебя, хватит! — Хочешь, чтобы мы прекратили это? — встревоженно спрашивает Джерард, и Фрэнк едва сдерживает в себе желание хорошенько ударить его. Джерард никогда не был плохим человеком, и от этого Фрэнку только хуже. — Просто, блять, трахни меня, — процеживает он сквозь зубы и сам подаётся бёдрами вперёд, хоть и безуспешно. Он громко стонет, когда Джерард всё же входит в него, и шипит, выгибаясь дугой и цепляясь за простыни. Он откидывает голову назад, когда Джерард начинает плавно двигаться, а потом, повернувшись к подушке и уткнувшись в неё лицом, тихо воет, потому что Уэй делает бёдрами круговые движения, лишь изредка задевая самую чувствительную точку. После он ускоряет движения, хватает руки Фрэнка и фиксирует их над его головой, не отпуская. Он упирается в его ладони, а кровать едва ли ходуном под ними не ходит. Им обоим чертовски жарко, но это лишь распаляет их, заставляя двигаться друг другу навстречу. В голове Фрэнка проносится мысль, что он больше всего хотел бы, чтобы так было не только в постели. Джерард кончает первым и выходит, оставляя на ягодицах Фрэнка стекающую на простынь сперму, пока тот извивается на кровати, чуть ли не плача. Он быстро заменяет свой член пальцами, и Фрэнк хватается освобождённой рукой, впивается пальцами в мягкое плечо и практически задыхается. Он с трудом фокусируется на своём оргазме, замечая лишь дрожь и покалывание в конечностях, а ещё то, что его живот теперь покрывают капельки собственной спермы — до тех самых пор, пока Джерард не опускается вниз и не слизывает её вместе с потом, а после ложится рядом. Это снова произошло. И в этом, наверное, нет ничьей вины. Фрэнк точно знает, что для Джерарда это не просто секс: ради рядового перепихона не врываются в номер, устраивая бесконечный тайфун из двух тел и стонов. Он медленно поворачивается к нему лицом и удивлённо вздрагивает, заметив, с какой нежностью Джерард смотрит на него. — Скажи, что любишь меня, — внезапно шепчет Фрэнк, хватая его руку и поднося её к своим губам. — Нет, — так же шёпотом отвечает Джерард. Он закусывает губу и отводит взгляд, поэтому остаётся лишь любоваться на его всё ещё румяные щёки. — Пожалуйста, — Фрэнк практически всхлипывает. Он знает, что это так, ему не нужны слова. Им никогда не были нужны слова, они это обсуждали и сами же от них отказались, и сейчас ему нужны не слова, а подтверждение, знак, последняя надежда. И тогда он еле слышно добавляет: — Солги мне. Но Джерард молчит. Потому что Фрэнк всё-таки не прав, он вовсе не лжец. Он не может солгать, сказав правду, поэтому оставляет над ними облако тишины, которое, несмотря на внешнюю мягкость, ранит сильнее тысячи пуль. Иногда Фрэнк думает о том, что ему бы тоже не помешал чёртов бронежилет.