Тёмные хроники: Становление

      8 195 год от Звездопада, третий месяц лета.       Последний месяц неримского лета 8 195 года от Звездопада ознаменовался прибытием заморских торговых дипломатов — представителей каждого из управляющих Килейским архипелагом магнатов. Эродан распорядился принять их с радушием, достойным самих королей, и столица загудела. Улицы Эрофина запестрели яркими красками, у его стен потянулись повозки с лучшим продовольствием из всех трех королевств. Причал, к которому должен был пришвартоваться килейский корабль, и вымощенная камнем дорога от него заблестели первозданной чистотой, и даже чайки трусили пролетать мимо этих мест, собаки, кошки и свиньи понятливо жались к городским стенам, попрошайки спрятались на территории старого порта. Капитан королевской стражи скрупулезно отбирал людей для охраны килейской делегации, и даже главнокомандующий Долорес составил список паладинов, лица которых должны были мелькать на глазах килейцев до их отъезда. Наратзул был крайне удивлен, узнав, что оказался в их числе.       В теории, именно паладины должны были отвечать за магическую безопасность дипломатической встречи, однако Наратзул дураком не был и знал наверняка, что эту миссию Эродан возложил на плечи своих придворных магов. И дело было вовсе не в том, что те были куда искуснее в распознании зловредных проклятий, чем неримские служители Богов: в то время, как паладины, постоянно находясь на виду у гостей, будут слишком заняты тем, чтобы строить из себя святых истуканов в сияющих доспехах, подручные короля спрячутся в тени и не отведут глаз от подозрительных лиц. Королевский замок Эрофина был испещрен потайными ходами, которые ни за что не найти посторонним, но для тех, кто знал их как свои пять пальцев, они давали обзор из всех уголков любого помещения. Наратзул страсть как хотел хотя бы одним глазком взглянуть на эти ходы, но такой привилегией были одарены лишь самые приближенные к Эродану придворные маги. Даже их Арантэаль так и не увидел за полтора года служения паладином — знал лишь, что возглавляют их две сестры, слухи о магии которых был один другого краше.       Поэтому в эти дни, восхваляющие политический и торговый союзы между Киле и Неримом, паладины были нужны исключительно для красоты. Даже несмотря на то, что выглядело все крайне серьезно: они были поделены на дневную и вечернюю группы и сменяли друг друга в строго установленный час. Дневная группа присутствовала на переговорах, а вечерняя — на пирах. Вечернюю группу составляли те, кто успел немало отличиться в облавах на диких магов и умел стремительно противопоставить их умениям свое искусство. Наратзул был зачислен именно в эту группу, и ему бы стоило гордиться собой, понимая, как высоко оценил его Долорес, но торчать на разгульных вечерах, полных шума, плясок и алкогольных паров, ему совершенно не хотелось. С куда большим удовольствием он бы узнал, отчего переполошились килейцы — да так, что объявились столь внезапно и столь внушающим некоторые опасения составом. Уж если каждый из магнатов заинтересован в решении какого-то вопроса, тот не может быть пустяковым априори.       Что за вопрос, Наратзулу таки удалось узнать — к концу второго дня пребывания килейцев в Эрофине. Стражникам и паладинам, которые присутствовали на переговорах, конечно же, запрещалось выносить за стены зала собраний услышанную ими информацию, но — кому какое дело до этих глупых запретов, когда секреты бередят сердца? Особенно такие.       Южное королевство принялось баламутить воду, да так нагло, что даже самый распоследний дурак мог догадаться — зреют беспорядки, которые запросто могут окончиться очередной войной.       Каждый год Остиан избирал путем народного голосования того, кто носил гордое звание регента Южного королевства. А если без шуток: каждый год Храм Творца усаживал в кресло регента свою марионетку — для проформы, подтверждающей, что южане, подобно срединникам и северянам, придерживаются некой формы монархии, а храмовники лишь следят за тем, чтобы любовь к Тиру, главному из Богов, не покидала сердца жителей этих земель. О том, что это не так, знали все власть имущие — если не знали, то догадывались, — и все же, пока Храм соглашался играть по правилам, на эту политическую ложь закрывали глаза.       Однако чем дольше храмовники находились у власти, тем наглее они становились. Эродан всё чаще оказывался недоволен ими и их «регентами». И если раньше Южное королевство не выходило в своих сомнительных притязаниях за пределы Нерима, то сейчас оно замахнулось на международные торговые отношения.       Так получилось, что порт Южного королевства был самым выгодным для торговли с Киле и Тирматралем. Конечно, использовался и эрофинский порт, но туда и оттуда, за редкими исключениями, выходили и заходили малогабаритные судна, включая продовольственные — промышленные же ходили по водам через Морские врата у Остиана.       Торговали всем: металлом и драгоценными камнями, деревом и рудой, кожей и мехом, порохом и оружием, продовольствием и алкоголем. И на всё была прописанная в договорах, одобренная обеими сторонами сделки цена: на сам товар, на затраты по его транспортировке по морю и по суше, на его хранение. Остиан выступал третьей, приглашенной стороной, посредником, и, конечно же, был осведомлен о составляющей этих договоров и обезопасил себя дополнительными договорами уже в свою пользу.       Эта схема работала долгие годы. Так казалось. Однако нынешний год показал, что трещина в ней была почти изначально.       Остиан воровал — деньги и товар. Истина долгое время умыкалась от прозорливых глаз купцов и счетоводов: южане действовали отнюдь не нахрапом. Где-то они подправили декларацию и уменьшили объем поставки — ненамного, списывая на потери. Где-то обозначили поставку товара на несколько дней раньше обозначенного срока и вытрясли с одной из сторон деньги за дополнительные дни хранения товара на складах. Жадность сгубила их тогда, когда они решили положить руку на поставку нувия — слишком дорогого и важного металла, чтобы килейцы не спохватились и не заподозрили некий подвох.       Важен нувий был тем, что его сплав использовался при изготовке доспехов не только килейской Синей гвардии, но и великих паладинов и серафимов Инодана. Прочнее стали и легче кожи, по красоте сравнимый лишь с бирюзой, он был слишком ценен, и за его движением по морским и сухопутным торговым путям следили с особой тщательностью. Храмовники должны были знать это. И что стояло за их действиями: ничем не прикрытая провокация или оплошность, — еще стоило разобраться. Именно за этим килейская делегация прибыла в Эрофин, прихватив с собой все счетные и таможенные документы, в которых успели засомневаться — помимо накладных на нувий, составленных в Уунил — Яре.       Правда, на третий день своего караула Наратзул склонился к мысли, что килейцы отлично совмещали приятное с полезным. На вечерние пиршества они прибывали с завидным постоянством и в полном составе. Сумрачные, деловитые лица, предназначенные для утренних переговоров, они оставляли за высокими, тяжелыми дверьми в тронный зал и веселились так, будто бесчинства Южного королевства никогда не омрачали их торговых отношений с Неримом. Эродан всячески подыгрывал им в этом — развлекательная программа и яства на столах никогда не повторялись, да и сам король ни на секунду не оставлял своих дорогих гостей.       Слухи, принесенные из зала Совета, говорили о том, что килейцы отбудут лишь через неделю, и Наратзула разрывало от желаний. Он хотел, чтобы его сняли с поста и отправили на задание, на котором без него, сильного и умелого мага, никак не справиться. Или чтобы Южное королевство прознало о приезде делегации из Унил-Яра и, сложив два и два, предприняло хоть какие-нибудь попытки прикрыть свой храмовничий зад. Пусть пришлют приглашение на встречу, и тогда килейцы, прихватив в ряды делегации своих эрофинских коллег, отправятся в Остиан. Пусть нападут на границы в знак протеста, и тогда… Это желание было совсем уж возмутительным и аморальным, но Наратзул ничего не мог с собой поделать — мысли рождались в его голове быстрее, чем он успевал придать им благопристойный вид.       Он и правда устал. Он ненавидел столь шумные, развеселые сборища, а еще — взгляды, которыми его одаривали килейцы. Наратзул привык, когда на него смотрят с опаской, презрением или пренебрежением, выработал иммунитет и линию поведения. Однако к праздному любопытству и веселому неверию, плескавшемуся в черных зрачках килейцев, был однозначно не готов и чувствовал себя диковинным зверем в клетке, выставленной на всеобщее обозрение.       Ну, конечно же: аэтерна — и вдруг паладин. И ладно бы просто паладин, но — в неримском подразделении Святого Ордена! Ни для кого не было секретом, как относились к аэтерна в Нериме, а в особенности — в Срединном королевстве. Другие страны уже давным-давно примирились с тем фактом, что аэтерна были, есть и будут. Многие философы посвятили ненависти к этой расе целые трактаты и вложили в них мысль о ее беспочвенности или излишней раздутости, аргументируя свое мнение тем, что любое живое существо, несмотря на форму ушей, не только созидает, но и разрушает, и даже приводя примеры из истории, когда выходцы из тех же алеманнов и норманнов топили земли в крови и страхе как при помощи магии, так и без нее, но… Нерим знал лучше. Нерим помнил — Срединное королевство располагалось в кратере, который оставила после себя Ворана, в отчаянии сброшенная звездниками на непобедимую, ужасающую своей сокрушительной мощью армию аэтерна и приведшая Вин едва ли не к окончательной гибели. И на любой пример из истории неримцы отвечали неизменно: спустя четыре тысячи лет после Звездопада все те же аэтерна вновь погрузили мир в смертоносную тьму, открыв порталы в мир демонов, Ратшек, на Мьяр Аранате, — и лишь чудо остановило трагедию, успевшую погубить почти весь архипелаг. Какой еще народ мог похвастать столь сильной любовью к разрушению? В чьей еще крови клубилась столь ядовитая тьма? Так отчего же не ждать подвоха от этих остроухих тварей, если здравый смысл так и вопил: стоит пройти нескольким столетиям, как аэтерна в очередной раз поддадутся зову вселенской энтропии и подведут мир к черте, за которой его ждет лишь смерть.       И как ни казалось, что эти мрачные настроения не должны влиять на политическую и социальную жизнь в стране, это было совсем не так. Да, отношения между Эрофином и Треомаром, городом аэтерна, раскинувшимся на западном побережье, были спокойными, ровными и взаимовыгодными. Но в его порт не заходили торговые корабли из соседних стран, хотя его расположение было куда выгоднее, и поставлять заморский товар в остальные точки Нерима с запада было куда быстрее и проще, чем через пустынные земли Южного королевства и цепь гор, отделявших их от долины Фальтринд. Да, аэтерна могли свободно жить в любом из трех королевств: иметь землю, заводить семью, открывать свое дело или работать на кого-то. Но никто из них не был в числе знати, никто из них не влиял на судьбу страны. И уж, тем более, никто из них не мог быть паладином.       Нерим насчитывал лишь два исключения из правил. Первое: Наратзул, полу-аэтерна, который таки стал паладином. Второе: Эродан, аэтерна, который был королем. Однако о втором исключении никто за стенами королевского дворца не знал, а если бы узнал… О, иногда Наратзул не мог отказать себе в удовольствии представить, что бы тогда произошло. Ему было даже жаль, что Эродан являлся столь могущественным магом, и иллюзия, которую он накладывал на себя перед своим народом, была незыблемой и не поддавалась случайно брошенному врагом Развеянию. Арантэаль был уверен, что этот скандал оставил бы в тени тот, что преследовал его, Наратзула, с малых лет. Более того, об остроухом бастарде Арантэалей никто бы и не вспомнил.       Другими словами, Нериму не хватало лишь одной шальной искры, чтобы мгновенно перечеркнуть перемирие с аэтерна и вновь заклеймить их врагами всего Вина. Килейцев, как и киранийцев, и даже тирматральцев, это смешило. Про себя они глумились над тем, что неримцы застыли в прошлом, словно мухи в янтаре. И вот — перед глазами килейской делегации предстал Наратзул. Остроухий паладин — глоток свежего воздуха, повод для сплетен на долгое-долгое время. Неудивительно, что их взгляды, разморенные долгим, напряженным днем и смягченные вином, то и дело останавливались на его фигуре, застывшей у колонн тронного зала. Они перешептывались, некоторые даже миролюбиво улыбались, когда он мрачно смотрел на них в ответ.       Смотрел и проклинал себя за несдержанность. Он не должен был показывать, как его задевает их интерес.       Но чаще, чем на них, Наратзул поглядывал в сторону Эродана. Тот сидел во главе праздничного длинного стола, величавый и изящный в своих черно-синих струящихся одеждах, и мягко улыбался в складки своего веера. О чем-то дружелюбно переговаривался с представителем первого магната, с интересом следил за плавными движениями килейских танцовщиц и выглядел омерзительно бодро, несмотря на то, что столичные часы давно пробили полночь. Наратзул мечтал, что хотя бы отзвук его мысленных призывов окончить пиршество и отослать всех почивать донесется до Рожденного Светом, и тот внемлет им, словно самой исступленной молитве. Голова юноша трещала от шума и спертого воздуха, переполненного алкогольными парами, запахами еды и благовоний, и никогда раньше он не был так близок к осмысленному убийству, как сейчас. То и дело проходящему мимо лютнисту хотелось разбить о голову его же паршивый инструмент. А еще Наратзулу казалось, что он упадет без чувств, если в ближайшее время не выйдет на улицу, и — это будет позорно.       Еще неделя. Во имя Солнца, если не смилуется Эродан, придумав килейцам другое развлечение, то пусть хотя бы Долорес додумается поработать над списком паладинов и заменит имена тех, кто уже настрадался, неся караул, на имена тех, кто все это время прохлаждался на заданиях!       Пиршество закончилось через час, и, когда Эродан поднялся со своего места, коротко кланяясь присутствующим, Наратзул был готов пасть ему в ноги и восхвалять его как лучшего из Богов. Казалось, от этого раболепного действа его спасало лишь то, что спина, напоминая о часах без движения, одеревенела, а следом за ней — и ноги. Когда гости, наконец, отчалили в отведенные для них покои, и настал черед паладинов и стражей покинуть свои посты, Наратзул, вышагивая за своими товарищами по несчастью, чувствовал, будто превратился в игрушечного солдатика. С каждым днем, отметил юноша, становилось все хуже. Его телу категорически не нравилось это бесполезное бездействие.       Уже на улице Наратзул с наслаждением вдохнул ночной прохладный воздух — благодать после жаркого летнего дня и удушливого вечера в стенах замка. Пахло жасмином и пионами. Стрекот сверчков в траве заглушал удаляющиеся негромкие разговоры, откуда-то со стороны кухонных построек доносился утробный вой и визг дерущихся котов.       Прикрыв глаза, Наратзул с головой погрузился во все эти звуки и запахи, позволил им закутать себя в плотный кокон. Легкий ветер играл с его волосами, небрежно собранными лентой в хвост на затылке, затекшие мышцы приятно кололо, и — юноша понял, что не сможет вернуться в Башню Паладинов и с легкостью уснуть. Ему не просто хотелось движения, нет, оно ему было необходимо.       Две самых высоких башни в Эрофине находились на территории королевского замка. Одна из них принадлежала Эродану и его людям, другая же с незапамятных времен перешла в пользование паладинов. Их разделяли не только постройки, но и огромная территория, обустроенная королем под парк. Хотя больше он напоминал сад, где можно было встретить представителей флоры всех континентов Вина. Эродан любил и ценил красоту природы, и об этом знали все заморские гости, навещавшие Нерим по государственным делам или в случае пышных празднеств государственного значения. За их дарами ухаживали лучшие садовые мастера — король не скупился, вознаграждая их труд золотом и серебром.       Никому не воспрещалось навещать этот парк в любое время суток, однако ночные патрули стражи были куда серьезнее и, однозначно, куда больше мешали единению с природой. Наратзула, впрочем, это не тревожило: он давно обнаружил лазейку, обозначил укромные пути и нашел для себя любимое место, где был надежно спрятан за завесой ночной темноты от посторонних глаз. За полтора года, стремясь к спокойствию, даруемому лишь тишиной и отсутствием в непосредственной близости от себя людей, не желая лишних вопросов и внимания, добьешься и большего. К тому же, только эти вылазки в парк приводили Наратзула в то состояние, когда он мог вернуться в свою комнату в Башне Паладинов и уснуть: прибывая в Эрофин с заданий, он стабильно мучился бессонницей.       С независимым видом дойдя до построек Ордена, юноша дождался, когда огни факелов в руках патрульных отдалятся от него на безопасное расстояние, и юркнул в тень стены, отгораживающей парк от остальных замковых земель. Добрался до нужной статуи одного из прославленных паладинов прошлого и скрылся за ее спиной. Вслепую — ему уже не нужно было видеть — нашарил запрятавшийся в зарослях плюща выступ: первый — ногой, второй, что повыше головы — рукой, — и прыгнул. Уже в прыжке окружил себя плащом невидимости и — с замиранием сердца, еще не до конца веря в то, что у него наконец начало отменно получаться, — позволил слабенькому претворению левитации подхватить свое тело и помочь ему перемахнуть через стену, даже не задев ее носками сапог. На территории парка он приземлился так же бесшумно — лишь зашелестела трава, примятая его весом.       До небольшого озерца, спрятанного за искусственно созданной каменной грядой, по которой журчал тихий водопад, оставалось совсем немного. Всё, что должен был сделать Наратзул, чтобы добраться до своего убежища в слепой зоне, это — миновать увитую киранийскими пустынными розами беседку, и…       Поправляя нарукавники доспеха, Наратзул мельком взглянул на ту самую беседку — да так и застыл, пригвождённый к земле изумленным взглядом синих глаз. Лицо Эродана вытянулось, словно у простоволосой девицы, к которой беспардонно вломились в спальню поутру. Одной рукой вцепившись в резную рукоятку веера, другой он держал у рта кубок с вином. Но явно позабыл об этом.       Лицо Наратзула обдало жаром — будто кто-то плеснул в него кипятком. Не было и шанса, что король не рассмотрел его под покровом плаща невидимости. Было ли это катастрофой? Несомненно.       Но что Рожденный Светом делает здесь? В этой разнесчастной беседке, без охраны, но с кувшином вина и с крайне раздосадованным видом, какой бывает у человека, который мечтал о благословенном одиночестве и не получил его. Жизнь не готовила Наратзула к таким встречам: из головы напрочь вылетели все нужные и правильные слова приветствия, спина и ноги вновь одеревенели. Все, что он мог, так это сбросить с себя чары и согнуться в низком поклоне.       — Ваше Величество, — хрипло прокаркал Арантэаль, в красках представляя, какое наказание может ждать того наглеца, кто побеспокоит Рожденного Светом в неурочный час. Фантазия у него всегда была всем на зависть, и от мелькающих в голове животрепещущих картин в нем даже пробудилась та часть мозга, которая отвечает за память. — Имя Ваше свято для меня, и путь Ваш славлю я в жизни и смерти, — поспешно добавил юноша и зажмурился, уповая на то, что короткие пряди волос у лба закрыли его лицо при поклоне.       Неужели год назад он не умер на костре лишь потому, что должен был нарушить божественный покой, едва не свалившись на голову Эродана с парковой стены, и за это бесстыдство встретить свою смерть от секиры палача?       Прошло мгновение. А следом и второе. Они тянулись подобно вечности. Наратзул почти погиб, когда вдруг щелкнули крепления раскрываемого веера, и тишина парка, повисшая между смертным юношей и Богом, мягко вздрогнула от беззлобного смешка.       — Ночь сегодня слишком хороша, чтобы говорить и думать о смерти, вы не находите, светлейший паладин? — напевно протянул Эродан. Послышался стук опускаемого на скамью кубка. — Распрямите спину. Уверен, сгибать ее особенно тяжело после вечера караула.       Наратзул, помедлив, повиновался. Король смотрел на него с веселым прищуром, пряча улыбку за веером. На том золотыми нитями были изображены птицы, купающиеся в порывах ветра и солнечных лучах. Темные, длинные волосы Эродана от висков шли тремя тонкими косами с вплетенными в них синими лентами, поднимались к затылку и свободно ниспадали на плечи прядями высокого хвоста. В острых ушах, уже не спрятанных иллюзией, тускло блестели сапфирами длинные серьги.       — Наратзул Арантэаль, — еще медленнее сказал Рожденный Светом и зашуршал широкими рукавами своих черно-синих одежд. — Я рад, что мы свиделись при лучших обстоятельствах, чем… раньше. Подойдите ближе. Хочу поговорить с вами.       Наратзул быстро облизал сухие губы и, изо всех сил стараясь скрыть настороженность, взглянул на Эродана. Рожденный Светом хотел говорить с ним — но о чем? О чем могут говорить Бог и смертный человек, пусть и паладин, пусть и сын прославленного рода Арантэалей? Какая тема разговора может быть приемлема? Юноша точно знал, что за предыдущий год не заслужил никаких нареканий, но и деяния его не выходили за рамки стандартных, чтобы король Нерима мог обратить на него внимание, выделить его среди прочих. Оставалась лишь тень того страшного дня, когда они впервые встретились, но уму непостижимо, чтобы Эродан захотел говорить о нем. Это выходило за все рамки морали — даже для него. Наверное.       Это глухое, неуверенное «наверное» камнем упало в желудок, и Наратзул едва не споткнулся, делая шаг ближе к беседке. Он не хотел вспоминать. Он и без того слишком хорошо помнил. Иногда казалось, что все произошло еще вчера. Он мог лишь восхвалять лето, что вынудило Эродана сбросить меховой плащ, и килейцев, ради которых король пожертвовал практичностью одежд ради кричащих богатством и роскошью шелков и украшений. Иначе даже образ Рожденного Светом возвращал бы его в звенящее потерей прошлое.       — Как вам нравится быть паладином, господин Арантэаль? — заговорил Эродан с такой легкостью в голосе, будто они были старыми добрыми друзьями. — Наслышан, что вы отлично справляетесь со своими обязанностями.       — Нет большей чести, чем служение Богам и народу Нерима, — заученно выдохнул Наратзул, останавливаясь у арочного входа в беседку, и заслужил снисходительную улыбку, мелькнувшую из-за веера.       — Несомненно. Однако я спросил: нравится ли вам это, — а не проверял, как хорошо вы знаете правильные слова. Столь юному существу как вы может быть трудно справляться со спесью старших товарищей.       Наратзул растерянно моргнул и промолчал. Он точно не знал, как отвечать на подобные речи. Эродан, как и подозревал юноша после случая с Захарией, был хорошо осведомлен о делах паладинов, сколько бы ни делал вид, что позволяет им распоряжаться своей работой, как они сами того пожелают. Право слово, верить в обратное было смешно. Однако если король знает, пожалуй, даже лучше Наратзула, как тот справляется со своими обязанностями, то отчего ему важно услышать, нравится ли Арантэалю быть паладином и не встречает ли он трудности на своем пути? Что это, спонтанное проявление любезности? Эродан решил, что будет некрасиво не обмолвиться со своим паладином парой ничего не значащих фраз, раз уж они столь неожиданно повстречались? Разве Богам и правителям престало думать о таких мелочах? Лучше бы король отпустил его и сделал вид, что никакой встречи не было.       — Ваше внимание озаряет светом, — вновь поклонился Наратзул. — Трудности не тревожат вашего верного слугу, он их не замечает, делая то, что должно и радует сердце.       Вероятно, то была игра лунного света, затерявшегося в стеблях роз, но на секунду юноше показалось, что Эродан утомленно закатил глаза.       — Какой воспитанный маленький господин, он знает придворный высокопарный этикет не хуже любого умудренного замковыми интригами лорда, — хмыкнул Рожденный Светом, и в душу Наратзула закралась страшная догадка, что ничерта ему не показалось. — Однако, светлейший паладин Арантэаль, я вовсе не намерен смутить вас или устроить вам какую-либо проверку. Признаться честно, вы мне любопытны, и, раз мне выпал столь удивительный шанс, я хочу удовлетворить свой интерес. На моем немалом веку я еще не встречал того, кто в столь юном возрасте, несмотря на все обстоятельства, становился служителем Рожденных Светом и так успешно справлялся с возложенными на него обязательствами. И, к тому же, — Эродан вдруг со щелчком закрыл веер и положил его себе на колени, — был так искусен в магии. Плащ невидимости и левитация? Это — тончайшая работа с потоками Моря Вероятностей, а вам, если я не ошибаюсь, лишь недавно стукнуло шестнадцать лет.       Эродан болтал так много и быстро, что Наратзулу повело голову — от удивления и неожиданности. Юноша никогда особо не задумывался над тем, что представляет собой младший из Рожденных Светом. Ему хватало базиса знаний: Он — Бог, как и остальные Шестеро; сила и мудрость Его неоспоримы, и нет Ему равных в мире смертных; Он правит Неримом, живя наравне со своими верующими, вот уже больше тысячи лет, и страна эта, и жители ее благословлены Его любовью. И хоть за год пребывания в Башне Паладинов Арантэаль слышал, что Эродан зачастую бывает и претенциозным, и экстравагантным, и даже до смущающего нелепым, он полагал, что это всего лишь возмутительнейшая напраслина. Всё тот же базис знаний рисовал пусть и вечно юное, но невозмутимое, степенное, улыбающееся с отеческой любовью божество. Его появление на казни лишь подтверждало этот образ, хоть и помнил Наратзул всё смутно и урывками. Да и редкие случаи, когда юноша видел Рожденного Светом, поглощенного государственными делами, издалека — тоже.       Реальность, столкнувшая их в непосредственной близости, словно бросила проказливой рукой камень в зеркало, где отображался идеальный, божественный облик, и пустила по нему трещину. Эродан, несомненно, выглядел юным — как будто не так давно перешагнул черту двадцатипятилетия, не больше, — но сейчас, в ночном полумраке замкового парка, в окружении киранийских роз, с кувшином вина на скамье у коленей, не был ни невозмутимым, ни степенным и улыбался не как любящий родитель, а устало и немного ехидно. И точно, абсолютно точно закатывал глаза.       Быть может, это маска? Или маска — то, что видели главы других государств, их представители и верные неримские поданные в тронном зале? Но если так, то отчего она слетела — намеренно ли, случайно? — перед младшим паладином, пусть и сильным магом, пусть и со славной фамилией? Наратзул не мог собрать мозаику воедино. И ему это было совсем не по душе — не понимать чего-то.       — Кто научил вас этим претворениям? — спросил Эродан, заинтересованно склонив голову набок, и его серьга с тихим звоном ударилась о серебряную застежку на узорчатом наплечнике мантии. — Я не слышал ни об одном магистре Ордена, который брался бы учить левитации, а плащ невидимости, по обыкновению, требует множества тренировок прежде, чем стать идеальным.       Верно. Всё, от первого до последнего слова — верно. Однако Наратзулу, жадному до знаний и магии, учебной программы Ордена всегда было мало. Для паладина, от которого требовалось быть сильнее и хитрее противника, дикого мага или другой магической бестии, она казалась… неполной. И поэтому Арантэаль учился — чему-то при помощи своей собственной фантазии, интуиции и охотно отзывающегося на его зов Моря, чему-то — из свитков и фолиантов в библиотеке Башни. Доступ к этим трудам было не так уж сложно заполучить, но из-за того, что ими мало кто интересовался, юноше понадобилось немало времени и терпения, чтобы войти в доверие двум архивариусам, блюдущим порядки в мрачных библиотечных залах. И оно определенно стоило того.       — Вы воистину поразительный юноша, — воскликнул Эродан, наконец, услышав ответ. — Обучились всему сами — и всего чуть больше, чем за год! Впрочем, Арантэали всегда могли удивлять. Я доволен, что вы ни в чем не уступаете своим родственникам.       — Ваше Величество, — выражая признательность за похвалу, Наратзул в который раз согнул спину в поклоне, и в его пояснице что-то протестующе скрипнуло.       Он не слышал ни о сравнении со своими сиятельными родственниками, ни о самих своих сиятельных родственниках на протяжении всего года. Точнее, Наратзул научился смотреть так, что все, кто желал поболтать с ним об Арантэалях, мгновенно находил себе дела поважнее. И знал, что отец возвращался в Нерим несколько раз, но они с ним благополучно разминулись. Письмо, что осталось от Теалора Арантэаля для сына, так и осталось лежать в его комнате в неримской резиденции их рода — юноша не собирался возвращаться туда ни просто так, ни за бесполезным куском пергамента. Он, в конце концов, не прочел и первое, то самое, что ему передал главнокомандующий Долорес, — сжег его нераспечатанным. Так в чем смысл начинать со второго?       — Уже применяли эти умения в бою, на заданиях? — Эродан, не сводя с Наратзула внимательного взгляда, наощупь потянулся за кувшином и долил вина в свой кубок. А юноша вдруг вспомнил, что на пиршестве король не пил ничего крепче фруктовой воды. — Например, на последнем из них.       — Еще не приходилось, — уклончиво ответил Наратзул, осознавая, что врет Рожденному Светом, и успокаивая себя тем, что все же — не совсем. И добавил для усиления эффекта подобострастности: — Ваше Величество.       Улыбка Эродана сделалась рассеянной. А Наратзул поблекшим от глубоких раздумий взглядом уставился на роскошный, карминно-красный бутон розы чуть выше левого острого уха Эродана. Не мог же тот, в конце концов, знать, для чего и при каких обстоятельствах Арантэаль действительно использовал левитацию и плащ невидимости во время тех двух месяцев, когда его группа находилась на восточном побережье, у мыса Аман? Или каким-то образом мог?       На самом деле, ничего вопиюще-ужасного при помощи этих умений Наратзул не совершил. И не нарушил ни единого закона. Он всего лишь единожды поддался на зов воспоминаний.       Около четырех лет назад Мириам встретила в Эрофине своего друга детства. Они росли вместе и, несмотря на прошедшие годы, были всегда рады видеть друг друга — особенно в свете того, что встречи эти были крайне редки, и предугадать их было невозможно. Мириам, с восемнадцати лет став гувернанткой Наратзула Арантэаля, покидала столицу редко и лишь в компании своего воспитанника и других слуг, а ее друг, устроившись работать на соляном производстве, перебрался на восток Срединного королевства, на мыс Аман. В Эрофин он мог прибыть только по торговым делам. В тот раз друзья встретились меж рыночных рядов и, естественно, разговорились.       Мириам всегда была любопытна и не стеснялась задавать вопросы. Ей было интересно все: как обстоят дела с добычей соли, какие проблемы возникают с ее транспортировкой с восточного берега в столицу, как живется людям в столь отдаленных и неприветливых для городского жителя землях. Ее искреннее внимание к ответам никого не оставляло равнодушным, и ее друг не был исключением из правил. На время позабыв о своих делах, он с удовольствием болтал с ней о том о сем и рассказал о своей удивительной находке на Соляном берегу.       То был потрясающий своими размерами скелет морского чудовища, лежащий у самого берега. Он был полностью скрыт под водой, но просматривался хорошо, и белизна костей, не тронутая ни илом, ни водорослями, ни ракушками, восхищала глаз. Конечно же, думать, будто о нем не знал никто из неримских ученых, было глупо, и все же, изучали ли его, пытались ли вытащить на сушу, было неизвестно. Друг Мириам наткнулся на него совершенно случайно, в один из свободных дней забредя слишком далеко от построек соляного предприятия. Он был простым малообразованным человеком, однако байки о том, что когда-то, в незапамятные времена, в небесах и в водах Вина жили драконы, знал и — сразу же вспомнил о них.       Наратзул выслушал возбужденный пересказ Мириам о приключениях ее друга с легкой улыбкой. Он уже читал о подобных находках и склонялся к тому, что правда о природе найденных останков куда менее приглядна, чем фантазии некоторых восторженных ученых и сказочников. Точно такие же кости находили под землей в Тирматрале, берег Белых Костей Нарсилла, третьего из островов Мьяр Араната, был назван так именно благодаря им, и никогда ничего подобного не обнаруживалось, например, в глубине холмистых долин других континентов. Скорее всего, они принадлежали каким-то подземным червеобразным тварям, жившим в Вине или в Темных веках, во время правления Азаторона, или же и того раньше. Однако Мириам предпочитала верить в сказки и мечтала увидеть эти кости своими глазами. И Наратзул мысленно пообещал себе, что, став взрослее, обязательно свозит ее на восток Срединного королевства, и они полюбуются на мистические останки вместе.       Не свозил. Не успел. Но помнил, что даже после физической смерти Мириам окончательно не покинула его, и, очутившись неподалеку от Соляного берега на задании, воспользовался случаем.       На время задания ученых-археологов, придворных магов, что помогали им на раскопках, и паладинов, ведших расследование, разместили на постоялом дворе «Яблочный рожок». Более дурацкого названия для постоялого двора Наратзул еще не встречал; к тому же, оно никак не вязалось с его роскошными постройками, где было не зазорно остановиться и представителю высшей аристократии. Неподалеку от него приютился наблюдательный пункт, принадлежавший форту Аман, что защищал северо-восточную береговую линию Нерима от вторжения врага с моря, и Наратзул зачастую пропадал на его смотровой площадке, когда выпадало свободное время. От раскинувшихся перед ним видов у него перехватывало дыхание: он не понимал, где кончается небо и начинается бескрайняя морская гладь. Ему казалось, что он очутился на краю мира, и внезапно эта мысль приводила его в состояние умиротворенного покоя.       «Яблочный рожок» располагался на краю отвесных скал, однако под ними не плескалось море, а простирался далекий Соляной берег. Наратзул вспомнил о рассказе Мириам не сразу, но, как только память услужливо подкинула ему это воспоминание, он так и не смог отмахнуться от него. Терпения и здравомыслия ему хватило ровно на один день, а потом юноша принялся думать, как незаметно улизнуть с постоялого двора туда, вниз, где у рваного края побережья притаились кости мистической твари из прошлого. Отсутствовать долго он не мог, а следовательно, отпадал вариант с тем, чтобы взять лошадь из конюшни и отправиться в путь даже галопом. Оставалась лишь одна возможность. Во всяком случае, других Наратзул не видел.       Прыгнуть выше головы. Понадеяться на удачу. И на беспрестанно шепчущее в нем Море.       Когда он прочел в библиотечных фолиантах о левитации и о плаще невидимости, Арантэаль уже вспомнить не мог. Наверное, это случилось спустя несколько месяцев после казни Мириам. Наратзул знал лишь одно: эти претворения были среди множества прочих, знания о которых он пожирал, словно нищий, впервые за долгие недели дорвавшийся до горячей еды, когда ничто другое не помогало заполнить пустоту внутри него. Тренировки с магией выматывали куда больше — лучше, — чем упражнения с мечом или луком, и юноша, в свободное от заданий время, упивался чувством усталости, с которым спал мертвецким сном. Не мучился бессонницей, не видел снов.       К плащу невидимости он присматривался долго: рассуждал, как псионическое по сути своей претворение нарушает его собственное табу на использование темной магии, торговался с совестью и, наконец, пришел к решению, что вреда и разрушительного воздействия состояние невидимости не несет — только пользу, особенно в бою. Понять, как оно работает, и что требуется от него самого, получилось быстро. С левитацией дела обстояли куда сложнее. Как и отметил Эродан, наука о ней — высший пилотаж для любого мага. К тому же, в Нериме, в отличие от того же Тирматраля, она была малоизвестной и оттого малоприменяемой. В библиотеке Башни Паладинов Наратзулу найти доступного, полного объяснения ее действия так и не удалось, и — ему пришлось ломать голову самостоятельно. Это было непросто. Для этого была нужна не только стабильная Связь с Морем Вероятностей, но и — спокойствие тела, духа и стремления. Ничем из этого Арантэаль похвастать не мог.       И сейчас не то чтобы может — Наратзул умел и даже любил врать людям, но не себе. Почувствовать потоки Моря вокруг себя и в себе, слиться с ними, однако — не полностью. Позволить им подхватить тебя и, одновременно с этим, вплести в них свое желание, найти нужную вероятность и сделать ее главенствующей, единственно верной. В большинстве случаев, когда юноша принимался за это претворение, он так и оставался стоять на земле, злился, впивался ногтями в ладони до крови — и именно злость была лишней. Но иногда у него получалось: буквально на несколько мгновений он взмывал ввысь на метр или два, а потом — отвлекался и рушился вниз подбитой птицей, едва не расшибая колени и руки в кровь.       Спроси у него кто-нибудь, как ему удалось совладать с левитацией в тот вечер, на заднем дворе «Яблочного рожка», и не разбиться о скалы, Наратзул не кривя душой, от чистого сердца назвал бы это чудом. И поразительным везением. И смекалкой, о которой он вспомнил в последний момент, когда уже не было дороги назад.       Ему хватило ума не начинать левитировать с площадки наблюдательного пункта — под ним начиналась отвесная горная стена до самой береговой линии, белеющей песком так далеко, что перехватывало горло, — и дождаться наступления темноты, когда работники постоялого двора и участники раскопок разбредутся по своим комнатам и забудутся сном. Лишь потом, на всякий случай накинув на себя плащ невидимости, Арантэаль прошмыгнул на задний двор, перемахнул через низкую, каменную оградку и припустил по зеленому склону — к обрыву. Здесь горная гряда образовывала своеобразную лестницу, скалы были покатыми и вполне годились для экстренного приземления. Во всяком случае, Наратзул крайне надеялся на это — для полного осознания рисков у него уже не было времени. Да и желания тоже. Соляной берег, кости под морской толщью и неисполненное желание Мириам взывали к нему так громко, что заглушали тихий шепот здравого смысла.       Тот спуск мог бы смело попасть в анналы истории как наглядный пример того, что выглядит внушительно и со вкусом, но чего ни в коем случае нельзя делать и уж тем более повторять. Пару раз Наратзул едва не скончался от ужаса — от пустоты под ногами его сознание завывало всеми голосами Преисподней, Связь сбоила и отказывалась работать. Еще пару раз — ожидаемо — он чуть не расплескал мозги по желтовато-серому камню скал. Когда, наконец, его ноги коснулись мягкого песка, к носам его сапог подкатила пенная волна, и в нос ударил терпкий запах соли и водорослей, юноша рухнул на бок без всяких сил — на Соляном берегу, а «Яблочный рожок» остался где-то высоко-высоко, так просто теперь его и не рассмотришь. Две луны, укутавшись звездным покрывалом, жались друг к другу, и темные кратеры на них виделись лицами, взиравшими на маленького, самоуверенного паладина со снисходительной усмешкой. Наратзул, пусть бы это было и реальностью, а не игрой разыгравшегося воображения, на любую насмешку плевать хотел, ведь у него получилось. Несмотря на все риски — получилось.       Под призрачно-белым светом глумливых лун кости мистического чудовища нашлись быстро — удача вновь не оставила юношу. И, скинув сапоги, зайдя в воду так далеко, насколько позволяло морское дно, в одно мгновение обрывающееся пропастью не хуже скал под «Яблочным рожком», Наратзул долго вглядывался в их очертания. Под нос он напевал мелодию Мириам, веря, что так ее дух, сплетшийся с потоками Моря, поскорее откликнется на его зов и посмотрит на мир его глазами. А когда горизонт на востоке посветлел, и пришло время возвращаться, Арантэаль, довольный собой и умиротворенный…       Тихий смешок Эродана вырвал Наратзула из теплых объятий воспоминания так внезапно, что юноша вздрогнул всем телом. Черт возьми, такое с ним случалось, и не редко: окунаясь в картины прошлого, он терял всякую связь с действительностью, — но после нескольких неловких ситуаций Наратзул взялся контролировать себя и надеялся, что преуспел в своих стараниях. Оказалось, надеялся зря. Сколько он так простоял, отрешенно пялясь в расписные своды беседки? В синих глазах короля не читалось ни удивления, ни нетерпения… Означает ли это, что подобие транса затянулось всего лишь на несколько мгновений?       — Какая жалость, — посетовал Рожденный Светом, и Арантэаль лихорадочно отыскал в сознании обрывки их разговора. Эродан спрашивал, применял ли его паладин изученные умения левитации и невидимости в бою, и, получив отрицательный ответ, досадливо вздохнул. — Судя по тому, что я слышал о ходе последней операции с вашим участием, знания столь хитрых претворений пришлись бы вам очень кстати. Хотя, опять же, слышал, вы весьма недурственно справились и без них.       Наратзул едва сдержал себя, чтобы не прикрыть утомленно глаза. Он так и знал, что в своем рапорте глава операции не удержится от красочных подробностей.       — Ситуация не предполагала долгих раздумий над тактикой, Ваше Величество, — осторожно ответил юноша.       — Охотно верю, — кивнул Эродан, пройдясь пальцами по костяной рукоятке своего веера. — Никогда не бывал в подобной ситуации, но могу представить, что неимоверно сложно блеснуть изысканностью решений, когда на тебя стремительно надвигается древний страж звездников, и намерение у него одно — разбить твою голову о камни.       Наратзул лишь кивнул в ответ.       Торговые караваны из порта Велленфельса и к нему шли по тракту, двумя лентами огибающему Вингфорское нагорье. Если позволяли габариты, то процессия сворачивала в ущелье и, спустя некоторое время, обнаруживала себя уже в долине Фальтринд. Если же повозки были нагружены чем посущественнее, то их дорога петляла через золотисто-багряный Шепчущий лес к мысу Аман, а дальше — ровно стелилась до самого Салена. Однако проходила она через места хоть и живописные, но опасные — взять хотя бы старое аэтернийское кладбище, раскинувшееся на зеленых, обманчиво-солнечных холмах близ земель графства Мандорн. Главнокомандующий неримских паладинов то и дело отправлял своих магов к этим древним могильным камням, зная, что те являются одной из главных причин, из-за которых потоки Моря Вероятностей на востоке Срединного королевства неспокойны, порождают магические искажения, а следом — и темных сущностей. Паладины обновляли защитные и стабилизирующие заклинания, и все равно — караванщики не осмеливались добираться до пунктов назначения без достойной охраны и вменяли затраты на нее предприятиям, для которых предназначался товар. Новые опасности лишь повышали цену.       И эти пресловутые новые опасности являли себя — редко, но метко. Лет десять назад восток Нерима вздрогнул от банды оборотней, занявших Яммерсальскую хижину, известную точку привала охотников. Оборотни эти не брезговали человечиной и поначалу отлавливали охотников, нападали на рыбацкие суда, бороздящие пролив между береговой линией Велленфельса и Туманным островом, а затем окончательно осмелели и принялись устраивать засады на караваны. На поднявшийся кровавый переполох Эрофин выслал отряд паладинов; с озверевшими разбойниками покончили быстро, но платежный лист, выкаченный киранийскими купцами за порчу товара — жертвы среди людей всегда занимали второе место среди чаяний или забывались вовсе, — заставил вздрогнуть столичных счетоводов. Потери, конечно же, возместили, и восточный тракт до мыса Аман стал более-менее безопасным. Однако ничто в мире не длится бесконечно долго, и начало лета 8 195 года от Звездопада лишь подтвердило это правило, больше похожее на аксиому.       В этот раз вновь пострадал киранийский караван. Везли душистые специи и шелковые ткани, почти добрались до стен «Яблочного рожка», где купцы планировали сделать привал и хорошенько подкрепиться, но — судьба распорядилась иначе. Смертельная опасность поджидала их у высоких, тяжелых ворот, впаянных в сами скалы и казавшихся их продолжением. Ворота эти были здесь всегда, но открыть их никак не получалось — никто не мог справиться с древним звезднинским заклятьем, запечатавшим их тысячелетия назад. Что скрывалось за ними, можно было только гадать. Ученые, блестя глазами и возбужденно звеня голосом, предполагали, что то — шахта клана Онрул, ведущая к самому Морфулу, городу инженеров, строивших летающие корабли для сражения с аэтерна Азаторона. «Всё сходится, — размахивали они старинными, чудом уцелевшими и найденными во время раскопок картами. — Кратер от Вораны располагается западнее. Удар мог и не уничтожить эти подземные своды — если только немного подвинуть да засыпать горной породой подъемники». Они мечтали попасть внутрь, и Эродан их желанию благоволил — у него были свои планы на Морфул и налаживания связей с Анку, где звездники не теряли надежды однажды вернуть в свои руки секрет постройки летающих кораблей и отправиться на поиски своей Родины среди облаков.       К воротам то и дело прибывали делегации и из самого Анку, и из Эрофина, и из Треомара, и даже из заморских краев и Инодана. Были испробованы тысячи заклинаний, реализованы сотни хитроумных планов, но — всё впустую. Самым разумным стало предположение одного аэтерна — тот был заявлен треомарским ученым, однако в глазах его «коллег» читалось опасение, и оттого родились слухи о его принадлежности к Зеробилону, решившему присоединиться к всеобщему научному ажиотажу. Проведя ладонью, затянутой в черную кожаную перчатку, по высеченным в толщи ворот круговым рунам, «ученый» неприятно улыбнулся и сказал, что, вероятнее всего, это запечатывающее заклинание — плод объединенных усилий древних звездников и аэтерна, переметнувшихся на сторону сопротивления в боях против армии Азаторона, и что разбить его плетение можно только изнутри шахты, но никак — снаружи. От поисков другого хода в шахту он также отговорил. «Не играйте с огнем, — туманно предостерег он. — Не будите стражей». Наверняка было сказано что-то еще, но прошедшие с того дня годы не донесли до современников все слова — лишь их итог. Шахту клана Онрул — она ли это была, или ученым хотелось продолжать так думать, — оставили в покое.       Или — так казалось. В конце концов, в тот роковой день путь киранийскому каравану преградили настежь распахнутые ворота в шахту и — вырвавшиеся изнутри древние стражи звездников. Не привычные современным людям автоматоны, а обсидиановые големы. Чудом выжившие купцы — их было всего двое — рассказывали, что за всю свою жизнь не видели существ свирепее и смертоноснее этих тварей. Они крушили повозки своими кулаками-глыбами, одним махом разрывали лошадей на части и ударами колоннообразных ног превращали тела несчастных караванщиков и наемников, нанятых для охраны, в кровавое месиво, смешивая их с останками тех, кто самонадеянно потревожил их тысячелетнее бдение чуть раньше. Мрачное предсказание таинственного аэтерна сбылось.       Эрофин отреагировал оперативно, и уже к вечеру того же дня во дворе «Яблочного рожка» вспыхнул телепортационный портал, выбрасывая в розовато-персиковые закатные сумерки группу паладинов. Наратзул был среди них, повторяя про себя наставления для магов: обсидиан, из которого сделаны големы, не пропускает молнии — врага следует уничтожать огнем.       Это была сложная и опасная битва, подготовить для нее план не представлялось возможным. Далеко от ворот в шахту големы так и не отошли — окружили их мрачной, черной стеной. И когда они столкнулись с представляющим для них угрозу противником, то не кинулись врассыпную, не стали теснить паладинов назад, к постоялому двору, а отступили в узкие каменные коридоры. Будучи смертоносными, но туповатыми, они предположили, что люди желают вторгнуться вглубь охраняемой ими шахты, и это решение станет для них погибелью — так думал Наратзул. Пока, кубарем скатившись по крутой лестнице вниз, не разжег на ладонях пламя и в его отблесках не увидел, что внутри големов было еще больше, чем снаружи. Над тупостью големов он посмеялся слишком рано.       Излишне буйствовать внутри шахты магам-паладинам категорически запрещалось. Любое претворение по периметру могло нарушить структуру каменных коридоров и привести к обвалу. Приходилось изворачиваться и бить исключительно по противнику, а это оказалось еще сложнее. Вслед за лестницей начинались туннели, дорога через которые проходила над глубокими воронками, где блестели острыми гранями залежи кристаллической руды — излюбленного компонента звездников для их изобретений. Упасть туда самому означало мгновенную смерть, а сбросить вниз големов оказалось трудно: требовалось от трех до пяти ударов огненными шарами по ногам, но в это же время обсидиановые исполины не стояли столбом и атаковали в ответ. Ухнув в боевое неистовство с головой, Наратзул слабо помнил, как паладинам все же удалось отбить туннели без фатальных потерь и потеснить големов к следующей лестнице вниз, чьи ступени упирались в обвал, образовавший глухой тупик.       Зато хорошо помнил, как все покатилось к метафорическим вратам в Преисподнюю. Его сознание включилось, словно щелчком, когда он почувствовал, как вышло из-под контроля чье-то претворение — то ли от страха мага, то ли от его усталости. Потоки Моря вокруг паладинов и остатков големов загудели и породили огонь. Вздрогнули стены, а Наратзула вместе с еще парочкой паладинов и големов отшвырнуло ударной волной на глыбы обвала. И то ли порода оказалась не столь прочна, как казалось, то ли големы были еще тяжелее, чем выглядели, то ли дури в магическом взрыве скопилось намного больше, чем должно, но от удара их кучи-малой камни расступились с оглушительным треском, позволив им падать еще дальше вглубь шахты — вплоть до следующих ворот, точно таких же как на поверхности.       Было ли везением то, что Наратзул не потерял сознание, как один из его товарищей, рассудить было сложно. Горели огнем — точно таким же, как тот, которым он добивал упавших с ними големов — сломанные ребра, боль от вывихнутого плеча била картечью в голову, левая рука онемела, с трудом сжимаясь в кулак, глаза заливало горячей кровью из раны на лбу. И все же он вовремя подоспел к паладинам на поверхности, удачно пережившим взрыв и объединившим усилия, чтобы рассеять в вероятностях назревающий обвал потолков шахты — о котором предупреждали и который, мать его, не мог не случиться.       — Да, зачистка шахты от големов прошла не так гладко, как хотелось бы, — протянул Эродан, и Наратзул, моргнув, вновь вернулся в реальность. Веер трепетал в руках короля, словно расписное крыло огромной бабочки. Перехватив его взгляд, Рожденный Светом тонко улыбнулся и добавил: — Однако усилия паладинов не пропали даром. Ученые были правы: за воротами действительно находится Морфул.       Да. Вслед за прибывшими в первую очередь целителями к шахте Онрул телепортировала команда, которая за последующие два месяца набила в терпении Наратзула ощутимую оскомину. Придворные маги и ученые-археологи, восторженные, громкие и суетливые, в первый же день взялись за открытие вторых ворот — благо, на них никакого запирающего заклятья наложено не было. Не прошло и пары часов, как процессия, замыкаемая уже исцелившимися паладинами, вошла в единственный уцелевший после смещения литосферных плит зал Морфула — один из ученых, всю жизнь посвятивший изучению тех крох, что остались от культуры и языка древних звездников, подсвечивая себе неровным светом факела, склонился над выбитыми на воротах рунами и едва ли не заверещал от радости.       В темном зале, который на самом деле являл собой площадку подземной верфи, обнаружились и чертежи, и записи инженеров, и, черт возьми, сами корабли. Наратзул, разинув рот, словно распоследний дурак, стоял в шеренге из таких же восторженных людей и не мог наглядеться на это чудо инженерии. Корабли были похожи на исполинские позолоченные ракушки, и юноша представить не мог, как они способны летать, но — разве это важно? По сравнению с древними звездниками, все они — деревенские слабоумные дурачки. Чувствовать себя глупо рядом с гением их мысли и рук — абсолютно нормально.       Истерия, поднявшаяся в Срединном королевстве, быстро перешла на северную часть Нерима. Звездники Анку, узнав о находке на восточном побережье, едва не катапультировали из своего подземного города безо всякой помощи лифтов. И Эродан наверняка довольно потирал руки, наблюдая за их возбуждением: его планы, заключающие в себе новые договоренности, были готовы наконец-то воплотиться в жизнь — звездники станут куда сговорчивее, когда будут знать, что за соглашение-другое им передадут долгожданные чертежи и записи, организуют доступ в Морфул для изучения кораблей.       Их делегация должна была прибыть в Эрофин в конце лета, однако в то же самое время в Нерим нагрянули килейцы, обеспокоенные бесчинствами Южного королевства. Эродан был вынужден расставить приоритеты и сделал выбор в пользу внешней политики. К звездникам отправились представители королевского дворца с мелкими дарами и просьбой обождать с визитом, и те, с трудом проглотив недовольство, согласились.       — Светлейший паладин, позвольте полюбопытствовать, — вдруг сказал Эродан, кинув на Наратзула пронзительный взгляд из-за веера. — Как вы видите возникшую путаную ситуацию между Срединным королевством и городом звездников Анку? Считаете ли вы, что мой отказ принять их первыми вызовет дурные последствия?       Наратзул недоуменно вытаращился на него в ответ.       — Не уверен, что обладаю компетенцией рассуждать на подобные темы, Ваше Величество, — с крайней осторожностью произнес юноша, подавив в себе шальное подозрение, что король буквально влез ему в голову и теперь ведет разговор так, будто все мысленные рассуждения юного паладина были произнесены вслух.       — Ах, оставьте, — поморщился Рожденный Светом и отпил немного вина. Огладил край кубка тонким пальцем, постучал по нему ногтем. — Я уже наслушался мнений советников и успел утомить сам себя, рассматривая все варианты последующих событий. Мне интересно, что скажет человек, который ближе к военному делу, чем к политике. Хотя политическое чутье у Арантэалей в крови, да и вы зарекомендовали себя умным не по годам юношей. Ну, так что скажете?       Наратзул помялся немного, покусав губу и собираясь с духом. Ему было что сказать, и будь перед ним какой-нибудь орденский магистр или капитан паладинов, то он бы не думал ни секунды — выложил все без спроса. Однако перед тысячелетним Богом, который знал и видел куда больше почтенных старцев из Башни Паладинов и самоуверенных вояк, блистать интеллектом было… как-то неловко. Вполне возможно, что Наратзул в кратчайшие сроки дополнит ряды тех, кто потерял лицо перед Эроданом.       — Звездникам невыгодно предъявлять претензию вашему решению, — наконец выпалил юноша. — В конце концов, если развернется война с Южным королевством, они окажутся в неприглядной ситуации, как и весь Север. Как бы обособленно они себя ни вели, Анку — часть Северного королевства, где нет своего международного порта, и, как и Кабаэт, полностью зависит от наземных поставок заморского товара из Остиана. Конечно, они могут ужаться в своих потребностях на время, пока Морские врата не заработают в обычном режиме, но куда разумнее для них уповать на то, что Эрофин и килейская делегация придумают, как урезонить южан, избежав военных действий.       — Думаете, это возможно, — Эродан откинул голову на резную стену беседки, — урезонить Юг и не прийти к очередному военному противоборству?       Это был хороший вопрос. Остиан обожал воевать: казалось, для южан под руководством храмовников проливать вражескую кровь во имя своего Творца было делом всей жизни. Даже около века тому назад, когда Храм Творца захватил власть в Южном королевстве, убив регента Эродана и устроив кровавую ритуальную бойню, названную позднее Ночью Чистоты, и, тем самым, вызвал агрессивное недовольство со стороны Срединного и Северного королевств одновременно, Остиан не посмотрел на угрозы, на перевес в военной мощи противника и схватился за оружие первым. Присмирел он лишь тогда, когда в ход битвы вмешался сам Эродан, с которого мигом слетела золоченая шелуха молодого короля, предпочитавшего разгульную, веселую жизнь во дворце, — завидеть божественный, свирепый лик Рожденного Светом на своем пороге не захотел бы и последний безумец.       — Думаю, у нас еще есть шанс, — сказал Наратзул, — сделать все тихо.       — Каким же образом? — мигом заинтересовался король.       — Активизировать спящих шпионов в Остиане, если они есть. Или же попробовать подкупить кого-то из тех, кто может добыть для Эрофина правду о сворованных товарах.       Предлагать забросить шпионов в Южное королевство Арантэаль не стал. Южане жили закрыто, и новые лица сразу же вызовут подозрения храмовников, параноиков среди которых больше, чем ненавистников аэтерна среди служителей неримских храмов Богов.       С другой стороны, юноша был совсем не уверен, что Эрофин уже имеет шпионов в Остиане. Будь оно так, королевский дворец давно бы был осведомлен о темных делишках храмовников и их регента… Чем было обусловлено подобное упущение, Наратзул не знал — здесь было слишком много тонкостей, в которых он, к сожалению, не разбирался.       — Товаров было своровано много, — заметил Эродан. Он даже не делал вид, будто ему не известно, что паладины и стража, присутствующие на переговорах, уже успели растрепать все подробности услышанного своим товарищам, позабыв обо всех запретах. — Внимание всенепременно рассеется, и расследование затянется на слишком долгое время.       — Нужно сосредоточиться на том, на чем они прокололись, — быстро облизнув губы, сказал Наратзул. — На нувии. Но прощупывать почву нужно аккуратно и выдумать акцент на что-то другое — на случай, если остиановцы заволнуются.       — Разумное решение. Как вы думаете, зачем им понадобился нувий?       — Сложно судить наверняка. У нувия много интересных свойств. Но я бы делал упор на его способность как защищать от вражеской магии, так и улучшать ее потоки вокруг того, кто будет носить изделия из него.       — Посягнуть на его поставку было глупо и излишне самоуверенно. Что это: острая нужда, прокол или провокация, обусловленная тем, что мое вмешательство уже ничего не решит?       Вопросы Эродана сыпались на Наратзула подобно камнепаду в горах. Сердце юноши билось о ключицы, и он уже думать забыл о том, чтобы понять, зачем королю нужны его ответы. Все его внимание сосредоточилось на том, чтобы окончательно не уронить свое достоинство. Однако последнее рассуждение Рожденного Светом заставило его замереть на секунду и прочистить горло.       Отчего Богу думать, будто его вмешательство в дела Южного королевства может оказаться тщетным? Связано ли это с голословными домыслами, будто храмовники с самого начала своего существования прятали правду о своей природе под вуалью религиозной преданности Творцу? И если это не домыслы, а правда, то что они делают за толстыми стенами своего Храма, и зачем им потребовался нувий? И неужели они вновь накопили достаточно наглости, чтобы открыто противостоять соседним королевствам?       — Думаю, это и острая нужда, и прокол одновременно, — осторожно подбирая слова, произнес Наратзул. — Совсем недавно прошло переизбрание регента. Вероятно, за его приказами… хм… не досмотрели. Возможно, он запустил в кормушку своих людей, которые нарушили, по глупости и незнанию, многогодовую схему отката. Для начала нужно исключить эти варианты. Или подтвердить именно такое расположение дел.       Возможно, ему показалось — в который раз за эту странную, почти нелепую ночь, — но в улыбке Эродана, мелькнувшей из-за складок веера, появилось одобрение.       — Вы приятно удивили меня, юный господин Арантэаль, — сказал король. — Не побоюсь признаться, я ожидал, что вы, подобно большинству из ваших товарищей, паладинов и стражей, будете с нетерпением ожидать объявления войны. Коридоры замка полнятся возбужденными шепотками о том, что южане буквально ищут нашего неудовольствия. Вы же, однако, ратуете за тихий и изощренный ход событий. Мне это… нравится.       Окончательно растерявшись, Наратзул пару раз открыл и закрыл рот и лишь потом нашел слова для ответа. Хоть и не был уверен, что этот ответ необходим.       — Прежде чем обнажить оружие, стоит воспользоваться иными, более миролюбивыми способами. Ваше Величество.       — Верно. — Вино вновь полилось в опустевший кубок, и глаза Эродана, прикрытые длинными ресницами, насмешливо блеснули в свете двух лун. — Однако Нерим — земля алеманнов и норманнов, народов, чья кровь кипит любовью к сражениям. Принято считать, что самые свирепые воины рождены в степях Аразеаля, но я не думаю, будто это действительно так. В конце концов, аразеальцы никогда не воевали друг с другом столь ожесточенно до тех пор, пока земли язычников не принялся поглощать Цивилизованный мир. Неримцы же издревле вцепляются друг другу в глотки. Они бы и в наши дни кроваво делили земли меж собой, не вмешайся Рожденные Светом в их бойни тысячелетие назад. С тех пор мало что поменялось: стоит им услышать о возможности войны, как их глаза разгораются, внемля крови свирепых предков. И иногда мне приходится одергивать себя, чтобы не присоединиться к их жажде — вероятно, и во мне говорит кровь моего отца.       Отцом Эродана был северный король Веструд — глядя на острые уши Рождённого Светом и изысканную красоту аэтернийских черт его лица, помнить об этом было сложно. Однако то было правдой: в переломный момент противостояния норманнов и алеманнов, последних из которых поддержали Боги, Эзара, дочь Тира, встретила Веструда, и между ними вспыхнула любовь, неведавшая преград и приведшая к тайному браку. Как к этому отнесся Творец, смертным людям было неизвестно, но он признал ребенка, рожденного этим союзом сердец, седьмым Рожденным Света и даже позволил Эзаре и Эродану жить на землях Нерима до тех пор, пока Веструд не почил от старости. После, его дочь вернулась в белокаменные стены Инодана, а ее сын воцарился в Нериме, став первым из Богов, кто выбрал своим домом мир смертных.       И вот, тысячелетний Бог с лицом юноши восседал в увитой киранийскими пустынными розами беседке королевского парка, прячась от своих слуг и стражи, и вел пространные разговоры с паладином шестнадцати лет отроду — вместо того, чтобы отослать того прочь в ту же секунду, как он нарушил его покой. Наратзул так и не понял, что двигало Эроданом, и гнал от себя очередную бредовую мысль, что лишь постоянные беседы с новыми лицами дарят королю иллюзию, будто он свободен от оглушительного одиночества в мире смертных, где люди умирают быстрее, чем это может осознать его бессмертные сердце и сознание. Арантэаль не был уверен, что смог бы не очерстветь от такой жизни. А что же Эродан? Даже думать об этом было странно и неловко — будто бы Наратзул переступал черту дозволенного и приемлемого.       — Спасибо за этот разговор, светлейший паладин, — сказал Эродан спустя мгновение тишины, нарушаемой лишь шелестом ветра в кронах деревьев, бряцанием кольчужных вставок на доспехах ночной стражи за поворотом к ухоженным тропинкам парка и лаем собак из королевской псарни. — Я наверняка отвлек вас от прогулки в угоду своему разыгравшемуся интересу, а вы были столь любезны, что уделили мне так много времени. Я оценил ваш поступок.       «Разве у меня был выбор, чтобы поступить иначе?», — подумал Наратзул, но без всякого недовольства. Поклонившись, он повторил:       — Ваше внимание озаряет светом, Ваше Величество, — и вдруг неожиданно даже для себя добавил: — Позвольте мне надеяться, что ситуация с Югом не омрачит ваши мысли более сегодняшнего.       — Позволяю, — с губ Эродана сорвался очередной удивленный, но беззлобный смешок, и юноша почувствовал, как вновь краснеет. Иногда его язык не ведал границ и не знал, когда следует остановиться. — И сам буду надеяться на это. Новых непредвиденных обстоятельств мне бы ужасно не хотелось. Ступайте, молодой господин Арантэаль. Да будет светел и легок ваш Путь.       ***       А поутру Эрофин вздрогнул от ужасающей новости. В доме верховного судьи Нерима, за накрепко запертыми дверями, были найдены три трупа: самого судьи, его жены и их маленького сына. И двое из них пали жертвой темномагического проклятья.       ***       Наратзул проснулся на рассвете и — совсем не по своей воле. В дверь колошматили с такой силой, что казалось, будто она вот-вот слетит с петель. Юноша, едва не свалившись с кровати от неожиданности, на локтях приподнялся над подушкой и прижал ладонь к потянувшему тупой болью лбу. Создавалось впечатление, что это он кутил до самой поздней ночи и заливал в глотку вино — не килейцы. Однако со вчерашнего раннего вечера и до самого отхода ко сну во рту Наратзула побыла лишь вода из припасенного в комнате глиняного кувшина — винить ее в недомогании можно было лишь в случае, если кто-то подсыпал в нее слабый яд, не смертельный, но способный подпортить жизнь. Но кому Арантэаль сдался? А если и сдался, то существует тысячи куда более легких способов поквитаться с ним.       Ну что за бредни.       Стук в дверь не замолкал ни на секунду.       — Хватит! — несдержанно рявкнул Наратзул, отбрасывая легкое одеяло и натягивая рубаху. — Уже иду.       Никто бы не осмелился потревожить паладина — любого, не только Арантэаля, конечно же, — в такую рань, не случись чего-то экстраординарного. За год службы юноша выучил это негласное правило назубок.       Пока он ковылял до двери, перед его внутренним взором предстали картины его ночного приключения. Освещенный лунным светом королевский парк. Косы Эродана, увитые синими лентами, и золотые птицы на веере владыки. Их несуразный разговор, полный иллюзии, будто мнение шестнадцатилетнего юноши имеет для короля значение, и веселье во взгляде Рожденного Света, когда «молодой господин Арантэаль», чтобы покинуть парк, воспользовался тем же способом, которым в него проник.       Наратзул с удовольствием бы поверил, что всё это ему приснилось. Если бы смог забыть хоть на секунду, что с самого раннего детства не запомнил ни одного своего сна.       Под дверью комнаты Арантэаля обнаружился смутно знакомый молодой паладин — кажется, один из тех, кто получил Сигил на год раньше юноши. Рука юноши была занесена для нового стука, на лице его застыло туповатое выражение, свойственное большинству баранобразных жителей Башни. Однако одного мрачного, кинутого исподлобья взгляда хватило, чтобы его прыть мигом поубавилась.       Кашлянув и опустив руку, паладин выдал стандартное приветствие и следом заявил:       — Главнокомандующий Долорес ожидает тебя в своем кабинете. Велел явиться незамедлительно.       Все ясно: ночной патрульный, вынужденный побыть заодно и удобным мальчиком на побегушках.       — Причина? — спросил Наратзул, видя, что юноша посчитал сообщение законченным.       — Новое задание? — в попытке выглядеть выразительно поднял тот бровь. — Откуда мне знать? Мне лишь приказали известить тебя.       Стоило ли надеяться, что, раз Башню еще не заполонило слухами и сплетнями, столь ранний вызов Вайсса не продиктован незапланированной критической ситуацией? Не особо. На практике, полное отсутствие информации знаменовало собой замалчивание катастроф разной степени тяжести.       Ну, или, возможно, Долорес прознал о ночном самодурстве Наратзула и теперь хочет собственными руками вырвать его глаза и язык — если не ноги — за то, что тот осмелился потревожить покой Рожденного Светом. Правда, в таком случае, экзекуция вполне могла дождаться хотя бы восхода солнца. Тут уж спешка совсем ни к чему.       Уже через четверть часа Наратзул вышагивал по еще пустынным коридорам Башни паладинов в направлении тяжелых дубовых дверей в кабинет главнокомандующего Вайсса. От его висков по щекам стекала вода после омовения, на ходу он поправлял ворот военного сюртука — облачаться в доспехи у него не было ни времени, ни желания, да и Долоресу было плевать, приди ты к нему на ковер хоть голым.       Сам главнокомандующий обнаружился у высокого стрельчатого окна — его крепкая фигура, темная на фоне стремительно светлеющего и принимающего пронзительный оттенок голубого неба, обернулась на стража, известившего его о приходе Арантэаля, и коротким кивком приказала оставить их наедине. Стоило дверям закрыться за спиной Наратзула, тот почувствовал движение потоков Моря и узнал в нем отзвук претворения тишины. Итак, Долорес не хотел, чтобы хоть кто-то ненароком подслушал, о чем они будут говорить. Дело действительно пахло паленым.       Не утруждая себя высокопарными приветствиями, Наратзул прошел вглубь кабинета и остановился напротив стола главнокомандующего. Выжидательно уставился в спину Вайсса, и тот, словно ощутив взгляд, передернул плечами так, будто пытался скинуть с них какую-то мелкую, надоедливую дрянь.       — Садись, — наконец разжал губы Долорес. От окна он так и не отвернулся. Он был напряжен и чем-то рассержен, но, юноша чувствовал, что эта злость была направлена не на него. — Садись и слушай внимательно. Без всякого своего ехидства и дурацкого юмора.       Наратзул был почти оскорблен, но мудро промолчал и послушно опустился в кресло. Ехидничал и дурно шутил он лишь один раз, когда Вайсс взялся было прочитать ему лекцию о терпимости и уважению к возрасту: староста Сарнора накатал в Башню жалобу на молодого паладина, имевшего наглость рассмеяться ему в лицо, когда услышал, как жители деревни пытались задобрить призраков старого форта едой и пряным вином. То было в середине этой зимы — столько воды утекло, а Долорес припоминал об этом нелепом случае так, как будто узнал о нем только вчера. Наратзул никогда бы не подумал, что тот, оказывается, может быть таким злопамятным. Разве мог он чувствовать себя виноватым, отреагировав на глупость так, как она того заслуживала?       — Ты отправляешься на задание сразу же, как выйдешь из этих дверей, — заговорил главнокомандующий. — Я не тешу себя пустой надеждой, будто уже к полудню Эрофин не сойдет с ума от новостей, и все же требую от тебя полного осознания секретности. О том, что ты увидишь, услышишь, о том, как будет продвигаться расследование, ты должен молчать.       Теперь бы Наратзулу стоило уже всерьез оскорбиться — он никогда не был сплетником или балаболом, и Долорес был прекрасно об этом осведомлен, — но вместо этого юноша ощутил легкую щекотку в горле. Предвкушение. Это было предвкушение. Неужели вдруг сбудется то, о чем он так мечтал?       — Это одиночное задание? — выпалил юноша.       — Конечно же, нет. Будешь работать в паре, — отрезал Долорес, наконец отходя от окна. В отличие от Арантэаля он успел облачиться в доспехи главнокомандующего — его день начался намного раньше, чем у его подчиненного. Помимо тяжелых складок форменного плаща за спиной об этом явственно говорила и печать великой озабоченности вкупе с усталостью на его лице.       Заслышав столь жестокие слова, Наратзул почувствовал, как внутри со свистом что-то сдувается — как будто пузатую алхимическую колбу расплавило изнутри неверным сочетанием компонентов. Младшие паладины как он, а также старшие, никогда не отправлялись на задания в одиночку. Такой чести удостаивались лишь великие паладины — те, в чьих способностях уже ни у кого не возникало сомнений. Надеяться на то, что он станет исключением из правил, было и самонадеянно, и просто-напросто глупо, но отчего-то юноша не смог побороть в себе этот каприз. Все эти стадные настроения раздражали его до зубного скрежета, а постоянное мельтешение и нескончаемые разговоры над ухом отвлекали. Он действительно мечтал о дне, когда ему не придется терпеть всё это дерьмо.       Однако работа в паре была в разы хуже командной. Если в напарники Наратзулу попадется узколобый баран или самовлюбленный упрямец, не видящий правды ни в чьих суждениях, кроме своих, дело дрянь.       С трудом заставив себя хоть на секунду забыть о таинственной личности своего напарника и не завалить Долореса ворохом уточняющих вопросов, юноша сосредоточился на деле.       — Цель задания? — коротко бросил он. На правом подлокотнике кресла Арантэаль нащупал крохотный надрыв и нервно подцепил его ногтем. — Что от меня потребуется?       Позволив себе тяжелый вздох, главнокомандующий оперся о край стола обеими руками и заговорил так, словно с каждым словом кидал в неведомую мишень увесистый камень.       — Час назад в резиденции рода Роу-Эберт найдено три тела. Они принадлежат Оливьеру Роу-Эберту, его жене и их сыну. Мария Роу-Эберт и юный Франц убиты, а верховный судья, предположительно, наложил на себя руки, не выдержав потери.       Наратзул открыл было рот, чтобы сказать что-то — и сам забыл о том, что еще секунду назад вертелось у него на языке. Грудь болезненно сдавило. Он не ожидал от себя подобной реакции, ведь, в конце концов… В конце концов…       — Я буду пристрастен, — выдохнул юноша. В конце концов, ему было хорошо известны последствия излишней фантазии о своих силах и возможностях. — Я не подхожу для этого задания.       — Подходишь, — отрубил Долорес. Он кинул быстрый взгляд на килейские песочные часы, примостившиеся на краю стола, заваленного бумагами. Они теряли время: один — упершись рогом, другой — пытаясь одним махом этот рог переломить. — Ты — Арантэаль, твоя фамилия подразумевает пристрастность к любой знатной семье Нерима. И что же мне теперь, лишь на задворки страны тебя отправлять — сражаться с призраками в старых фортах да уничтожать амулеты энтропистов высоко в горах? Работа паладина состоит далеко не только в этом. Мария и Франц Роу-Эберт, скорее всего, убиты темномагическим проклятьем, а из всех присутствующих в столице паладинов ты единственный, кто знает, как выглядят последствия каждого из них. К тому же, ты, насколько я знаю, неплохо ладил со старшей дочерью судьи, Абигейл. Ее расположение к тебе пригодится, когда дело дойдет до допросов. Ну а там, где ты сможешь попасть впросак, тебе поможет твой напарник. Он… куда опытнее в расследованиях, чем ты, и станет для тебя отличным подспорьем.       — А Эбби?.. — вырвалось из наполнившегося вязкой горечью рта Наратзула быстрее, чем юноша смог себя остановить. — Она в порядке?       Ему бы стоило вспомнить, что младшим паладинам — да и любым другим вне зависимости от ранга — не пристало даже мыслить о спорах с главнокомандующим. Стоило бы одернуть себя и интересоваться, сухо и целенаправленно, только уже выясненными деталями расследования. Однако юноше хватило лишь упоминания, чтобы перед внутренним взором встала хрупкая девичья фигурка, тонкие черты веснушчатого лица, рыжевато-каштановые воздушные локоны и нежная, чуть лукавая улыбка, и всего его затопило позабытое чувство признательности.       Взгляд Долореса вдруг потеплел.       — С молодой госпожой Роу-Эберт не приключилось ничего дурного, — сказал он и быстрым движением поправил стопку документов, грозящуюся вот-вот накрениться и свалиться на пол. — Вместе с отцом она гостила у родственников в Северном королевстве. Однако верховный судья был вынужден вернуться в Эрофин из-за срочного вызова. Абигейл должна была вернуться позже, однако… Что ж, если не случится новых неожиданностей, она прибудет в столицу уже к обеду. Наш гонец с минуты на минуту телепортирует за ней в Кабаэт.       — Хорошо, — пробормотал Наратзул. Он бы не сказал, что с Эбби «не приключилось ничего дурного»: в один миг она лишилась всей семьи, и никто не даст ей хоть на секунду абстрагироваться от боли или оплакать свою потерю, как подобает. Но она всегда была сильной — сильнее Наратзула. Она справится, не сломается, не сдастся — юноша знал это наверняка. И знание это вселяло в него спокойствие. Как только он узнал, что Абигейл Роу-Эберт жива, то наконец отринул лишние мысли и сосредоточился на предстоящей миссии. — Хорошо. А что за срочный вызов?       Не был ли он, этот вызов, приманкой?       — Выяснишь, — припечатал Долорес. — Пока вся эта ситуация покрыта для нас мраком. Врагов у верховного судьи всегда много. А Роу-Эберт, не в пример своему предшественнику, работал на славу, и список его недоброжелателей уже давно перевалил за все мыслимые и немыслимые пределы.       — Я имел в виду, что стечение обстоятельств…       — Больно уж удачное для преступника? — закончил за Наратзула главнокомандующий и одобрительно кивнул. — Разумное рассуждение, я тоже подумал об этом. Однако нельзя исключать вероятность, что вызов был реальным, а преступник, в свою очередь, прознал о нем и принялся действовать незамедлительно. Так, например, на прошлой неделе Роу-Эберт судил и приговорил к казни главаря контрабандистов, которые прикрывались рыбным промыслом, а на морской границе с Тирматралем передавали на другое судно спрятанные в сосудах с водой бриллианты. Дело громкое и до сих пор не закрытое — зная Оливьера, могу предположить, что он тут же сорвался бы с места, заполучи его помощники новые подробности схемы махинаций…       Резко замолчав, Долорес тяжело вздохнул и тряхнул головой. Погасил задорный блеск в глазах, и Наратзул в какой-то степени испытал к нему жалость. Вайсс, говоря своему старому другу, Теалору Арантэалю, что любит работу паладина и не хочет никаких главенствующих должностей, ни капли не лукавил. Он жил расследованиями, что дарили ему задания Башни, испытывал живой интерес даже к тем делам, которые не были связаны с магией, и любил поговорить о них за кружечкой эля в компании своих друзей и товарищей из стражи и судейского кабинета. Но теперь, с головой увязнув в управленческих делах Башни Паладинов, довольствовался лишь взглядом со стороны и урывками разговоров. И усох, как растение, лишенное воды и солнечного света.       — Однако время не терпит, Наратзул, — проговорил главнокомандующий, ставя жирную точку в своих беззвучных сожалениях. — Каждая минута на счету. Тебе следует отправляться к резиденции судьи и вместе с напарником начать расследование. Перед вами открыты все двери, вы можете допрашивать любого, кто может помочь, или на кого падет подозрение. С вами будет сотрудничать стража, и я уже известил их о вашем статусе. Однако о каждом шаге вам следует докладывать напрямую мне. Никаких вольностей, мальчик, — Вайсс склонился над своим столом еще ниже и подался всем телом вперед, заглянул Арантэалю в глаза. — Забудь о своей любви к самодеятельности. В этот раз дело куда серьезнее, чем поимка того умалишенного энтрописта у Гиллиада. Ты меня понял?       — Понял, — проворчал юноша, неуютно поерзав в кресле. А про себя подумал, что главнокомандующий зря переживает: Наратзул, в конце концов, не дурак и понимает, когда следует остановиться… Хотя лишь его «самодеятельность» помогла покончить с бесчинствами, которые творил тот беспутный, безумный от макушки до пят ублюдок. Подумав об этом, юноша не удержался от колкости: — Так кто же мой напарник? Или это мне тоже нужно узнать самому?       — Оторвать бы твой язык да бросить собакам, — фыркнул Долорес и огладил свою аккуратную бородку. Наратзул же с невозмутимым видом оправил полу сюртука на коленях. Он знал, что Вайссу его язвительность даже нравится. Однако последовавшие за коротким мигом тишины слова мигом встряхнули все его нутро: — Вы уже встречались и успели познакомиться. Это Цилин.