Любовник смерти

Лишь на следующий день я рассмотрел на своём пальце татуировку. Она пряталась под сплетёнными кольцами-драконами Намерения и Сговора. Очень простая. Два символа бесконечности, проникшие друг в друга. Две души. Моя и Тома. Вместе. Навсегда. Я сдвинул кольца и погладил её подушечкой пальца. И вспомнил стих, который когда-то поразил меня силой воплощённых в слова чувств: Я однажды тебя найду: Через год или двадцать лет, В ароматно цветущем саду Или в поясе павших комет. И не важно, что было до, Кто и как проживал свои дни, На планете запретных плодов Я сумею тебя сохранить. Если чувства живут в сердцах, То не важно, каков итог — Я отправлюсь с тобой до конца, Я пойду, не жалея ног Хоть на север, в Сибирь, в тайгу. Совершая девятый круг, Отпустить я уже не смогу, Обниму, не жалея рук* Ощущение правильности и законченности укутывало меня. Я не сомневался, не боялся и не сожалел. Никогда в прошлой жизни я не испытывал такого умиротворения и гармонии. Такой полноценности. Сейчас я начинал верить, что мы с Томом преодолеем всё, и больше никто и никогда не потревожит наш маленький выпестованный и выстраданный мирок. Я ощутил себя маленьким принцем, вернувшимся на свою планету. К своей розе. К тому миру, что он так любил и ценил. Через страдания, принятие и смерть. С маленького принца мысли перетекли на Гарри, и я понял, что со всей суетой давно не видел его и маму и страшно соскучился. Надо будет договориться о встрече. И ещё заглянуть перед этим на Косую аллею и в маггловский Лондон. Я давно собирался купить Гарри новый набор Лего. Старый он уже изучил вдоль и поперёк. И маме цветов и сладостей. В магическом квартале я, увы, стал узнаваемой персоной, поэтому долго там не стоит задерживаться. Решено. Я достал зеркало и вызвал маму. Она ответила почти сразу. Лицо её было бледноватым. — Как ты? — Уже лучше, Харри. А утром было не очень. — В первую беременность было так же? — Да. Первый триместр у многих так. — Мне жаль, — я почувствовал себя немного виноватым. Со мной мама так же мучилась по утрам. В ребёнке самое приятное — это момент зачатия. Да и то не у всех. А потом то тошнит, то больно, то страшно. Хотя ведь мама счастлива, что у неё будет Маша. Наверно, есть что-то такое в детях, что обнуляет все муки, страхи и переживания. Я вспомнил вес тела Гарри на своих руках, зелёные смеющиеся глаза, чёрные неугомонные вихры и запах зелёных яблок. И смех. Заливистый, открытый, чистый. Желание защитить, укрыть, оберегать. И меня проняло. А ведь я мужчина с крайне слабым опытом отцовства. Сам ребёнок в твоих руках обнуляет все тяготы. Дарит смысл и цель. В зале я встретил рассвет Сурья Намаскар, потренировался с мечами и стилетами, а потом сел в медитацию и обозрел все свои нити. Я удивительно быстро оброс узами и привязанностями в этой жизни. Если в прошлой я почти никому не был нужен, сейчас моя семья растёт, круг близких расширяется, и я отягощён собственностью, фамильярами и домовиками. Причём даже собственность у меня условно-живая и со своими притязаниями на моё внимание, кровь и магию. Я хмыкнул. Ощущение, будто я оказался в каком-то перевёрнутом мире. Будто моя прошлая жизнь была как отражение в кривом зеркале. Всё неправильное, уродливое, кривое. Возможно, чтобы ценить эту жизнь, мне была дана та. Напитав и прикоснувшись ко всем нитям привязанностей, я деликатно коснулся ленты Госпожи. Я был благодарен за её участие в моей судьбе, в том, как она ко мне благоволила. Если бы не её внимание, неизвестно когда и где воплотилась бы моя исстрадавшаяся душа, и на какой круг перерождения меня закинуло и встретился бы я с Томом вновь. Возможно, я уже отстрадал своё, а возможно и нет. Моя прошлая жизнь напоминала искупление ужасного грешника. Что такого я сделал в прошлых жизнях, чтобы так страдать, даже страшно представить. — Это не расплата, это урок, мой возлюбленный. — Как я оказался в этой темноте, я не понял. Видимо я слишком настойчиво взывал к своей повелительнице. Постепенно сумрак расступился, являя мне Смерть. С белой кожей, бездонными глазами, тёплыми руками. Её бескровные губы дрогнули в улыбке. — Твоя душа была молодой и мятежной. Прошлая жизнь тебя заземлила. Я хмыкнул. В буквальном смысле. Шмякнулся я об землю с Астрономической башни знатно. Хорошо, что я этого не помню. Я передёрнул плечами. — Ты сожалеешь? Смерть не уточнила, о чём, но я её понял. Сожалел ли я, что прошёл весь тернистый путь прошлой жизни? Мне было сложно ответить на этот вопрос даже самому себе. Был бы я счастлив с Северусом? Да, безусловно. Но каждый день, каждое мгновенье той жизни я бы помнил о всех тех, кто в этой жизни жив и счастлив, а в той превратился в тлен. В тень. В болезненное, рвущее душу воспоминание. Да и кто я такой, чтобы анализировать или оценивать высшие силы? Иногда нас ведут в цели затейливым путём. Заставляя сбивать в кровь ноги и проклинать этот путь. Но цель от этого не пропадает и не меняется. — Не сожалею. Перед глазами стал Том. Высокий, спокойный, сильный. Ставший для меня светочем, магнитом, якорем. Всем. Я действительно не сожалел. Я был счастлив. Госпожа неуловимо скользнула, оказываясь прямо передо мной. Меня затянуло в омут её глаз. Я почувствовал прикосновение вечности. Реликтовое излучение, несущееся сквозь время, материю, планеты. Колесо сансары и вечный цикл перерождения. Звёздная пыль, слипающаяся в ядро. Вращение и притяжение. Импульс, волна, зарождающая жизнь. Одноклеточное. Моллюск. Рыба. Ящерица. Мелкий пушной зверёк. Обезьяна. Человек умелый с палкой наперевес. Атлант, попирающий небо. Ворон. Древний гордый житель Помпей. Девушка с кувшином у арыка. Горб верблюда и покачивающийся перед глазами песчаный бархан до горизонта. Пирамиды, солёный пот, заливающий глаза, мотыга в руках. Опахало, блики воды на стенах, выложенных мозаикой. Грубый камень замка и сквозняк, колеблющий гобелены. Париж во время чумы. Костры, пожирающие ведьм. Изба пятистенка, тёплая, уютная и трапеза в кругу семьи, где первым ложку берёт старшак. Кремль и вражеская стрела звенит рядом с головой, воткнувшаяся в кладку между кирпичами. Салон мадам Сержо и лавирование словами. Честь офицера, игра в четыре руки, шампанское в узком бокале на тонкой ножке. Толпы народа под красными стягами, а я в подворотне в рваном пальто, с которого сорваны погоны. Взрывы бомб, ты в воронке, засыпан землёй и контужен. Красные цветы на белом кителе. Дети цветов, распущенные волосы и запах пачули. Быстрая езда в открытом пикапе, передаваемая из рук в руки бутылка алкоголя, смех. Героиновый делирий и чувство пустоты и полёта. Вкус околоплодных вод, уют, тепло, кокон. Волнообразные толчки, ощущение протискивания в трубу. Первый вдох, крик, заботливые руки матери. Я выпал в реальность с ошарашенным лицом. Оказывается я помню, как появился на свет. Боль, режущий глаза свет, колкие звуки металла о металл, резь в разрываемых кислородом лёгких и запах пирога с корицей, умиротворение, любовь, после того, как меня, орущего, передают в руки мамы. Я даже потряс головой, приходя в себя. Образы, которые подарила мне Смерть, каруселью кружили перед глазами. Некоторые совсем стёртые, невнятные. Такие, как про верблюда. Лишь золото песка и ярко синее небо. Некоторые очень яркие. Я вспомнил, как меня расстреляли у реки. Среди таких же белых офицеров, как и я. Я видел расцветающие красные цветы на белом кителе корнета Крамского. И это было красиво. Я помнил свои мысли в этот момент. Помню голубое весеннее питерское небо. Звенящее, чистое, не ведающее о зле, творимом под ним. Помню свои мысли о Маше. Моей драгоценной Марии Петровне. Её тонкий профиль, когда она сидит за пяльцами или играет на рояле. Высокий, немного неверный голос. Прядь золотистых волос. Шоколадные глаза. Мягкая, хрупкая внешне, стальная внутри. Она была моим сердцем. Моей путеводной звездой. Моим вдохновением. Моим… Томом. ЧТО?! Я ВСПОМНИЛ! В меня хлынули образы, запахи, мысли, чувства. Перед глазами пронеслась целая жизнь, и я погрузился в благословенную темноту.