Тёмные хроники: Становление

      8 232 год от Звездопада, третий месяц зимы.       Медленно, но верно весна вступала в свои права, брала Северное королевство измором. Ночные морозы и вьюги теряли силы перед теплыми лучами солнца, всё чаще остававшегося на небосклоне с утра и до позднего вечера. Пробуждение природы чувствовалось даже в стылых Котловых горах, и вместе с тем в Горный монастырь робким потоком потекли первые, радостные вести. Из Кабаэта сообщали о полной мобилизации войск и о том, что дороги на Эрофин вот-вот оттают и будут готовы принять на себя весь груз солдатских сапог и копыт боевых коней. Повстанческие настроения в Срединном королевстве набирали нешуточные обороты и растеряли понятие социального класса: среди тех, кто оказался готов выступить против Баратеона, появились громкие фамилии. Разведчики Ордена пробрались на оккупированный храмовниками Творца юг Нерима, и их встреча с лидерами местного сопротивления закончилась заключением обоюдовыгодного союза.       Наратзул впитывал в себя каждое слово, добавляя их к тому багажу знаний, что он получил после того, как громко и со вкусом покинул Туманную башню, и впервые за долгие тридцать лет чувствовал насыщение. Чувствовал движение шестерёнок хитроумного механизма, к созданию которого приложил руку. И уже совсем не жалел, что сдался под напором Каллисто, Нары и Адалаиса и согласился выждать удобный момент для зубодробящей атаки.       Вырвавшись из заточения, он хотел всего и сразу. Одна только мысль о промедлении порождала нестерпимый зуд под ребрами, перехватывала дыхание в попытках сдержать снисходительный смех. Что мешало ему выжечь все неугодное на своем пути дотла, громовым раскатом пронестись по землям Нерима — да так, чтобы от отголосков дрогнули своды самого Инодана, извещая светозарную братию о его возвращении? Что мешало найти вшивого пса, Баратеона, где бы он ни прятался, и воздать ему по заслугам? Ничего, ровным счетом ничего — Наратзул был в этом уверен. Он вернул себе то, что ему принадлежало по праву — свободу, — и то, что ему было необходимо — Пожиратель, — и более не видел преград.       Однако, как выяснилось совсем скоро, они, эти преграды, были, и увидеть их было нетрудно, стоило лишь выдохнуть и вернуть холод мыслям. И наравне с замерзшими дорогами на Эрофин и незаконченными работами над настроениями срединников костяк этих преград составляли проблемы куда более приземленного толка.       ***       Наратзула подвело собственное тело. Это было настолько смешно, настолько немыслимо, что Арантэаль не знал, плакать ему или смеяться. Он настолько привык к тому, что его тело — идеальный инструмент, отточенное до совершенства оружие, что совершенно позабыл о том, что любой инструмент, любое оружие требует должного ухода.       Первые намеки на приближающуюся катастрофу начались на пути в Кабаэт, хотя несносный Адалаис — «Меня с детства обучали целительству, я знаю, о чем говорю, мой господин» — поделился с ним секретом: они, эти намеки, были и раньше, еще в храме Пожирателя душ. Этого Наратзул, опьяненный чувством долгожданной свободы и прущий к давно намеченной цели с упрямством раззадоренного быка, не заметил, а вот во время захвата Мортрама, городка у границы Северного и Срединного королевств, разрушенного солдатами Баратеона и ими же захваченного, воодушевления в нем явно поубавилось. Он вел солдат на штурм, солнце, выглядывавшее из-за горной гряды, било ему в глаза, и мир перед ним темнел, от висков к затылку простреливала резкая боль. Он ловко отбивал сыплющиеся со всех сторон удары мечей противников, сталь звенела о сталь, и в его ушах взрывались вселенные — Наратзул глох и, казалось, тупел с каждой секундой все больше.       — Это мигрень, мой господин, — добавив в голос вежливого сочувствия, сказал Баизак и протянул ему склянку с каким-то мерзким, исцеляющим зельем — уже после того, как они одержали в Мортраме славную победу. Наратзул присел на обломок стены дома в отдалении от галдящей толпы и мог поклясться, что ни словом, ни делом не выдал своего плачевного состояния. Он, раздав всем указания и позволив солдатам пятнадцатиминутную передышку, притворялся, что с недовольством рассматривает скол на дрянном мече, который урвал у кабаэтского кузнеца. Иными словами, не являл собой ничего, что могло бы натолкнуть мальчишку на правильные мысли. Но тот каким-то неведомым образом справился, и теперь с лукавым прищуром, опершись на свой неизменный костяной посох, взирал на него сверху вниз, а в его глазах плескалось бескрайнее Море. — Выпей, и тебе полегчает.       — Мигрень? — насмешливо повторил Наратзул, но склянку принял.       Адалаис его тревожил и интриговал одновременно. Взглянув на него в первый раз, никто, даже оракул со стажем, не мог бы приписать ему великих сил и умений, однако Арантэаль помнил: Баизак в одиночку расправился с четырьмя серафимами, стерегущими своды Туманной башни, и именно его удар завершил жизненный путь архисерафима Араздора. А сегодня он своими глазами видел, как тот поставил точку в сопротивлении срединников, ярко и страшно полыхнув зеленым огнем по периметру жалких остатков главной площади Мортрама. Наратзул знал, что Мерзул всегда отличался великолепным нюхом на таланты, но — где и как он откопал этого мальчишку?..       — Резь в глазах, Преисподняя в голове и стойкое ощущение, что в следующую секунду выблюешь всю желчь из организма, но перед этим — убьешь всё живое и неживое, что светит и шумит. — Его вопрос и вопросом-то на самом деле не был и ответа не требовал, но Адалаис все равно не смог промолчать. Он вообще редко молчал: то тараторил, то напевал себе что-то под нос, то смеялся. — Пренеприятное состояние.       — Это пустое, — сухо отрезал Наратзул и, откупорив склянку, одним махом проглотил зелье. — Скоро пройдет.       — Я сказал, что тебе полегчает, — мягко улыбнулся мальчишка и покрутил в руках посох, проворно перебирая пальцами по костяному древку. Взгляд Арантэаля против воли прикипел к его зубчатому, изогнутому, словно серп, навершию. Тихо звенели подвески из синего, прочного, как сталь, хрусталя, закатное солнце вспыхивало на их гранях, и Наратзулу казалось, что из его глаз вот-вот пойдет кровь. — И ни словом не упомянул об исцелении.       Скептический и крайне многозначительный взгляд не произвел большого впечатления на Адалаиса. Он дернул плечом, с благодушным выражением лица достал из сумки бурдюк с водой, отвинтил крышку и принялся пить, с любопытством посматривая на поросшие густыми северными лесами горы вокруг Мортрама.       — Тебе виднее, мой господин, — в конце концов, сказал он, и в голосе его засквозила туманная недосказанность.       Последующие дни показали, что если уж кому и виднее, то явно не Наратзулу.       Сказать по правде, раньше ничем подобным он и не страдал, чтобы знать, как оно бывает: у него на роду было написано отменное здоровье, а что не решала кровь Арантэалей, то поддерживал изящно выверенный ток магии по венам. Однако тридцать лет в заточении — теперь-то Наратзул понимал это в полной мере, — в каменной клетушке, пронзительно тихой, извечно сумрачной, сверху донизу оплетенной мощной сетью из всех сдерживающих и блокирующих магию чар, сделали свое черное дело.       Вскоре к мигрени добавились головокружение, сонливость, боль и онемение в мышцах, глухое раздражение — его магия не справлялась с этим круговоротом проблем. И Наратзул глотал одно зелье за другим, но в итоге заработал лишь извечную тошноту и расстройство сна. А ему было совершенно, абсолютно некогда заботиться обо всей этой чепухе: он продумывал нападение на Эрофин, осознав, что ему вовсе необязательно ждать, когда поднимется народное восстание — опасность предоставлял лишь Баратеон, а с этим ублюдком Наратзул справится сам, проникнув в город тайно, и…       — Молодой господин Арантэаль, — одним из вечеров в кресло напротив него опустилась мастер псионики, и в библиотеке, несмотря на белые одеяния магички, сразу же стало темнее. Эту женщину Наратзул знал очень хорошо и считал ее верность Ордену магов одной из лучших новостей, что он услышал, как только вышел на свободу. Заполучить вторую из глав придворных магов Эродана в свое распоряжение — дорогого стоит. — Смею высказаться. Вы опять замышляете какое-то безрассудство, я это вижу.       Давно позабытое обращение резануло слух. Оно пахло сталью серых доспехов паладина и грязной кровью бастарда древнего аристократического рода. Было почти что насмешкой, пусть и для пожилой магички Наратзул всегда останется «молодым». Поджав губы, Арантэаль мрачно уставился на Нару.       — Прошу прощения?       — Мне не нужно говорить или объяснять вам что-либо, — заговорила вновь Нара спустя несколько томительных мгновений молчания, — и все же я дерзну. Молодой господин Арантэаль, вы всегда были умны и сообразительны, а теперь, по истечению ещё тридцати лет, остались юным лишь внешне. Вы более не можете позволить себе порывы, присущие молодости. Вы должны думать на несколько шагов вперёд и быть хитрым в своих решениях. Как любой венценосный правитель.       Наратзул чуть сдвинул брови, и мастер псионики усмехнулась.       — Вы радеете за свободу людей, однако понимаете — уверена, понимаете, — что, как только свергнете канцлера, возложите корону на свою голову. Трон Нерима станет вашим. И пусть прав на него у вас больше, чем у бешеного пса Баратеона — против крови древних королей Севера ему нечего противопоставить, — вы должны взойти на него с честью. Ради того, как ваше воцарение примет весь народ Нерима, а не только его угнетенная часть.       — Вы объясняете простые истины, мастер.       — Именно так. Но позвольте продолжить. В Северном королевстве собирается ваше войско, с каждым днём его численность только растет. Среди ваших солдат — и аэтерна, и северяне, уставшие быть зависимыми от настроений срединников и их политики, и просто расчетливые люди, подобно Таранору Коареку. Разномастная публика, но — в ее рядах растут определенные настроения: некогда Боги признали силу Севера, из его воинов создали они свое светозарное войско, а теперь история повторяется, но не во славу бессмертных правителей — во славу народа. Людское воодушевление можно пощупать руками.       Громко треснула сухая ветка под напором задорного огня в камине. Наратзул моргнул, прогоняя от внутреннего взора картину, совсем недавно увиденную наяву: Кабаэт, заполоненный людьми, что готовы поднять стяги с его, Арантэаля, знаменем восстания. Нара была права — воодушевлением были пропитаны и земля, и воздух.       — Ближе к сути, — качнул головой он.       — Уже совсем близко, — заверила его магичка.       В отблесках огня свечей и камина радужка ее глаз казалась совсем белой, под стать волосам, собранным в высокую прическу черными лентами. Мастер псионики изменилась за эти годы и одновременно — нет. За ее мягкостью и благопристойностью пожилой степенной женщины все ещё скрывалось нечто, что заставляло неуютно передёргивать плечами. Наратзул изо всех сил заставлял себя не делать этого. Он уже не мог позволить себе такую слабость.       — Ваши воины, воодушевлённые, наконец-то почувствовавшие себя причастными к великому, правильному делу, готовы подчиниться любому вашему приказу. Спуститься в Срединное королевство через горную гряду — сквозь бураны и вьюги, снега и ледяные залежи на дорогах. Атаковать ворота Эрофина — без должной поддержки сил восстания срединников. Последовать за легендарным лидером… чье здоровье и Связь с Морем Вероятностей оставляют желать лучшего.       А вот и она — суть. Отбросив кусочек угля, с которым он исследовал карту Эрофина, сделанную на основе той, которую некогда начертили они с Мерзулом, Наратзул откинулся на спинку кресла и уставился на стройные ряды книжных полок у противоположной стены.       — С моей магией все в порядке, — медленно произнес он тоном, который, по обыкновению, заставлял нежелательную компанию умерить свой пыл и скрыться за горизонтом. — А если и нет, это не составляет проблемы, неподвластной мне. Вам не о чем беспокоиться, мастер.       — О, — тонкие белесые брови магички вспорхнули вверх, — вы меня превратно поняли, молодой господин Арантэаль. Я не обеспокоена — я отменно осведомлена о том, как хорошо вам некогда удалось обуздать Связь и усилить ее для своих нужд. Я лишь предлагаю вновь заняться этой проблемой сейчас, покуда мы заканчиваем последние приготовления. Потом, когда ваши мысли будет занимать не только восстание против Богов, но и чаяния вашего народа, у вас попросту не найдется времени для себя.       Ожидать, что на мастера псионики подействуют предупредительные взгляды, вероятно, было так же глупо, как и в случае с мальчишкой Адалаисом. Они были в чем-то очень схожи. К тому же, Наратзул знал, Баизак ходил у Нары в негласных учениках. Быть может, она научила его не только иллюзиям, но и ошеломляющей невозмутимости. Или же две родственные души наконец встретили друг друга, когда их Пути пересеклись, — кто знает.       — Молчите? Хорошо, — почти ласково улыбнулась Нара. — Уверена, это потому, что вы без труда осознаете мою правоту. Остудите свои мысли и чувства, молодой господин Арантэаль. Вам некуда спешить, пока вы позволяете нам, вашим верным соратникам, прикрывать ваши тылы. Трон Нерима будет вашим, Боги падут. Ожидание весны не изменит ситуацию. Наоборот, улучшит.       Наратзул выдавил из себя блеклую улыбку. Всё бы хорошо, но в верности соратников он был не слишком уверен. Было много новых лиц, но ещё больше — лиц, которые он знал по другую сторону баррикад. И не помогало то, что он мог судить по своему же опыту — порой худшие враги становятся самыми верными из товарищей; правила и истины, вбитые в голову с младенчества, легко оспоримы, стоит лишь пошире раскрыть глаза и позволить ушам слышать. Раньше, когда ему казалось, что весь знакомый ему мир остался позади него и превратился во вражескую силу, было проще — он с лёгкостью делил реальность на чёрное и белое. Теперь же краски смешались, явили густой, серый цвет и заставили вспомнить обо всех ухищрениях, на которые шли Боги и их служители, чтобы уничтожить врага незаметно и изнутри. Которыми он пользовался сам, будучи паладином. Которыми собирался пользоваться и сейчас — он бы не хотел, но ему придется.       И не было больше того, кто невзначай, почти играючи стал незаменимым и важным, кто уравновешивал его мрачные мысли и направлял их во благо, смешивая со своими идеями. Мерзул был мертв. Убит вшивым псом Баратеоном. Наратзулу и не нужно было больше причин, чтобы разорвать того на части. Даже давешнее предательство «канцлера» так не заботило его — он помнил о нем, но забывал в угоду дробящей кости ненависти и банальному — пусть банальному, пусть! — желанию отмстить за потерю.       Однако Мерзул был бы первым, кто заставил его остановиться и хорошенько обдумать каждый свой последующий шаг. Он ненавидел лихорадочную спешку, не видел смысла в горячечной мести. При всей своей мягкости был удивительно, почти нечеловечески хладнокровным.       Возможно, и Наратзулу стоит попробовать быть таким — променять неистовство на студёную выверенность действий. Или научиться балансировать между тем и другим самостоятельно.       — Я слышала, что в юности, углубляя и стабилизируя Связь, вы применяли специально изученные техники, объединяющие магическую и физиологическую подоплеку, — сказала Нара, повторив его движение и откинувшись на спинку своего кресла. — Эродан был в восторге от того, что вы смогли освоить их. Ведь, несмотря на то, что киранийцы присвоили их себе и назвали медитациями, они разработаны аэтерна и принадлежат эпохе Мьяр Араната.       Наратзул усмехнулся в ответ. Киранийцы обожали присваивать себе чужие заслуги — об этом не знал только ленивый до правды. Позиционируя себя как прогрессивное, процветающее в лоне науки государство, они кичились технологиями звездников и магическими техниками аэтерна, словно своими собственными, перекраивали древние философские трактаты или объединяли несколько из них в нечто лишь на первый взгляд новое.       — Предполагаю, вам стоит воспользоваться этими техниками ещё раз, — продолжила Нара. — Как только восстановите и укрепите ток маны, недуг, сковавший вас, пройдет — магия, не ведая больше преград, излечит его. Ваша слабость не постыдна, она вызвана долгими годами заключения и воздействия антимагических печатей на темнице — архисерафим Араздор и его подчинённые всегда были хороши в этом виде магического искусства.       — Тридцать лет, — едва слышно пробормотал Наратзул, прикрыв глаза.       Время в Туманной башне и тянулось, и пускалось вскачь, и ему никак не удавалось уследить за его ходом. Он быстро забросил любые попытки, сосредоточился на том, чтобы не сойти с ума и сохранить стабильность той маны, что осталась в его теле после того, как тюремные стены отрезали его Связь от Моря. Он знал, что однажды Мерзул найдет способ, чтобы вызволить его из заточения, нужно лишь подождать — сколько придется. И Наратзул ждал и использовал те техники сохранения, которые не шли вразрез с антимагическими печатями. Не знай он о них, его состояние было бы ещё плачевнее.       — Нет-нет, не тридцать лет, — поправила его Нара и скривила губы в ухмылке, сделавшей ее точной копией сестры. Вот, кто был и наверняка остаётся жуткой женщиной. Наратзул не верил, что она погибла на Юге. — Тысячелетие.       Настал черед кривить губы ему. Эта ложь выводила его из себя, но ещё больше — то, что сам же согласился потворствовать ей. Это было мерзко — вновь плясать под дудку Богов, искать в их подлости положительные стороны для верхушки сил восстания, но… Если он начнет работать над контрзаклятьем для Витка времени, у него не хватит времени и сил ни на что другое. Скрепя сердце, Наратзул был вынужден отпустить эту идею и уповать на то, что смерть Богов избавит Нерим от их магии, и тогда ему останется лишь найти нужные слова для сбитого с толку народа.       — Положитесь на нас, — сощурилась мастер псионики, — и до того времени, как мы займем Эрофин, в нашем распоряжении будет информация со всех уголков Нерима, планы о противодействии проблемам… А если нам повезет, то некоторые из этих проблем решатся еще до марш-броска в Срединное королевство. Народ будет в восторге. А что касается самого Эрофина, то, вполне вероятно, если вы не будете спешить, нам не придется занимать его силой. К простолюдинам за его стенами прибавятся именитые рода, недовольные правлением Баратеона, и тогда столичные ворота отопрутся сами собой.       — Как в случае с Треомаром? — оскалился Наратзул.       Иногда Араздор баловал его новостями: подходил к дверям темницы, когда в его распоряжении появлялось нечто, способное ударить заключённого так больно, что перехватывало дыхание, и насмешничал. Благодаря его невиданной доброте, Арантэаль знал и о падении Треомара, и о катастрофе в Тирматрале — теперь Арктвенде. Лишь о разрушении Святилища и смерти Мерзула архисерафим смолчал. Возможно, лишь потому, что сам не успел завладеть этой информацией — Баратеон в последнее время действовал своевольно, без оглядки на Богов.       Нара на выпад Наратзула лишь рассмеялась. Она, как и многие преданные Эродану придворные маги, не стала терпеть безумную жестокость Баратеона и покинула столицу, когда этот бешеный пес взялся за управление Неримом всерьез. Арантэаль не знал, что сподвигло мастера псионики восстать и против Богов: возможно — их удар по уже беззащитной столице неримских аэтерна, возможно — их безразличие к бесчинствам канцлера, а возможно — личные причины, никак не связанные с проблемами всего мира. Однако, судя по тому, что ему уже стало известно о действиях Ордена магов в эти тридцать — эту тысячу — лет, ее мотивы были не так уж важны: силам восстания Нара отдала всю себя, все свое мастерство и умения. Во всяком случае, Наратзулу очень хотелось верить в это. Тихий, но настойчивый шепот паранойи он изо всех сил давил на корню.       Важнее был тот факт, что, несмотря на всю нынешнюю преданность, своих ранних заслуг, ещё до вступления в Орден, Нара не стеснялась. В боях за Треомар магичка стояла в первых рядах объединенной армии Богов и смертных и наводила на ряды противника страх и ужас своей магией.       — Это был безупречный план, открыть ворота Треомара изнутри, — сказала Нара. — Воспользовались им в самый последний момент, но именно с его свершением все должно было закончиться. Уж не знаю, как другие, но я и предположить не могла, что… — Тонкие губы магички поджались. Наратзул мог поклясться, что в какой-то миг увидел в черноте ее зрачков совсем другой огонь — не свечей, не камина. Страшный, внезапный, вырвавшийся из-под земли. И — ответный, не менее ужасающий, обрушившийся с небес, являющий собой божью кару. — Я не могла и помыслить, что все закончится так.       Ногти Наратзула вспороли кожу ладоней. Он и не заметил, как его руки сжались в кулаки и побелели костяшки пальцев. На языке вертелось множество ядовитых, горьких, как полынь, полных вины и ненависти слов, но Арантэаль не собирался откровенничать ни с Нарой, ни с кем-либо другим. Времена, когда он мог позволить себе подобную вольность, прошли. Умерли — были убиты вместе с теми, кому он мог довериться.       И он промолчал, отведя взгляд от мастера псионики. И согласился с разумностью ее слов. Стал ждать, копить знания о мире, который едва не стал чужим за тридцать лет, и восстанавливать силы.       ***       Древние аэтерна знали толк в магических техниках. Это не было магией света или чудотворством — что-то между и одновременно совершенно другое. Этим техникам нельзя было научиться по инструкциям в текстах — их нужно было прочувствовать, вплести в свою Связь с Морем и понять, какая из них подходит именно тебе, твоему разуму и твоему телу. Наратзул узнал о них, когда очередное задание завело отряд иноданских служителей в смертельно опасные земли Мьяр Араната. Его капитан тогда пребывал в благодушном настроении и рассказал, как однажды нашел свитки времён расцвета Каллидара и их переводы на инал в архивах города Богов. А после их отыскал и заинтригованный Наратзул. Ему нет-нет, да казалось, что капитан неспроста заговорил об их содержимом при нем. Его Связь с Морем становилась ярче и крепче, позволяла коснуться новых, доселе недосягаемых вероятностей; количество маны в его теле также росло, и ему требовалось обрести баланс, чтобы однажды не захлебнуться в собственной силе.       Это произошло тридцать шесть лет тому назад. Что ж, Наратзулу придется воспользоваться аэтернийскими техниками вновь — так, будто начинает с самого начала. В этом действительно не было ничего постыдного. Только дурак может думать, что природная мощь — особенно магическая — не нуждается в контроле и выматывающих тренировках. Сила всегда требует плату. Он позволил себе об этом забыть — позволил себе подурнеть умом, — но вовремя вспомнил. А после осознания того, что едва не совершил фатальную ошибку, поддавшись спешке и необузданным, разрушительным желаниям, Наратзул лишь с досадой скрипел зубами: в этот раз время платить по счетам настало в самый неподходящий момент, когда хотелось рвать, крушить и действовать, а не останавливаться и делать глубокий вдох.       Как и в свою бытность паладином, он не мог полностью отгородиться от мира и с головой окунуться в уединение и созидание, чего требовали большинство техник. Тогда — зов Рождённых Светом кидал его из одного конца мира в другой, сейчас — ему нужно было слушать и слышать, напоминать своим людям, что вернулся, что принимает решения и видит, ценит плоды их трудов. Тяжело, но выполнимо. Наратзул с пелёнок привык к трудностям. Горный монастырь напоминал ему гудящий улей. Мастера обучали новоприбывших учеников, организовывали вылазки во все четыре стороны Нерима. Наратзул наблюдал за кипением жизни из окон своей комнаты, выходящих во внутренний двор, или со стен главного здания, где нашел для себя укромное место для восстановления сил. Увиденное ему нравилось. Услышанное — не очень.       За тридцать лет после смерти Эродана Нерим погрузился в хаос, и никто из оставшихся в живых Богов не собирался предпринимать что-либо, чтобы если не искоренить, то сдержать его проявления. Срединное королевство утонуло в ненависти к аэтерна — нетерпимость людей не знала границ, мыслимых и немыслимых. Эрофин пропах кострами и кровью казненных другими способами «преступников» — Баратеон приговаривал к смерти за малейшую провинность, зачастую им же и придуманную. Таких как он в старину называли чернодушниками, и судьба, будто издеваясь, будто соревнуясь в жесткости с канцлером, подкинула Нериму еще одного человека, который мог составить этому бешеному псу достойную конкуренцию — главу южных храмовников, Ягала. Отличие между этими двумя было лишь в том, что Ягал истязал и убивал людей, прикрываясь волей своего Творца, а Баратеон изначально не озаботился никаким прикрытием для своей неистовой жестокости. Наратзул проклинал себя за то, что не убил эту тварь тогда, в Эрофине, а решил использовать для своих целей.       Зато схожи эти двое были во многом. Подобно Рожденным Светом, слепым и глухим к страданиям смертных, они закрывали глаза на все, что не представляло для них интереса. Пока неизвестное, темное проклятье пожирало земли вокруг поверженного Треомара и двигалось дальше, к долине Фальтринд, Баратеон возводил колокола ведьм в каждом поселении Срединного королевства и мочился мимо ночного горшка, представляя, как те не сработают и к нему из темноты подкрадутся вражеские маги. Пока пространство над кратером на юго-востоке от Остиана, оставленном еще со времен войны против Азаторона то ли древним орудием, то ли осколком Вораны, разрывало магической аномалией, которую теперь без неримского подразделения Святого Ордена было некому стабилизировать, Ягал вдохновенно трудился над путем пилигримов, проходящим по всему Южному королевству и являющим собой семь белокаменных столбов с проповедями Творца.       И Наратзул не знал, что делать с последствиями их равнодушия. Он расправится и с Баратеоном, и с Ягалом, но это не уберет проклятье и не утихомирит магическую аномалию. В худшие минуты, в промежутках между стабилизацией маны внутри тела и возвращением в реальность, Наратзул винил в бездействии Мерзула. Однако быстро брал себя в руки и напоминал себе о том, в каком положении оказался друг после того, как Боги пленили мятежного Арантэаля и разрушили Треомар. Лишенный всяческой поддержки, оплакав тех, кого они потеряли в боях, Мерзул был вынужден начать с самого начала. Он стал самым разыскиваемым преступником на землях Нерима, Баратеон гнал своих цепных псов по его следам денно и нощно, и все же — Мерзул не сдался. Брал под свое крыло новых людей, искал учеников, на свой страх и риск взялся за восстановление магических святилищ у Гиллиада и Штайнфельда. Кто знает, возможно, без его работы над святилищами проклятье земель Треомара и магическая аномалия Юга давно бы ударили по Срединному королевству. Нет, Мерзула было не в чем винить. Он старался по мере сил и возможностей и — даже больше.       — Уделять внимание этим проблемам до момента свержения Богов будет крайне расточительно, мой господин, — говорил Каллисто. — Как и в случае с Витком времени, это займет время, которого у нас нет, и отнимет силы, которые следует сохранить для главной битвы. Проклятье, одолевшее леса Треомара, распространяется медленно — за последние годы оно продвинулось вглубь земель Срединного королевства лишь на пару футов. Вокруг магической аномалии Юга следует поставить ограничительное поле, и тогда у нас появится возможность повременить с поиском способов стабилизации потоков Моря… в подобных масштабах.       Бывший член императорского Совета Шторма нашел Наратзула на стенах монастыря, дабы доложить последние известия, полученные от людей Ордена, которые уже были разбросаны по всему Нериму. Арантэаль вышел из транса, необходимого для работы с магическими токами в теле, еще когда только заслышал неспешные шаги Каллисто, приближавшиеся со стороны старой часовни Мальфаса. Однако он остался в подобающей для техники позе, даже не повернул головы — лишь слегка приоткрыл веки и вперся ничего не выражающим взглядом в изломанные очертания Котловых гор, с запада взявших монастырь в суровый, серый полукруг.       — Ваше предложение звучит разумно, — наконец сказал Наратзул. Он выждал достаточно времени, чтобы удостовериться в том, что хитрый маг более не проронит ни одного слова, не услышав его ответа. — Я и не собирался собирать экспедиции в эти регионы — пока. И не потому, что у нас нет времени и лишних сил, а потому, что у нас нет ресурсов и свободы действий. Поэтому для начала стоит разобраться с насущными проблемами. Баратеон. Ягал. Как только мы вызволим земли Нерима из-под гнета этих безумцев, ситуация улучшится. Но если мыслить наперед, мне нравится ваша идея с ограничительным полем вокруг аномалии. Если мы сможем возвести нечто, похожее на магическую стену, которой храмовники отделили свои земли от других королевств…       — Это будет лучшим решением, — закончил за него Каллисто.       — Именно. Тогда мы сможем уповать на архивы Инодана. Там собраны все известные способы противоборства магическим аномалиям. Найдется нечто и для южного кратера. Что-то еще, господин бывший советник? — спросил Наратзул и наконец скосил на мага глаза.       На лице того не дрогнул ни один мускул, хотя это обращение должно было затронуть еще саднящие края душевной раны. Ровным голосом Каллисто продолжил доклад. Вернувшиеся из Остиана разведчики передавали слова сочувствия лидера повстанцев, Каразала, и его помощника, Матиаса, о безвременной кончине главы Ордена магов и — карты с обозначением всех подземных ходов из Срединного королевства в южные земли. Засланная в Эрофин Ким докладывала о вступлении в ряды сопротивления еще нескольких высокопоставленных лиц. В Кабаэт из Анку прибыла группа инженеров и подключилась к работе над магической баллистой, обещая не только восстановить ее прежнее состояние, но и улучшить ее точность и мощность. Соглядатаи Ордена в Велленфельсе забили тревогу, отметив возможную вспышку странной болезни, и уже сегодня вечером на восточное побережье Нерима отправится человек, способный разобраться в ситуации.       Уходя, Каллисто коротко поклонился. На его лице отразилась печать глубокой задумчивости. Возможно, отчитавшись перед Наратзулом, старый маг тотчас переключился на другие дела, занимавшие его без остатка. А возможно, его сознание, растревоженное небрежным упоминанием о прошлом, вновь принялось искать решение одной непростой задачки. Боги и их знания о магических аномалиях. Однажды они уже стабилизировали Море Вероятностей, всколыхнувшееся после падения Вораны: звезда не только расколола единый материк, Пангору, но и нарушила течение магических потоков вокруг планеты. На то, чтобы побороть смертоносные для всего живого в Вине последствия, у Рожденных Светом ушло много времени — тысячелетия, — однако они справились: в конце концов, даже Срединное королевство Нерима, что находится в кратере, оставленном Вораной, стало вновь пригодным для жизни людей. Уже позже они повторили свой подвиг, усмирив Море после открытия множественных врат в мир демонов, Ратшек. Так почему же? Почему же они отвернулись от погибавшего во Тьме Тирматраля? Почему они бездействуют сейчас, видя, что юг Нерима вновь утратил магическую целостность потоков Моря? Что это: бессилие перед аномалиями, которые вдруг оказались сильнее тех, что оставили после себя война аэтерна и звездников и вторжение демонов в Вин, или безразличие?       Ответов на эти вопросы, пожалуй, не было ни у кого: ни у Каллисто, ни даже у Наратзула. Арантэаль мог бы поддаться некогда отравившему его кровь, плоть и сознание презрению к Богам, неверию в искренность их стремлений спустя тысячелетия правления миром смертных, но он заставлял себя мыслить объективно. Он мог ненавидеть — и ненавидел — Рожденных Светом за их равнодушие к судьбам простых людей, однако знал: закрывая глаза на мелких сошек, чья жизнь была слишком коротка для серьезных тревог о ней, Тир продолжал внимательно следить за стабильностью Вина. Избавившись от Наратзула, заперев его в Туманной башне, Творец должен был выдохнуть хотя бы на мгновение, отвлечься от поисков Предопределения и Бога Тьмы и обратить свое внимание на другие проблемы своих владений.       Почему он этого не сделал? Наратзул решил, что не будет ломать голову в самостоятельных поисках ответа на этот вопрос. Зачем тратить время впустую, когда скоро — совсем скоро — ему выпадет прекрасный шанс спросить об этом самого Тира, а после — вогнать Пожиратель ему в сердце и навсегда покончить с эрой правления Рожденных Светом. И он позволит Каллисто присутствовать при этом… Если господин бывший советник перестанет юлить и честно ответит ему на некоторые другие вопросы.       Едва Наратзул успел вновь погрузиться в транс после ухода Каллисто, услышать шепот Моря, с каждой секундой становившийся все ближе, почувствовать нити Связи, оплетшие все его тело, как откуда-то сбоку раздался взрыв знакомого смеха. Поморщившись, Арантэаль приказал сознанию оставаться в покое, сосредоточился на мерцающих токах маны внутри себя. Однако смех становился всё громче, всё ближе — Баизак хохотал так, будто услышал самую смешную в мире шутку. Он всегда так хохотал. И очень часто — над теми шутками, что придумал сам. А юмор у него был крайне специфический.       Выругавшись про себя, Наратзул открыл глаза и оглянулся. Двое юношей приближались к облюбованной им смотровой площадке по изгибу западной стены монастыря. В одном из них Арантэаль с некоторым трудом признал одного из молодых стражей Ордена, аэтерна Акаруса. Другой же, несомненно, являлся Адалаисом. Баизак, все посмеиваясь, панибратски похлопал стража по плечу, и по губам того скользнула несмелая улыбка. Вероятно, удачная шутка, которая так развеселила Баизака, принадлежала ему, и на его лице до сих пор цвело удивление — он не мог поверить, что занял достойное место на юмористическом поприще. Выглядел он поражённым и… сам того не подозревая, сражённым наповал.       Какой кошмар.       А когда страж наконец-то смог оторвать взгляд от весельчака и отвернуться, то облегчённо вздохнул. Это его чувство было куда понятнее Наратзулу. Он сразу же вспомнил разговор, состоявшийся между ним, Каллисто и Нарой.       — Несносный мальчишка, — заворчал бывший советник, стоило Баизаку покинуть библиотеку, ставшую негласно залом совещаний, в своей обычной стремительной манере. — Однажды он доведет меня до состояния крайнего бешенства. Не могу обещать, что в тот момент сдержусь и не поджарю его парочкой-другой молний.       — Это ты от зависти, — тут же откликнулась Нара, опуская свиток с рапортом разведчиков на стол. — Ты терпеть не можешь, когда кто-то оказывается остроумнее тебя.       — Я терпеть не могу, когда кто-то оказывается громче меня.       — Так скажите ему об этом, — подал голос Наратзул.       При всей своей деланной необузданности Баизак оказался крайне чутким к приказам и просьбам, высказанным вслух. К большинству из них. Не к тем, что касались будничной жизни. В этом Арантэаль успел убедиться на собственном опыте.       Нара и Каллисто странно покосились на него, и Наратзул приподнял бровь в безмолвном вопросе.       — Пусть, — обронил вдруг бывший советник. Теперь в его голосе пополам с недовольством смешалось смирение.       — Пусть, — согласно кивнула Нара. — Пусть лучше насмешничает и устраивает кутерьму, чем будет таким, каким он попал к нам после… После Святилища.       Наратзул прикусил щеку изнутри. Уже некоторое время он боролся с извращённым желанием узнать всё до мелочей: что случилось в ту страшную ночь в магическом святилище у Гиллиада; как Адалаис остался последним выжившим и единственным сбежавшим из тюрьмы Эрофина. Как чуть после вернулся в столицу за телами Мерзула и ещё одного орденовца. Наратзул, было, даже завел этот разговор с Баизаком, когда только узнал обо всем в общих чертах от Каллисто, но… Мальчишка окаменел, стоило ему только услышать первые слова, и взгляд, которым он одарил его, был слишком знаком Наратзулу. В свое время он, раненый, едва вынырнувший из пучин боли и горя, смотрел так же. И Арантэаль отступил, дав Адалаису ещё немного времени. Он, несмотря на укоренившееся мнение о нем, умел понимать чувства людей. А Баизак должен был осознавать, что однажды ему придется смириться со своими потерями. И что Наратзул почувствует этот момент, и тогда ему не удастся избежать разговора во второй раз.       А пока… Да, Арантэаль мог представить, каким разбитым и обессиленным, безразличным ко всему на свете, включая самого себя, Адалаис прибыл в Горный монастырь. Мог представить, как пугало и отталкивало его состояние орденовцев. И, поразмыслив над этим, Наратзул мысленно согласился с Нарой и Каллисто: пусть. Пусть оживает и находит новую опору под ногами. Пусть спорит со старшими магами и смеётся над несмешными шутками. Пусть будет громким и абсолютно несносным, пока дело не касается главной миссии Ордена. Потому как потом, с наступлением весны, не только у Наратзула не будет времени на свои собственные чувства и проблемы, но и у него, Баизака. Арантэаль планировал воспользоваться всем недурственным потенциалом мальчишки, и ему был не нужен живой мертвец в рядах ближайших соратников.       Почувствовав на себе мрачный взгляд, Баизак оглянулся на Наратзула, заулыбался еще шире и двинулся в его сторону. Акарус попытался было удержать его на месте, но успел схватить лишь пустоту там, где мгновение назад был черный рукав его плаща. Замерев, страж перевел растерянный, немного опасливый взгляд на Арантэаля, словно выискивал на его лице явные признаки недовольства, но тот лишь досадливо цокнул языком и отвернулся обратно к горам. Останавливать решившего что-то для себя Адалаиса было так же бесполезно, как пытаться удержать падающую Ворану пустыми ладонями.       — Медитируешь, мой господин? — спросил Баизак, с размаху плюхаясь на стену рядом с Наратзулом.       — Восстанавливаю ток маны, — привычно поправил Арантэаль, хоть и знал наперед, что это не возымеет эффекта: киранийские словечки всегда вызывали восторженный эффект прилипания. Он до сих пор помнил, как гудел Эрофин после прибытия делегации киранийских дипломатов: столичные аристократы отказывались называть блины блинами, уборную — уборной и ломали языки, пытаясь повторить киранийские пословицы, в которых оказалось слишком много глубинной мудрости, чтобы очернять их скучным, всем привычным иналом.       — И успешно, как я посмотрю, — хмыкнул Адалаис. Он уселся спиной к лесистому ущелью, на дне которого плескалось кристально-прозрачное, ледяное озеро, и ветер, играя с длинными, светлыми волосами Баизака, так и норовил запихнуть их пряди Наратзулу в рот. — Выглядишь ты куда свежее и бодрее. Научишь меня?       Наратзул едва слышно фыркнул и, опершись на руки, наконец выпрямил ноги в промозглую пустоту за стеной монастыря.       — Я не даю уроков, — отрезал он. — К тому же, ток твоей маны не нуждается в восстановлении. Для тебя эта техника бесполезна.       — Я спрашивал у Нары, и она говорила, что этих… техник великое множество. Кто знает, может, и для меня что-то найдется, — добродушно улыбнулся Баизак, и Арантэаль подавил желание закатить глаза в ответ.       — Что тебе нужно?       — На самом деле — ничего, — пожал плечами мальчишка. — Я отбываю через несколько часов. Решил сообщить, чтобы ты не разобиделся, узнав, что я даже не попрощался. Глаза все-таки пришлось закатить. Пустомеля.       Наверное, это должно было возмущать его так же, как и Каллисто — отсутствие всякой субординации в отношении Баизака к нему. Адалаис общался с ним как с равным: дурачился, шутил, подкалывал, — и даже в том, как он к нему обращался — «мой господин», — не было ни капли уважения. Однако отчего-то злиться на него не получалось. Может быть, оттого, что в прошлом, когда кто-то принимался смотреть на Наратзула как на новое божество, опускался перед ним на колени и подобострастно заглядывал в глаза, тому становилось тошно до зубовного скрежета. Он никогда не просил о подобном, ему это было не нужно. Он делал то, что делал, потому что считал это правильным, а не в погоне за почтением или признанием. И сейчас, в Горном монастыре, Арантэаль чуял повторение опостылевшей истории — печать раболепного обожания на всех этих новых лицах. В нем не видели человека. В нем даже предводителя не видели — лишь ожившую, сиятельную легенду. Его обходили стороной и на цыпочках, кланялись так глубоко, что, казалось, вот-вот сломаются спины, с придыханием шептались за спиной. Это утомляло. А его старые знакомые ничуть не помогали. Нара и Каллисто уже возвели его в ранг короля и общались с ним соответственно. Константин и вовсе не показывался ему на глаза: даже тридцать лет назад их связывала лишь дружба с Мерзулом, и теперь, когда того не стало, их пути разошлись — ни один, ни другой не горели желанием менять что-либо. И вот — остался лишь Баизак, которому было плевать на разницу в возрасте, статусе и положении — он не ведал преград, подбираясь ближе, чем того требовали приличия. И Наратзул, хоть и держал последнюю линию обороны, позволял ему это. Ему не были нужны ни друзья, ни приятели, но — пусть.       — Уж не хочешь ли ты мне сказать, что это тебя отправляют на восточное побережье, чтобы разобраться со вспышкой неведомой болезни? — догадался Арантэаль.       — Не одобряешь? — улыбка Баизака сделалась рассеянной. Он опасно откинулся назад, следя за тем, как кружат высоко под облаками птицы.       — Что бы ты там ни говорил, целитель из тебя такой же, как из меня — Золотая королева.       — Слышал, ты никогда не отказываешься от киранийского кофе со специями из запасов Каллисто.       — Это правда. Но это не делает меня темнокожей венценосной женщиной в золотом платье. А ты даже лечебное зелье сварить не можешь, не взорвав котел. Что ты противопоставишь неведомой болезни, кроме целительства магией?       — Ничего, — с покорностью согласился Адалаис. — Однако великих познаний в настоящем целительстве лично от меня и не потребуется. Вероятно, Каллисто не стал донимать тебя подробностями, но миссия в Велленфельсе подразумевает несколько этапов. Сначала туда отправляюсь я, чтобы подтвердить, что это действительно нечто серьезное, а не раздутая на домыслах и слухах ерунда, и что это не какое-нибудь проклятье, принятое простыми, далекими от магии людьми за болезнь…       — Проклятье? — дернул бровью Наратзул. — Кому принадлежит идея о проклятье?       — Мне.       — Если ты специализируешься на проклятьях, вовсе не значит, что они повсюду. А простые, далекие от магии люди могут поднять панику из-за любой болезни. Это же восточное побережье. Оно всегда было плодовито на всякие эпидемии… И зачастую их источник привозили на кораблях.       Баизак хмыкнул и, отведя взгляд от подсвеченного изнутри солнцем плотного покрывала облаков, посмотрел на Арантэаля.       — На случай если ты забыл, — снисходительность его тона превысила снисходительность замечания Наратзула в считанные мгновения, и тот недовольно поджал губы, — Нерим изолирован от других стран. Корабли не так уж часто заходят в порт Велленфельса, и все они принадлежат контрабандистам. Наши люди заметили бы закономерность распространения болезни, появись она после того, как в порту пришвартовалось судно прямиком, к примеру, со Скараггских островов.       Напоминание об изоляции Нерима отозвалось болью в висках Арантэаля. Он крепко стиснул зубы и уставился на клубящийся на северо-востоке, у самого горизонта, между покатыми склонами скал, заслон из облаков над Мрачным лесом — так теперь называли некогда зеленый, тенистый, прекрасный лес вокруг Треомара. Была в этом какая-то закономерность действий: вместо того, чтобы лечить земли Арктвенда, можно добить его окончательно, вызвав землетрясение и потопив его в морских пучинах; вместо того, чтобы взять под контроль обезглавленный Нерим и заботиться о нем в своей привычной манере, можно насильственно переместить сознание жителей на тысячелетие вперед, изолировать его от соседей, которые могут невзначай разрушить плетение заклинания, и оставить догнивать в руках безумца. Тир и сам как будто обезумел за те тридцать лет, что Наратзул провел в заключении. Неужели виной тому потеря Эродана и ударившее следом предательство Аркта? Ведь ни о чем из произошедшего Творец никогда и помыслить не мог.       — Ну, хорошо, — с неохотой вздохнул Наратзул. — Тогда что, по-твоему, могло произойти в Велленфельсе?       Улыбка вновь осветила лицо Баизака. На этот раз она была лукавой.       — О, вижу, ты заинтригован. Как насчет того, чтобы отправиться со мной и разобраться во всем вместе? Тебе бы не помешала небольшая встряска. Тем более, тебя больше не коробит ни от громких звуков, ни от яркого света… Вдвоем ведь веселее, разве нет?       Наратзул молча покосился на него. Но про себя улыбнулся. Это было воистину заманчивое предложение. Будь ему восемнадцать или девятнадцать лет, он бы не раздумывал ни секунды. Того его, из прошлого, томило бы заключение в четырех стенах, он бы не смог побороть себя и остаться на одном месте в ожидании удобного случая — его природа всегда требовала движения, действия. Загадки и тайны манили его с непреодолимой силой. Но Наратзул Арантэаль из настоящего не мог позволить себе поддаться искушению. Уже нет.       Об этом знал и Баизак. Он лишь беззлобно подначивал, и согласия ему не требовалось. Словно в подтверждение, Адалаис коротко рассмеялся и — тут же посерьезнел.       — В последний раз я был в Велленфельсе перед тем, как отправиться к Туманной башне. Я остановился на ночь в таверне — отдохнуть перед финальным рывком — и разговорился с ее владельцем, — принялся рассказывать мальчишка. — Мужик оказался языкастый, душевный. Даже выпил со мной пару кружек эля. А между делом рассказал, что несколько раз, ночью, местные стражники видели странных людей на старом городском кладбище. Они крутились у заколоченного здания гробовщиков. Всего рассмотреть не удалось, но их одежды говорили за себя. Вступать в конфликт с магами Этронара стражники побоялись…       — Маги Этронара? — не удержавшись, переспросил Наратзул. Эти ребята были ему знакомы не понаслышке. Вот только он полагал, что за тридцать лет эти… бунтари или распались, или были устранены. Быть может, так оно и было, но с течением времени вместе собрались новые дураки, решившие взять себе название, от которого в прошлом у многих бежали мурашки по коже?       — Ну да, — поморщился Баизак. — Мутные типы. Не знаю, откуда взялось их название. Они распределились по всей территории Нерима, но головной штаб у них расположен в Зеробилоне, и управляет ими какая-то Альказар. Об этом мне рассказал один бедолага, — пояснил он, заприметив вопрос в глазах Арантэаля, — когда он и его дружки вознамерились напасть на мою повозку до Эрофина. У них были мудреные огненные мины, и мне стало слишком интересно, откуда они их взяли.       Помолчав немного, Наратзул поспешно продумал, что и как следует говорить дальше. Это утомляло — постоянно помнить о пресловутом тысячелетии. Иногда ему хотелось рассказать Адалаису правду: тот родился уже после образования Витка времени и не был подвержен разрушительным эффектам неосторожного воздействия на псионическое заклятье — его вера в столь долгий срок заточения Арантэаля в Туманной башне основывалась лишь на воспитании поколением, чье сознание было затуманено псионической магией Рожденных Светом. Однако у Наратзула не было никакой уверенности, что мальчишка сумеет сохранить эту шокирующую правду в тайне, и оттого мигом поправлял свое желание: вот бы в один прекрасный день Баизак, и без того излишне часто сующий нос в дела «древности», догадался обо всем сам.       — В мое время в Зеробилоне базировалась треомарская Гильдия Воров, — осторожно заметил он наконец.       — Это было давно, — покачал головой Баизак и с рассеянным выражением лица запустил руку в неглубокий сугроб, образовавшийся на стыке стены и пола смотровой площадки. Захватил пригоршню снега в ладонь и принялся что-то самозабвенно из неё лепить. — Не знаю, как так вышло, но о тех аэтерна и их прислужниках ничего не слышно уже много лет. Что бы с ними ни случилось, башня Зеробилона покинута ими. И каким образом эта Альказар заполучила доступ к этому месту, мне не известно. Хотя, — хитро прищурился мальчишка, — если тебе вдруг интересно, то и мне на самом деле тоже. Прикажи, и я попробую что-нибудь узнать.       Наратзул в задумчивости пожевал губами. Об «этой Альказар» он ничего прежде не слышал — что было невозможно, имей она вес среди членов Гильдии Воров или отколовшихся от них тех самых магов Этронара. А что касается бывших владельцев Зеробилона… Что ж, Арантэаль ни на секунду не был готов поверить, что с теми ублюдками приключилась какая-то беда. Гильдия Воров существовала с незапамятных времен — возможно, с тех самых пор, когда на земли Нерима высадились беженцы, бежавшие с заполоненного демонами и арорма Мьяр Араната. И, несмотря на неприглядное название, то не были какие-то босяки: главари Гильдии сумели превратить ее в настоящую теневую империю, поддерживаемую не только ее членами, но и треомарским королевским родом и самим Эроданом. Между ними, тремя сторонами правления, было заключено соглашение, которое обеспечивало каждого определенными преференциями. Так, не вмешиваясь в дела Гильдии, Эрофин и Треомар знали наверняка, что вся преступность находится под пятой Зеробилона — никакая мелкая шавка не смела тявкнуть без разрешения своих хозяев, а если осмеливалась, то глубоко жалела об этом до конца своих, безусловно, коротких дней.       Было бы разумно предположить, что после смерти Эродана и падения Треомара, Гильдия, прежде всего ценившая разумные политические устои, решила уйти в тень или вовсе покинуть берега Нерима. Так случилось, что Наратзулу было хорошо известно о каждом из главарей Зеробилона, и он мог поклясться, что никто из них не стал бы терпеть Баратеона и его безумство. Большая часть из них захотела бы линчевать этого бешенного пса, но тогда Нерим и вовсе превратился бы в Преисподнюю… Будто именно ей он в итоге и не стал, зло ухмыльнулся про себя Арантэаль. Успокаивало лишь одно: расправься они с канцлером, Наратзул был бы лишен возможности отомстить и за предательство, и за убийство Мерзула и всех его людей в Святилище. С нынешним же положением дел у него был шанс.       — Оставим магов Этронара на потом, — решительно покачал головой Наратзул. — Пока мне хватит уже добытых тобой сведений, а уж если они замешены в беспорядках в Велленфельсе, то…       Однако договорить он так и не смог. Не сумел. Его взгляд приковало то, что образовалось из-под пальцев Баизака. Тот, не замечая подвоха в опустившемся на смотровую площадку молчании, аккуратно поставил снежного человечка на стену между ними, придирчиво поцокал языком, оглядев результат, и поправил окружность его головы большим пальцем.       Наратзул наперед знал, что произойдет в следующую секунду — чувствовал это всем своим естеством. И все равно пораженно распахнул глаза, когда Адалаис почти лениво мазнул по спине человечка ногтем, и тот пошевелился, отзываясь на касание хозяина.       Арантэаль даже забыл дышать, а голем Баизака — сраный голем — прокрутился вокруг своей оси на одной ноге и, пританцовывая, засеменил к краю стены. И было в нем, в методе его создания столько до боли, до злости знакомого, что…       — Ты чего? — удивился Адалаис, наконец заприметив потемневшее лицо Наратзула. — Эй, мой господин?       Для тех, кто овладел тонкостями псионики, в создании големов не было бы ничего сложного, не будь одного «но». Знание об этом претворении было так давно занесено в раздел запрещенных, что стерлось из умов магов столетия тому назад. Им пользовались только те, чьи семьи плевать хотели на запреты и передавали азы своего магического искусства из поколения в поколение. Или те, кто жил слишком долго, чтобы обращать внимания на веяния времени. Наратзул знал лишь трех таких людей, за исключением себя. Две из них принадлежали роду, который служил Эродану в качестве придворных магов с самого момента его воцарения в Нериме. Третий же был известен своей живучестью на протяжении долгих тысячелетий и лично научил Арантэаля искусству создания големов, когда охочий до новых знаний мальчишка пристал к нему с вопросами.       И Наратзул хотел бы верить, что Баизак подчерпнул это знание у Нары — одной из тех самых двух, — но…       … — Прикосновения при изготовке передают голему еще больше воли хозяина, — лениво тянущий гласные голос заполонял сознание Наратзула, пока тот смотрел, как длинные, тонкие пальцы говорящего разминают чуть влажную землю. В вечернем, теплом полумраке глаза его учителя мерцали расплавленным золотом. — Ты вплетаешь в материал свою ману до претворения, и твой слуга по определению становится еще более послушным, чем мог бы быть, создай ты его другим способом…       … но он не верил. Он видел, как создают големов Нара и ее сестра, и их метод был совершенно другим.       Мог ли Баизак додуматься до улучшения голема сам? Он был талантливым мальчишкой — гениальным в своей фантазии и интуиции. Так что же, он мог?..       Однако — сердце переполошенно подскочило к горлу, и Наратзул тяжело сглотнул, словно пытаясь вернуть его на законное место в груди, — однако Арантэаль вдруг вспомнил, как чертов Аркт поглядывал на Адалаиса в руинах тронного зала императорского замка Штормвенда и потом — в храме Пожирателя душ. Этот взгляд он помнил со времен Инодана: чуть насмешливый, но покровительственный — так бывший архисерафим смотрел на своих бойцов, заслуживших его расположение и одобрение. Так, как никогда не посмотрел бы на того, кого встретил пару раз за свою долгую, несоизмеримо долгую жизнь.       — Арантэаль? — Баизак потянулся было к его плечу, но Наратзул поднял на него свирепый — и наверняка обезумевший — взгляд, и рука мальчишки неуверенно, почти испуганно замерла в воздухе. — Да что с тобой?..       Порыв пронзительно холодного ветра ударил Наратзула под ребра и заткнул уже готовый было вырваться изо рта хриплый хохот обратно в глотку. Море внутри него зашипело, забурлило так, будто не было всех этих дней, наполненных усмирением Связи. Он, в определенной степени, был до смешного жалок. Сколько бы лет ни прошло, сколько бы он ни пережил, сколько бы усилий ни приложил, работая над собой, ядовитая тьма внутри него не исчезала и лишь ждала момента, когда ей, будто неведомой, неистовой твари, позволят поднять голову.       Доверие всегда было для него непозволительной роскошью, и годы заточения в Туманной башне не улучшили ситуацию — наоборот. Он окончательно потерял опору под ногами, более не знал людей, окружавших его. Тридцать лет — долгий срок для мира смертных, да и сами смертные непостоянны в своей верности. Наратзул никогда особо и не надеялся на пса Баратеона, но его предательство лишь подтвердило Арантэаля уверенность в гнили человеческой природы. Тьма внутри него, как бы отчаянно он ни сражался с ней, теперь искала врага в каждом.       Нара, столь долго и верно служившая Эродану, могла приблизиться к Наратзулу лишь для того, чтобы вогнать нож в спину убийце своего владыки.       Константин мог разочароваться в человеке, бывшем столь уверенным в своих силах, но по итогу крупно налажавшем, и теперь — ждать удобного момента, чтобы сдать его своим новым господам.       Каллисто, в прошлом всегда державший участников восстания на расстоянии вытянутой руки и изредка помогавший лишь издали, — зачем он здесь? Повязанный кровью с Тирматралем, мог ли он быть человеком Аркта, который громко и зрелищно выступил против Богов на его родине? Аркт умел заводить новых, верных соратников, вплетаясь сладкими речами в их пошатнувшееся под тяжестью невзгод сознание. С Наратзулом, хоть теперь и казалось, что они по одну сторону баррикад, у него были давние счеты, и врагом он мог быть страшным. Непобедимым — более восьми тысяч лет бывший архисерафим вышагивал по костям своих противников.       И Баизак… Мог ли он быть учеником Аркта, его доверенным лицом, засланным в ряды соратников Арантэаля? Тот всегда пытал слабость к талантливой мелюзге — самого Наратзула он пас — именно пас, иначе не скажешь, — с его пятнадцати лет. Он мог, определенно мог отыскать Адалаиса среди обрушившейся на мир неразберихи еще совсем сопливым мальчишкой и взращивать его, чтобы использовать в будущем. Зачем ему это было нужно, знал только сам Аркт — его образ мышления никогда не поддавался пониманию Наратзула. Хотя куда ему — сам Тир не смог предугадать, что верный советник, друг на протяжении четырех тысяч лет восстанет против него.       С самого начала, с самого первого взгляда Баизак заставил тьму внутри Наратзула воспрять, сжать его внутренности ледяным кулаком и перекрутить в мелкие ошметки. Наратзул смотрел на мальчишку, слушал его и с ужасом понимал, что тот напоминает ему всех, кому он однажды доверился и кто стал его врагом — по собственному решению или по решению Арантэаля. Внешностью он походил на Тира, говорливостью и смешливостью, за которыми прятал острый ум, — на Эродана, магией и изредка мелькавшей во взгляде цепенящей черной бездной — на Аркта. И Наратзул клялся, что, если уверится, что Баизак связан хоть с кем-то из них, то без лишних сожалений снесет Адалаису голову, сожжет его тело в прах, а потом сожжет и прах — чтобы ничего от него в этом мире не осталось.       Но это было безумием. Свирепостью, которой не было причин и оправданий. Чем дольше Баизак был рядом с ним, тем больше Наратзул понимал, что тот, напоминая ему всех, одновременно не был похож ни на кого, кто был ему знаком в прошлом. Так, быть может, в этом и был замысел? Закружить его в хороводе сомнений, заставить расслабиться, почти довериться, а потом?.. Ведь вот оно, подтверждение его опасений: маленький снежный человечек, замерший на стылом камне стены монастыря, растерянный без приказов хозяина, — голем, чей метод создания Баизаку мог подсказать только Аркт.       Послушай себя, — язвительно зашептал внутренний голос. — Вот, какие из твоих опасений правдивы — ты безумен, ты не контролируешь свой гнев. Как в пятнадцать лет, так и сейчас.       Вздрогнув, Наратзул будто очнулся и прогнал темное марево с глаз. Обнаружил, что вцепился в полы теплого, мехового плаща до онемения в пальцах. И что Баизак никуда не делся, спасаясь от его ярости, обрушившейся на монастырь неистовыми порывами ветра. Откуда-то раздавались встревоженные крики, слышались торопливые шаги во внутреннем дворе, но Адалаис не сдвинулся с места — лишь опустил руку и подался вперед, заглядывая Арантэалю в глаза.       — Успокоился? — с поразительной строгостью спросил Баизак, и, помимо прочего, Наратзул вдруг почувствовал себя провинившимся в какой-то дерзости мальцом. — Кажется, все твои медитации только что пошли насмарку. Что тебя так разозлило? Он? — Снежный человечек вздрогнул, ощутив на голове пальцы хозяина. — Странно, но… — Смертоносный хлопок ладонью, всколыхнувший потоки Моря Вероятностей вокруг, и — от голема осталась лишь белая, ледяная лепешка на камне. — Вот и всё. Я…       — Как ты связан с Арктом? — перебил его Наратзул, не потрудившись убрать хрип из голоса. Не потрудившись осмыслить, как нелепо, как жалко и глупо прозвучал его вопрос. Он должен знать. Услышать правду. Баизак не был дураком, чтобы пытаться лгать ему — особенно сейчас.       Адалаис удивленно моргнул.       — Горазд же ты менять темы, — выдохнул он с чуть нервным смешком.       — Как?       — Лишь так, как ты и сам знаешь. Я увидел его впервые в Штормвенде и лишь потому, что он сам захотел явить себя. До этого я его ни разу не встречал. Он колоритный — поверь, я бы запомнил.       Лжи в словах мальчишки не было. Наратзула не обманешь, он знал, как она горчит на языке, щелкает в голове обжигающим кнутовищем — как в случае с Каллисто и множеством людей до него. И это должно было пролить бальзам на его душу, но вместо этого растревоженное сознание выдало новую порцию страха: Баизак мог и не помнить о присутствии Аркта в своей жизни. Пернатая тварь — темная, страшная тварь — мог играть не только с Наратзулом, но заодно и с Адалаисом. Он был на это способен: мораль для него — лишь ничего не значащее слово. Когда-то Арантэаль думал, что он просто гибок в ее понимании, но после всего, что видел своими глазами, после всего, о чем узнал, Наратзул более не питал иллюзий. Чернодушник. Не такой, как Баратеон, который наверняка был им с рождения, — нет. То тысячелетия жизни вытравили из него все живое и человеческое. Скажешь ему об этом, и он захохочет — сотрясет, разломит пространство вокруг вселенской энтропией. И согласится.       — Не мое это, конечно, дело, — проворчал Баизак, — но кажется мне, что ты ненавидишь его еще больше Богов. И в ненависти этой не может быть виновато лишь то, что произошло тогда, в храме Пожирателя Миров.       Взгляда, цепкого, пронзительного, от Наратзула он так и не отвел. В нем больше не было смешливости, и теперь Адалаис напоминал только Эродана — когда тот отбрасывал все свои легкомысленные маски, ужимки, драгоценные украшения, меха и веера и становился тем, кем являлся на самом деле. Во рту Арантэаля сделалось кисло. Из последних сил он держал лицо, чтобы даже намеком не дать понять мальчишке перед ним, насколько стал уязвим в эти мгновения. Но про себя он выл диким зверем: это было слишком. Ему было необходимо успокоиться, взять себя в руки, понять, что в своих околобезумных мыслях и сравнениях — в своей паранойе — зашел слишком далеко.       Отвечать Баизаку не было смысла. Да и что он мог ответить, даже если бы захотел пооткровенничать? Что ненависть к бывшему командиру и наставнику незаметно даже для него самого, Наратзула, росла с первой осознанной встречи, пускала корни, оплетала сердце и разум, чтобы однажды прорваться, словно созревший гнойник? Поэтично и не так далеко от правды, но… Никакими словами нельзя было передать то, что он чувствовал.       Уняв зарождающуюся дрожь в руках, Наратзул вновь принял подобающую для техники позу и прикрыл глаза. Это было не бегство, уверял он себя, а разумное тактическое отступление. Но тихий, утомленный вздох, сорвавшийся с губ Баизака, пропустить или выдумать он не мог. Проклятье, теперь тот напомнил Мерзула, страдавшего от того, что не мог понять хитросплетений характера своего друга! «Ты даже представить не можешь, какой ты сложный, Наратзул. И не знаешь, что с тобой сделать: то ли по голове погладить, то ли по физиономии врезать — да так чтобы искры из глаз».       — Прошу прощения за срыв, — очень вежливо, почти церемонно проговорил Арантэаль. — Моя мана действительно еще не спокойна. А тебе пора собираться в путь. И будь благоразумен: и с магами Этронара, и с возможной болезнью. Если рыскающие по местным кладбищам идиоты случайно сломали какую-нибудь сдерживающую печать, то нас ожидает серьезная вспышка неведомой заразы. Как только поймешь, что ситуация не для твоих умений, возвращайся и командуй целителям Константина на выход.       Он не стал говорить о том, что около четырех веков назад на восточном побережье свирепствовала зеленая чума, завезенная в Нерим то ли с Киры, то ли с пресловутых Скараггских островов, и что среди лекарей в Башне Паладинов ходили слухи, будто побороть ее так и не удалось — лишь запечатать. Эта информация могла обождать до тех пор, пока к нему не вернется ясность мысли, и ему не придется изображать, будто он взял все свои темные эмоции под контроль.       Возможно, ему повезет, и Константин на пару с Каллисто смогут придумать, как подогнать правду — если Велленфельс действительно оказался под очередным ударом зеленой чумы — под Виток времени без его участия.       Баизак помолчал некоторое время, а потом зашелестел полами плаща, вставая и накрывая Наратзула своей тенью.       — Всё как вы прикажете, мой господин, — усмехнулся он безо всякой веселости и, судя по движению воздуха сбоку, поклонился.       И ушел.       Как только отзвучали его шаги по лестнице вниз, Наратзул, развернув покров маны вокруг и удостоверившись, что рядом больше не было никого, кто мог бы увидеть его, с шумным выдохом открыл глаза и ухватился за ноющую тупой болью грудь.       Когда-нибудь он свернет на прямую дорогу, ведущую к безумию, достойному его предков из северных королей — тех, кто своим неистовством сотрясал земли Нерима, питал их кровью врагов, настоящих и вымышленных. И сам же отрежет себе путь к отступлению. Но что он мог сделать? Что он мог противопоставить интуиции, трезвонящей во все колокола — невидимые глаза следили за ним, отмеряли каждое его движение.       Ему хотелось закричать в пустоту: «Чего ты хочешь? Если тебе нужно, чтобы я убил более не угодных тебе Богов, так я именно это и собираюсь сделать. Если ты хочешь убить меня — явись и сразись со мной. Если тебе скучно и хочется развлечений — найди себе другие игрушки, но — не меня, не моих людей!». Однако этого он делать, конечно же, не будет. Во-первых, жители Горного монастыря такое явное проявление сумасшествия не оценят. Во-вторых, тот, кому был бы предназначен этот отчаянный зов, лишь посмеется над душевными метаниями Арантэаля. Аркт был удивительно стабилен в своих реакциях на всё ему чуждое.       Их слишком многое связывало, чтобы Наратзул сумел ошибиться в нем — хоть еще раз.       ***       В ночной густой темноте ошметки человеческих тел под ногами Аркта темнели невнятной черной кашей. Горячая кровь с хлюпаньем впитывалась в снег и землю, растекалась в стороны, норовя подобраться к носам сапог. Легко вздохнув, он отступил на несколько шагов назад и искоса взглянул на последнего уцелевшего разведчика Баратеона. Сознание того уже напоминало испещренный дырами сыр — доставая из него сведения, Аркт не старался быть аккуратным. И всё же мужик оказался сильным, упорным: он продолжал держаться на разъезжающихся, дрожащих коленах, истекал и блевал кровью, но тянулся за выпавшим из рук мечом.       — Поглоти тебя Преисподняя, ты, выродок!.. — прохрипел разведчик, и голос его дребезжащим эхом разнесся по ущелью, заканчивавшемуся коваными воротами в земли Треомара.       — Не шуми, — поморщился Аркт, и тело бедолаги, которому всего лишь не повезло не иметь выбора, кому служить, прошила последняя, выворачивающая наизнанку конвульсия.       Он только успел издать высокий булькающий звук. Блеснули в темноте его закатившиеся, налившиеся кровью глаза, и его тело разорвало на сотни кусков. Изначально разведчиков было четверо, и теперь последний из них присоединился к своим ранее павшим товарищам — смерть сделала их единым целым. Вскользь подумав об этом, Аркт одернул тяжелые полы плаща и медленно повернулся на звук приближающихся шагов.       Еще одна фигура в плаще. Лицо, скрытое под низким капюшоном. Мужчина. Наткнувшись на взгляд Аркта, он остановился на секунду, но потом безбоязненно продолжил свой путь по склону вниз.       — Командир, — поприветствовал он, когда остановился в паре шагов. — Развлекаешься?       — Почему бы и нет? — равнодушно пожал плечами Аркт. — Горный монастырь, вероятно, должен быть мне благодарен.       — Помощь никогда не бывает лишней, — согласился пришелец и присел на трухлявый пень у кривой ленты дороги, тянувшейся на верхний ярус ущелья. — Но всего в сотне футов выше начинается псионический барьер — госпожа Нара, как и всегда, хорошо понимает, что такое достойная защита территории. Никто чужой сквозь него не пройдет. Горный монастырь был бы больше рад, поймай этих разведчиков его люди. Они изнывают в ожидании активных действий, и информация, полученная от еще живых прислужников Баратеона, стала бы для них отдушиной.       — Что за капризы? Я помню, на что способна эта женщина, Нара. Пусть спустится вниз, соберет из этих останков кровяного голема и получит от него любую информацию.       Мужчина рассмеялся, качая головой.       — Как же я рад вновь видеть тебя, командир! Я успел порядком соскучиться по твоему практичному взгляду на вещи.       — Докладывай, — усмехнулся в ответ Аркт и повел рукой.       Тени отделились от него, брызнули в сторону отворенных ворот в Треомар. Те захлопнулись под их напором, и части магической печати, соединившись вместе со створками, вновь засветились призрачным белесым светом. С ближайшего к воротам дерева рассерженно ухнул испуганный тусклой вспышкой старый филин, сверкнул в рассеянной темноте круглыми желтыми глазами и тяжело вспорхнул с голых ветвей. Где-то вдалеке рваным строем завыли голодные волки.       А человек в капюшоне рассказывал все, что увидел и услышал, пребывая в последнем оплоте мятежного Ордена магов. Меж делом он сворачивал самокрутку; потом, замолчав, прикурил от вспыхнувшего на кончике пальца огонька, и в морозный воздух поднялся тонкий, ароматный дым. Аркт повел носом, вдыхая знакомый запах. Докладом он был доволен. Но удивляться было нечему: его люди всегда умели добывать для него то, что необходимо, считались лучшими шпионами Инодана. Творец допустил величайшую ошибку, упустив их после осады города Богов и катастрофы в Тирматрале.       Бедный, разбитый потерями и предательством малыш Тир.       — Мальчишка ничуть не изменился, — вдруг сказал человек в капюшоне, сбивая пепел с самокрутки. — И не только внешне. Как будто не было этих тридцати лет. Все такой же щенок с неокрепшими зубами.       — А где ему было набираться опыта? — рассудил Аркт. — Не от старины же Араздора стоило ожидать уроков жизни из-за тюремной двери. К тому же, тридцать лет для таких как Наратзул Арантэаль — лишь мгновение. Их сознание работает по-другому.       — Думаешь, его магия позволит ему жить дольше обычных смертных?       — Зачем спрашивать то, о чем и без того догадался сам? — Думал Аркт о другом, но промолчал. У него до сих пор не было нерушимых доказательств.       — Прости-прости. В твое отсутствие нахватался дурных привычек. Но это твоя вина. Попритворяйся ты мертвым еще несколько лет, и я при встрече с тобой разрыдался бы, как соскучившийся по мамочке мальчишка, — посмеиваясь, человек в капюшоне вновь затянулся самокруткой, выпустил вверх, к беззвездному, затянутому низкими тучами небу, новую струйку дыма. И вернулся к прерванному обсуждению: — Однако мы оба знаем, как хорошо тренирован Наратзул, и что чутье у него — как у дикого зверя. Он чует нас, командир. Знает — интуитивно знает, — что кто-то вроде меня околачивается рядом, что ты не спускаешь с него глаз. Но пока не понял, как вычислить слежку, и что от нее ждать. Он возвращается к своему нестабильному состоянию, начинает подозревать всех вокруг. Старого советника из Тирматраля, мальчишку из Тирина. Сегодня вот устроил феерическое шоу на стенах монастыря, не справившись с эмоциями. Уже впору начать жалеть его.       — Может быть, — потянул угол рта в намеке на улыбку Аркт. — Но пока он ни в чем не ошибся. Держит хватку даже лучше прежнего.       — Эти двое?.. — неверяще покачал головой человек в капюшоне. — Ты не перестаешь меня удивлять.       — Не бери их в расчет. Каллисто — спящий агент и начнет действовать лишь в том случае, если я лично попрошу его об услуге. В Нериме он по собственной воле, я не засылал его в Орден магов. А тот щенок… Я стер ему память лет пять тому назад. Он и не вспомнит о нашей… дружбе.       — Поразительно. Ну, как скажешь, командир. Но зачем мучить беднягу Наратзула? Мы на одной стороне…       «Быть может, и нет».       -… Или ты не веришь, что он — Тель’Имальтат, и ищешь кого-то другого?       Аркт неопределенно повел плечами. Да, он сомневался и оттого — действительно искал. Он подозревал, что кандидатов в Боги Тьмы может быть множество, но преуспеет, пройдет намеченный путь до конца лишь один. Он искал, и — поиски его были туманными. Мальчишка с кровью Гота имел потенциал, но в самый последний момент Тир обыграл своего бывшего советника и убил щенка. Баизак Адалаис, талантливый малец, волею судеб оказался втянут в дела Ордена магов, и теперь отирался рядом с Наратзулом — пусть и достойным, но самопровозглашенным, неоднозначным кандидатом на звание Тель’Имальтата. В любом случае, это было удачно: Аркту не приходилось рассеивать внимание, следя за двумя мальчишками в разных местах.       — Ты и сам пока не знаешь, — сказал человек в капюшоне, как будто подводя итоги размышлениям своего командира. — Ну, тогда — не сочти за дерзость, выслушай меня. Я хочу явиться нашему сосунку на досуге. Предложить ему помощь.       — Он не согласится, — ухмыльнулся Аркт.       — Будет дураком, но я не ищу его согласия. Хочу его успокоить: пусть поймет, что был прав в своих подозрениях насчет шпионящих глаз, и перестанет рвать свое сознание. Иначе его буйство обернется против него же самого.       — После этого ты уже не сможешь оставаться в монастыре. Арантэаль вспомнит, как ощущается твоя мана, и узнает тебя под любой личиной.       — Обижаешь, командир. Неужели ты подумал, будто я забурился в Орден магов один? Даже если я уйду, то там у меня останется достаточно глаз и ушей.       — Наратзул — не идиот. Ты лично учил его, как работать, как мыслить. Он все поймет и начнет искать твоих соглядатаев. Но поступай, как знаешь. Ты всегда понимал его лучше, чем я. А потеря прямого контакта с монастырем в случае твоего провала не станет значительной. Скоро они выдвинутся в Эрофин и там окажутся как на ладони.       Человек в капюшоне, докурив в разлившимся между ними хрустком от мороза молчании, с тихим смешком встал и раздавил остатки самокрутки каблуком сапога. Встряхнулся, словно озябший пес, и поглядел вверх, где над ними, на клиновидном уступе, возвышалась громада монастыря, тускло освещенная огнями факелов.       — Как же трудно стало жить, командир, — пожаловался он. — Раньше мы были отличной командой и могли бы стать ею вновь, не будь младший Арантэаль таким упертым и злопамятным.       — Упрямство — бич его рода, — заметил Аркт с ответной усмешкой. А злопамятность дурной мальчишка взращивал в себе, казалось, с пеленок.       — Оно же может и погубить его.       — Значит, погубит. Возвращайся, капитан, пока ушлые орденовцы не заметили твоего отсутствия.       — Ты удивительно высокого мнения об их способностях, — с иронией фыркнул человек в капюшоне и, коротко поклонившись, отправился обратно по дороге вверх.       На полпути, едва не задев капюшон крыльями, его обогнал крупный ворон. Хрипло вскрикнул, блеснув золотом глаз, и в мгновение ока слился с ночными тенями. Как будто его никогда и не было в ущелье Котловых гор.