Любовник смерти

Несмотря на успешно проведённый ритуал, я был морально раздавлен. Меня всегда восхищала выдержка Северуса и Тома. Это же просто волшебство какое-то, когда твой мозг контролирует эмоции. Я же чувствовал себя насекомым, у которого мозг как бы есть. Но в виде нервных ганглиев разбросанных по телу, которых эмоциональный фон одним щелчком лишает активности. Мозг как бы отпадает за ненадобностью, позволяя инстинктам и эмоциям управлять мной. В некоторых ситуациях это было единственным, что спасало меня от смерти. Но сколько раз эмоции меня туда вели? Северус как-то сказал, что я адреналиновый проводник. А думающий человек — адреналиновый тормоз. В процессе его страстного монолога я узнал, что у человека три уровня развития мозга — базовый или рептильный, который отвечает за непроизвольные сверхбыстрые реакции. Мы называем их инстинктивными. Эмоциональный или опытный — тот, который развивается как наработанные реакции и шаблоны на определённые события, обычно негативные. Так как закрепляются в сознании посредством кортизола, гормона страха. Так память закреплённая кортизолом живёт три года, а от дофамина, так называемого гормона счастья — пятнадцать минут. Три года и пятнадцать минут! Ощутите разницу, ублюдки. Эволюция — это вам не добрая бабушка. Учит кнутом. И сверхсознание, на котором происходит высшая разумная деятельность человека. Когда мы творим, решаем задачи, размышляем. Это самый медленный, самый молодой отдел мозга, который развился у нас в процессе эволюции и отвечает за прогресс в развитии вида. И он всегда проигрывает в своих реакциях первым двум. Как и второй проигрывает первому. Я тогда шутил, что всё же хоть какой-то мозг у меня есть, ведь Северус не раз отказывал мне в его наличии. А он сказал, что да, есть, раз я контролирую собственные сфинктеры. Как ящерица, которая не гадит в своём гнезде.

***

Ввиду своей меланхолии от ужина по возвращению я отказался. А вот кальян и глинтвейн пошли хорошо. Мы, традиционно уже, сидели перед разожжёнными камином, курили один кальян на двоих (яблоко-корица) и потягивали глинтвейн из высоких тяжёлых кубков. — Харон. — М-м-м? — Расскажи мне что-нибудь. Я задумался. — Знаешь, я раньше боялся прикосновений. Был не тактильным человеком. Да и с чего мне быть тактильным, если моё детство прошло в семье, которой я был не нужен, — я осёкся. Мерлин, кому я это рассказываю. Тому? Который вообще вырос в приюте… Но раз начал, значит уже некуда деваться, — я и себя не принимал. Думал, что асексуален. Девушки не будили во мне вообще ничего. Несколько робких поцелуев оставили ощущение невыносимого смущения и ощущения, что я дурак. А ещё было… мокро. Затянувшись из мундштука несколько раз и выпустив ароматный дым в потолок, я продолжил: — Ну про то, что мне могут нравиться мальчики, я вообще даже не думал. Гомофобия — норма для маглов. Это потом я узнал, что мир магов другой, и взгляды на жизнь другие, хотя и там с лихвой хлебнул из-за своей ориентации. Да и когда мне было заниматься отношениями, когда я был всё время на боевом посту. И, как старая кавалеристская лошадь бил копытом, едва заслышав звуки горна. Я не понимал, что моя асексуальность зиждется на непринятии себя, своего тела, его реакций. На том, что в детстве меня не принимали, игнорировали. Что я просто в стазисе. Пока не наткнулся на один роман. Интересный, немного наивный сюжет, но автор пронизал его потрясающими стихами. Один из них я помню до сих пор наизусть: Храм мой… Тело твое белое, Вольно трактуя строку Писания Господи, что я с собою делаю В явном соблазне непонимания. Читаю ладони твои, как Библию, Вглядываясь в каждую черточку пристально, Иду Израилем, прохожу Ливию, Возвращаюсь в Россию жадно, мысленно Лбом запыленным коснусь коленей, Так, припадая к порогу церковному, Раненый воин, бредущий из плена, Спешит к высокому и безусловному Слову. Наполненные смирением, Рвутся цветы из-под снежной скатерти, Или осенних лесов горение Огненной лавой стекает к паперти. Плечи твои… Не на них ли держится Весь этот свод, изукрашенный фресками? Не Богоматерь, не Самодержица, Не Баба степная с чертами резкими… Не нахожу для тебя сравнения. Сладко притронуться как к святыне… В каждой молитве — благодарение Древневозвышенной латыни! Дай мне войти, позабыв уклончивость Пришлых законов. Взгляни на шрамы. Время любого бессилия кончилось. Нужно держаться легко и прямо. Храм мой, прими меня сирого, серого… Не с плюсом, минусом — со знаком равенства. Губ твоих горних коснуться с верою И причаститься Святыми Таинствами… И я понял, что если чужое тело можно так принимать и боготворить, то почему бы не принять своё. У меня начались «мокрые сны», и их фигурантами были отнюдь не девушки. Это я тоже долго принимал. Но не важно. Важно, что толчком иногда может послужить даже брошенное вскользь слово. Как лавину срывает одна лишняя снежинка. — Ты странный, знаешь? — нарушил затянувшуюся паузу Том. — Да, мне всё время это все говорили. — Ты должен был озлобиться, захолодеть душой, но нет, о тебя можно согреться. — Помнишь, мы выяснили, что «ты должен» оказалось не про меня. Я раздавал долги до тех пор, пока не оказался банкротом. — Это всё потом. Когда тебя долго и успешно били. Я про изначальную наивность, беззлобность. — Я не полный идиот, Том. Некоторых частей не хватает — попытался пошутить я, — и потом помнишь: Я не стержень стальной — пружина. Мне согнуться, не значит сдаться. Я покорна и недвижима, Пока у вас не устали пальцы. Это тоже не мои стихи. Но про меня. Моя гибкость восприятия действительности иногда выглядит как соплежуйство и идиотизм. Хотя я не такой уж и мягкий. — О да, иногда ты бываешь очень твёрдым! — хмыкнул Том. Вот как у него это выходит? Или это моё извращённое воображение? Я понял, что меня отпустило.