Любовник смерти

Мы всё же выползли из спальни. Хотелось есть. Домовики накрыли нам лёгкий ужин в каминной. Средиземноморский салат с фетой, тонко порезанное прошутто и розовое сухое вино. — Том! — М-м-м? — Я лежал на трансфигурированном из кресла диване на его коленях, и Том задумчиво перебирал мои выбившиеся из косы волосы. — Посмотришь сон и медитацию? — Да, давай, — оживился Том. — Дорри! Принеси омут памяти, — отдал он распоряжение появившемуся на зов домовику. Дорри принёс Омут и поставил его на пол рядом с диваном. Мы сползли на ковёр, сели вокруг думосброса, и я вытянул ниточку воспоминаний пальцем. Палочка осталась вместе со всей сорванной одеждой в спальне. Я же сидел в футболке и домашних штанах Тома. Когда воспоминание закружилось в Омуте, и Том погрузился в него, я отдал дань салату и вяленому мясу. Примерно через полчаса вынырнул Том и откинулся на диван, прикрыв глаза. Я потягивал вино, не мешая ему думать. — Думаю, это проделки твоей Госпожи. Некромантия Певереллов подняла голову. Возможно, её разбудил Жнец, пытаясь прорваться в реальность. Это стимулировало твоё ядро. И ворона ты привлёк из-за просыпающегося Жнеца и некромантии, скорее всего. — Но я не хочу! Кроме ворона, я ничего этого не хочу. — Дался тебе этот злоязыкий засранец! — Ты про себя? Том дал мне подзатыльник и продолжил. — А тебя никто не спрашивает, хочешь ты этого или нет. Это просто есть в тебе, в твоём наследии, в том роде, что ты принял, и что принял тебя. Ты понял, что сделал выбор? — Да. Мёртвые заслужили покой. И мне не нужна армия. Больше никакой войны. — Ты прав, — он сел на диван, притягивая к себе, вовлекая меня в поцелуй, шепча в губы, — никакой войны. Никакой вины. Я обнял его, снова чувствуя его жар, его желание, его страсть, давая увлечь себя в древний танец тел. Я сидел на коленях Тома, глубоко насаженный на его член, упираясь расставленными ногами в пол, откинувшись спиной на его грудь. Он, придерживая меня одной рукой за бедро, второй поперёк груди, зажав мой сосок, резко двигался. То кусая меня за шею, то посасывая мочку уха. Я чувствовал ягодицами резко, ритмично сокращающиеся мышцы и толчки, от которых удовольствие прошивало меня до мозга. Его член входил в меня методично, сильно, заставляя стонать, запрокидывать голову ему на плечо. Его рука оставила мой истерзанный сосок, спустилась вниз и накрыла изнывающий член. И я взорвался оргазмом, зажимая его в себе, выгибаясь, прикусив до крови губу. Том догнал меня парой толчков, излился, сильно укусив за загривок. Передо мной возникла ладонь, перепачканная в сперме. Я вылизал её. Тщательно и не торопясь, посасывая каждый палец. Меня удивляет эта страсть в Томе. Он как вулкан: все время тлеет и совершенно неожиданно взрывается. И я все время оказываюсь в эпицентре взрыва. Я решился задать вопрос: — Чувственная страсть в твоём исполнении проверяет меня на прочность. Твой потенциал, как у подростка в пике гормональной бури. Ты принимаешь какие-то гормоны? — Нет, если не считать таковым тебя. Ты мой личный сорт героина, инъекция дофамина в мой мозг, та доза абсента, что вызывает галлюцинации. От такого откровения я потерялся. Я так и не научился открыто разговаривать об отношениях и сексе. Я смущаюсь, мямлю, ухожу от ответа, краснею. Том же рассуждает обо всём без малейшей доли стеснения. Он не стесняется своего обнажённого тела, проявления своей сексуальности, открыто говорит о своих желаниях и мыслях. Для его партнёра это бесценное качество. Интересно, а много у него их было? Зачем ему я, у которого ни опыта, ни умения, ни нормально подвешенного языка? — Ты опять думаешь что-то самоуничижительное. А я этого не люблю. — Ты всё же копаешься в моей голове! — я делаю попытку встать или хотя бы рассоединиться. Он всё ещё во мне. Но Том пресекает мои телодвижения, обнимая крепче. — Ты не видишь сейчас моего лица! Так что свалить на его «говорящее» выражение не выйдет. — У тебя и тело разговорчивое, Харрри. О-о-о-о, только не это. Запрещённый приём. Моё имя на его кончике языка, раскатывающееся щекоткой по нёбу, грассирующее, тягучее — моя слабость. Том продолжает, не замечая моих горячечных мыслей: — Твои плечи, руки, шея. Твоё дыхание и сердцебиение, — он кладёт руку поверх моей груди, на то место, где бьётся сердце, — всё твое тело говорит со мной. — Я вам не мешаю? — Оно такое отзывчивое. Идеальное. Словно создано для меня. То как ты загораешься от прикосновений, поцелуев. То как расширяются твои зрачки. Как меняется дыхание. То как ты пахнешь, когда возбуждён. Как стонешь, как произносишь моё имя. Как выгибаешься, подаёшься мне на встречу. То как реагируешь на мои укусы, на своё имя, на мои грязные разговоры. Какие чувствительные у тебя соски, внутренняя часть губ, кончик языка и пальцы. То как ты противостоишь и как покоряешься мне, позволяя делать всё, что я захочу. То как задерживаешь дыхание или задыхаешься от моих рук, губ, члена. Как кончаешь, закусывая губу, откидывая голову, сжимая меня внутри себя, поджимая пальцы на ногах. Ты великолепен. Я почувствовал, как плоть Тома шевельнулась внутри меня, воспряла, наливаясь кровью. Он приподнял меня, вставая, разворачивая и укладывая лицом в диван. Я вцепился руками в подлокотник. Личный сорт кокаина? Тот, что нюхают до крови из носа, до забытья, до смерти? Он сжал мои ноги, оседлал бедра, и начал медленно двигаться внутри меня, схватив за плечи для максимально глубокого вхождения. Член скользил в смеси смазки и спермы, входя и выходя с пошлым влажным звуком. Том отпустил плечи, вцепился в подлокотник дивана, в который я упирался головой, и сорвался в дикий темп, вколачивая меня в диван. Мой очень сейчас чувствительный член тёрся об обивку дивана, даря исступленное болезненное удовольствие. Я жалобно застонал, предчувствуя накатывающий оргазм. Том перенёс вес тела на одну руку, и засунул мне средний палец в рот. — Соси! Я втянул его во влажную глубину и кончил. Том трахал меня одновременно и в рот, и в зад. Потом зарычал, излившись, и рухнул на меня, основательно придавив тяжёлым содрогающимся телом. Он отрывисто дышал мне в шею. Потом поцеловал и откатился под спинку дивана, выйдя из меня с пошлым хлюпом. Я так и лежал лицом в диван, не имея сил ни пошевелиться, ни лечь на бок. Том перевернул меня, подтягивая спиной к груди, укладывая голову на вытянутую руку. — Кинь Очищающее, пожалуйста, у меня нет сил, — попросил я заплетающимся языком. — Нет. Я хочу, чтобы ты был наполнен мной. — Извращенец, — вяло сказал я и отрубился.