Любовник смерти

Я проснулся, как от толчка. Удивительно, но ничего не болело, кроме запястий. Там кожа саднила и была содрана. Но ни спина, ни задница не болели. Том спал рядом, обняв меня и сжав запястье одной руки в крепкой хватке. Я попытался освободить руку, но он бессознательно сжал ладонь сильнее, и я зашипел. Раздался тихий хлопок и передо мной возник Добби. Он смотрел на меня огромными глазами. — Хозяину Гарри нужна помощь? — тихо спросил он. Я не знал, что ответить. Вчера Том выпорол меня и грубо трахнул. Но если на первое я напросился сам, то от второго кончил. Я не знал, как к этому относиться, и не понимал, что я чувствую. Слизеринский синдром. Поэтому я отрицательно помотал головой: — Спасибо, Добби, я сам разберусь. Спасибо, — и мой верный домовик тихо истаял в воздухе, уйдя в подпространство. Я подёргал руку, попытался разжать пальцы. — Да отпусти ты меня, наконец! — зашипел я и ткнул Тома в рёбра локтем. — Я боюсь, — хриплым голосом сказал он. Я опешил. Чего он боится? Палочки у меня нет (я даже не знаю, где она), убить я мог его и не освобождаясь ещё во время порки, на которую пошёл добровольно. Чего ему бояться? — Чего ТЫ боишься? — расставил я акценты. — Что ты уйдёшь, — задушено прошептал он и замер, так и не выпустив моей руки. — Ты не можешь всю жизнь держать меня за руку. Или не надо было делать того, что ты сделал, или не стоит бояться меня отпустить, — я положил руку поверх его сжатых пальцев. — Отпусти меня, я не уйду, — его пальцы дрогнули. — Я не уйду из-за вчерашнего, — решил уточнить я. — Обет. — Какой обет? — Дай непреложный обет. — Ты с ума сошёл. Ты забываешься, Реддл! Я не твоя собственность! Он лишь сильнее сжал запястье. — Ты же понимаешь, что твоя рука не остановит меня, если я решу уйти. Но я обещаю, что не покину тебя из-за вчерашнего. Возможно мне надо будет побыть одному, но ты будешь знать, где я и когда вернусь, — чётко проговорил я, и он расслабил руку. Я выдернул многострадальное запястье и растёр его второй рукой. Вывернувшись из хватки, поковылял в ванную. Набрав полную ванную горячей воды, я со стоном опустился туда. Всё тело ломило и горячая вода действовала расслабляюще. Я призвал Добби, попросил у него обезболивающее и умиротворяющие и выпил их одно за другим. Благословенная наука зельеварения. Я ей так и не овладел, но очень оценил. Я вышел из ванной через час. Мокрый и голый. Том лежал на животе, лицом в подушку. Я лёг прямо на него, обнял его поверх одеяла. Уложил подбородок ему на плечо и зашептал в ухо: — Я не обижен на тебя. — Он крупно вздрогнул и попытался перевернуться, но я удержал его, — не надо. Мне так проще рассказать тебе всё, что я чувствую и думаю, — он замер, а я продолжил: — меня не отталкивает, что ты меня выпорол и не пугает грубый секс. Я боюсь не тебя, а себя. Своей реакции. Мне кажется, что я ненормальный. Я чёртов ублюдок, мазохист, псих. В маггловской семье, в которой я вырос, меня считали уродом, ненормальным. Меня наказывали за это. За любое отклонение от нормы. Я вырос в гомофобном мире, где отношения между мужчинами считаются ненормальными. И когда я понял, что мне нравятся мужчины, то тяжело принимал это, потому что я опять не был нормальным. Когда я заговорил на парселтанге, меня вновь считали ненормальным. Меня боялись, шептались за спиной. Когда умер Седрик и возродился Волдеморт, то мне никто не поверил, и меня считали ненормальным, психом и убийцей. Почти целый год. Когда я победил во второй магической и защищал в суде некоторых последователей Волдеморта, меня снова считали ненормальным. Когда я начал жить с Северусом, открыто объявив о наших отношениях, меня посчитали ненормальным даже друзья. Почти все отвернулись, — я помолчал. — Мозгом я понимаю, что понятие нормы — очень относительное. И я знаю, что большинство может быть не право. Но я никак не могу к этому привыкнуть. Это до сих пор пугает меня. Это вбитое с детства чувство вины за свою особость, непохожесть, индивидуальность, ненормальность. Я приму и эти свои черты. Просто мне нужно время. Том, который лежал подо мной как каменный, постепенно расслабился. Я запустил руку в его волосы, слегка массируя кожу, перебирая пряди. — Почему ты всё залечил, а следы на запястьях не убрал? — Чтобы помнить о своём гневе. И о причинённом вреде. — Ты сходишь со мной в банк? Боюсь, после принятия рода я могу быть в разобранном состоянии. — Да, — сказал он в подушку, — когда? — Давай ты позавтракаешь и пойдём. Я есть боюсь. Один Мерлин знает, что меня там ждёт.