Знаешь, Таня.

«Ты девочку обидел, об душу ноги вытер.»

— Знаешь, Таня, да ты ебанутая, — услышать подобное с утра пораньше от подруги, да ещё и лучшей — это совсем неудивительно, напротив, это уже некоторый ритуал. — Так, а кто спорит, Саш? Я этого и не скрываю, — Таня надевает бодлон да так, что все волосы легли черти как, — Я и ему об этом говорила, но слушали ли меня? Женские диалоги, как правило, делятся на два типа: обсуждение ненавистной личности женского пола или обсуждение мужчины, своего или чужого — это совсем неважно. В данный момент смешалось все и сразу, поскольку был очень вопиющий случай. — И всё-таки я не понимаю зачем было возвращать подарки. Они тут не при чем, — Саша разливала чай, а вернее сказать, кипяток, пока её подруга носилась по комнате в поисках брюк, которые визуально стройнили ноги. Известная женская проблема по утрам — найти то, что следовало бы подготовить с вечера. — Пусть он теперь думает, что с ними делать! — из комнаты кричат на кухню, пытаясь привести волосы в божеский вид, а Саша лишь качает головой. Ведь если б знала, что такое будет, то духи спрятала бы, — Пусть теперь дальше других баб лайкает. Свободный человек. — Ну, с учётом того, как ты резко прошлась, то да, свободный, — подруга соглашается, припоминая тот разговор между двумя, как казалось, любящими людьми. Хотя, до любви там было далеко, но все же, Таня была настолько резкой, чем напугала свою подружку, пожалуй, больше, чем молодого человека. — А я ведь ему сразу сказала, что он может мне сказать: "Знаешь, Таня, иди-ка ты нахер со своими заебами и принципами», — девушка абсолютно спокойно пожимает плечами, отпивая чай. Время, как и всегда поджимало, нужно было торопиться и бежать, иначе все дружно могли опоздать. И, если Сашеньке Рыженко выговор не грозил от преподавателя, то Левиной грозило что-то очень страшное.       Юра, с которым Татьяна обошлась крайне жестко, на какое-либо прощение не особо надеялся, ну, просто потому, что Таню знал неплохо. А ещё звонил ее подруге и разведывал обстановку, которая была неутешительна, ибо Саша трубку не взяла и он просто слушал гудки. Каплан облажался, что и сам прекрасно понимал, но кто ж, блять, знал, что Таня с её минус единицей — это то ещё всевидящее око. Вот Юра и попался на мелочи, за которую ему почти съездили по лицу прямо посреди вестибюля Невского и запретили подходить на метр. Но Юра не дурак, понял, что это какой-то свой тайный знак и всё-таки подошёл, ибо женщины народ противоречивый - говорят нет, а на самом деле да. Тогда ему уже скатали по лицу, пусть и не сильно, обвинили во всех смертных грехах и везде заблокировали. Это самый типичный сценарий, какой только может быть при ссорах. Тогда Юра впервые продумал о том, что баба драматург — это горе в семье. И тут же отругал себя, ибо бабы на рынках, а тут всё же девушка.       С Таниной подругой было проще. Возможно потому, что Саша училась на рекламе, что более человечный факультет, а не как Таня на драматургии. Каплан искренне не понимал прикола с данным факультетом, поскольку сам был на режиссуре и имел шуточки о том, что на съемки к нему лучше сейчас записываться. В общем-то, шутки шутками, а к Юре крылья стали подбивать. И пока Таня вкладывала душу в очередной душераздирающий набросок, Юра пытался перевести свои слова в шутку, когда ему предлагали зайти на чай. — Это что за профурсетка? — Левина появлялась чаще всего из пустоты и пугала этим. Если она не в линзах, то стекла от очков отсвечивают, а если в линзах, то и того хуже — сами глаза блестят. — Да, так… эта, ну, как её? — в таких ситуациях Юра забывал все и всех, поэтому долго подбирал слова, стараясь их и правда подобрать, чтобы у Танечки не сработал детонатор и все не полетело вокруг. — Ну, понятно, очередная твоя фифа, — около Юры надолго не задерживались и шли дальше, а Юра ещё полдня объяснял, что фифа совсем не его и что Таня не так все поняла. В таких случаях он себе не завидовал, потому что переубедить Таню почти никогда невозможно. В последний раз её было даже не заткнуть, поэтому Каплан ждал прямо около дверей университета, чтобы поймать и поговорить. Но план был изначально провальным, потому что драматурги буквально залетали в здание и мчались куда-то, причём выглядели очень испуганными. В общем-то, понять их можно было, потому что Теория Драматургии — это то, по чему их гоняли, как врачей гоняют по анатомии. Поэтому Юра даже не успел понять, как мимо него пронеслись, сверкая пятками. — Драматургия — это, когда зритель плачет не по той причине, что кого-то убили и этот герой был на протяжении всей работы. Драматургия — это, когда зритель пустил слезу, поняв героя, когда настолько живо передали эмоции, что зритель понял чувства, — женщина, в годах расхаживала из угла в угол по сцене, проговаривая, как нужно писать, а не как хотелось бы. Тут не прокатывало, как у живописцев: "Я художник — я так вижу". Тут требовалось очень четкое понятие навести драму, чтобы зал охал, а потом ревел. И самое обидное, что зал, может быть, и плакал, если бы ставили написанную студентом работу, а вот данная преподавательница не дрогнула бы. Заставить лить слезы нужно было её, чтобы получить «отлично» и это ещё никому не удавалось. Либо сердце у неё настолько каменное, что там уже просто булыжник, либо на всей этой драматурги она уже собаку съела и ее ничто не могло расчувствовать.       — Знаешь, Таня, чтобы что-то написать, надо прочувствовать, а у тебя как-то… скомкано, — русским языком Левина не была обделена, что, естественно, заставляло слегка расстроиться, — Сдаёшь позиции, Левина. Ставлю «хорошо», но могла бы и лучше. Могла бы, да не смогла. Юра испортил всю неделю, своим выпадом. Поэтому видеть его не хотелось, а он все выползал там, где не надо. Из кабинета русского языка выходят в весьма растерянных чувствах, как вновь всплывает Каплан. — Таня, эта была ошибка, я её осознал, — пока его не послали, как в прошлый раз, Юра с порога решил, что лучше признать свой грех и покаяться, как в церкви, — Эта левая баба меня никогда не интересовала, клянусь своей зачеткой. И я лайки убрал. Молодого человека одарили тяжелым взглядом, после чего пошли дальше. Оправдания, это, конечно, неплохо, но их слушать совсем не хотелось. Тем более, что точку уже поставили во всей этой истории. Хоть точка и поставлена карандашом, ибо к Юре Таня привыкла за всё то время, что они друг около друга. И терять его не хотела. — Да, Таня, блин! Я тебя пасу неделю не в своём крыле! — такой разворот на сто восемьдесят градусов слегка разозлил. — А я не корова, чтобы меня пасти! У тебя целый вагон телок, вот их и паси! — по пустому коридору все разлетелось очень четко и Каплан искренне опешил, что все получилось вот так. Левина такой стервозностью до сегодняшнего момента никогда не обладала. И тут было два пути: либо он реально облажалася, либо это просто прихоть. Так бывает, когда девчонки ломаются, шлют тебя на три известные буквы и ждут, что за ними будут бегать. Бегать Юра не собирался, потому что за эту неделю сам закосил себе успеваемость, которую можно было обратно не вернуть в былое и порядочное русло.       Дело было не в лайках и совсем не в левых бабах, как выразились бы. Абсолютно не в этом. Конечно, можно было все сбросить на характер Левиной и её нездоровую ревность, но, как ей казалось, причина была совсем неглупая, хоть и воспринять её можно было, как абсурдность. И это право каждого, потому что все люди разные и то, что хорошо для одного, может быть дурно для другого. Тане стало дурно, когда Юра из всех работ для реализации взял не её, а девчонки с потока, которой потом фотки лайкал. Не узнать он не мог, потому что все подписано и прописано. Он просто намеренно взял другую, хоть и знал, насколько сильно заморачивается Левина. И, казалось бы, взял и ладно, бог с ним, не один же на режиссуре. Но это так сильно ударило по нутру, что больше вообще не хотелось что либо писать или делать. — Как это взял другую? — она даже не сразу поверила, что работа пролетела и попадёт к кому-то другому, — Он взял не мою? — Не твою. А чего ты так удивляешься? — преподаватель совсем не понял почему у студентки глаза забегали. Однако Таня в руки себя взяла, хоть и оставшееся время сидела с непонятным ощущением внутри. Как он мог пройти мимо её работы? Неужели она настолько не интересная, что Юра, который всегда говорил, что Таня пишет хорошо, даже лучше, чем некоторые из преподавателей, прошёл мимо и отдал предпочтение другой. Это в голове не укладывалось ни в аудитории, ни в метро, ни дома. Не мог он так взять и променять её старания на чужие. Таня ведь этой драмой живёт, себя отдаёт, а он? Что он наделал? Не мог Юра так поступить. Но, нет, мог. Он ведь не обязан цепляться за неё во всем и везде. В конце концов, в жизни так бывает, что некоторые вещи теряют свой смысл. Иногда так случается и с этим ничего не поделаешь.       Драматургов учат, что от них зависит очень многое, без них театральное искусство заглохнет, если не вымрет совсем. От них зависит то, что сыграют актеры и то, что снимут режиссёры. — Знаете, это, как в детской песенке. "Кто мечтает быть пилотом, очень смелый видно тот, потому что только смелый сам полезет в самолет. Потому что только смелых уважает высота, потому что в самолете все зависит от винта!". Так вот, винт — это вы, — преподаватель, мужчина лет сорока пяти, смотрит на аудиторию, которая каскадом сходила к нему, — И, если вы сейчас сидите и думаете, что ваши работы ничего не значат, то я вас огорчу. Это не так. Ваши работы — это то, чем будет жить театр. Сцена. Или, может быть, фильм. Он говорил так уверено, что ему хотелось верить. И, пожалуй, это были очень важные слова, которые Левиной были нужны. Но они не принесли того успеха, как должны были. Руки опустились сами по себе. И, хотя, Саша говорила о том, что на одном Юре мир не сходится, все равно было неприятно и обидно. Как человек, который постоянно рядом, всегда говорил, что Таня - это чуть ли не Пушкин двадцать первого века, мог взять и променять её работу на другую? Что его заставило взять и изменить своё решение, касательно неё? Неужели она и правда неинтересная. Причём, не только, как драматург, но и в принципе. — У меня ощущение, что он мне изменил, понимаешь? Как можно было пройти мимо моей работы? Ну, как? — на кухне они сидели уже второй час, за который Таня успела трижды пореветь, не понимая не только Юру, но и ту несправедливость, которую он отчибучил, — Неужели я настолько плохо пишу? — Знаешь, Таня, Юра этот просто лох, который не смог бы осилить твою высокоинтеллектуальную работу, вот и все. Забей ты на него, подумаешь, какой-то придурок выбрал другую девку. Ну, и бог с ними, пусть работают вместе, — Саша уже не знала, как облегчить участь своей подружки, с которой они с первого курса. Таня была ею хорошо выучена и уже с первых нот, когда та сказала, что Каплан выбрал другую работу, то сразу поняла, что истерики не миновать и Юре, в общем-то, не жить, — Ты ещё как напишешь что-нибудь, что Бондарчук снимать будет, а не какой-то Юра Каплан. Да кто он такой? Пошёл в жопу с этой левой девкой, она вообще писать не умеет. Я и то лучше напишу, чем она. За поддержку ей нужно было сказать спасибо, Сашка умела поддержать и пройтись по всем, кто довёл до слез. Женская солидарность, которую Таня ценила и аналогично рубила с плеча, если кто-то что-то не так говорил Рыженко. Это было негласное правило, как говорят "брат за брата — за основу взято".       Юра ждёт около входа уже восьмой день, а его вновь динамят. Нет, его не задувает северный ветер, скорее, от Тани холода больше, чем от Невы в такую погоду. Её вытащить на разговор — это теперь что-то нереальное и сложное, хотя ранее таких проблем не было. Саша ещё несколько дней назад говорила о том, что неплохо было бы все сказать, как бы не хотелось. А Тане не хотелось, ибо все казалось очень даже понятно. И в общем-то на пороге университета кино и телевидения, Юру огорошили тем, что причина далеко не в лайках на посты или ещё чем, а все куда глобальнее. Юра такого не ожидал, что даже забыл о том, что у него щеки замёрзли. — Тань, да ты ахуенно пишешь, — за Таней едва поспевали в коридоре, дабы объяснить, что пишет она ахуенно, но не всегда разборчиво, — Я твою работу даже в руки взять не успел, её кто-то уволок. — Да, я ахуенно пишу. Но тебя, видимо, привлекают работы эконом-класса. Вот с ней теперь и работай, с этой эконом-девицей, а от меня отстань, — пальто очень быстро сдали и Юре пришлось на ходу швырять свою куртку, чтобы успеть следом, так спешно от него ещё не уходили. — Да я не знал, что ты это так воспримешь. Это ж просто, как в школе тетрадками обменяться, чтобы работу соседа проверить, — Каплан старался смягчить углы, хоть и понимал, что напрасно, — Просто мы с тобой не за одной партой. Ты б не обиделась на такое, правильно? — Если мы с тобой не за одной партой, то иди, Юра, в жопу и садись с кем хочешь и чьи угодно работы проверяй, — Юре вручают браслет, духи, сборник Бродского (она отрывала его от сердца) и ещё какие-то книжки, — Подаришь своей новой коллеге, пусть драму она тебе наводит и в жизни, и на экране. Все-го хо-ро-ше-го. Юра в ахуе, потому что меньше всего ожидал, такого поворота событий. Он за этого Бродского отдал полторы штуки, ибо Таня этого картавого дядьку любит, как родного деда, а теперь ему что делать с этим добром? На кой черт ему и Бродский, и браслет, и куча всего того, что ему всучили посреди коридора, оставляя с этим всем один на один.       Ранить он её точно не хотел, да и как-то не думал, что все серьезнее, чем сердечко под фото в социальной сети. Юра ещё раз убедился, что творческие люди — это что-то с чем-то. С ебанцой и прибабахом вместе. И ведь Левину можно понять. Синдромом отличницы она не страдала, поэтому не было тут историчного «я лучшая» или чего-то такого, что могло бы вывести из себя. Просто Юра не понимал той фишки, что она сразу ничего не сказала. Можно было поменять работу. И он бы поменял, причём с большим удовольствием, потом бы, конечно, пожалел, потому что Таня, как что напишет местами, что Юра не снимет. Но это уже другая история. Куда важнее было просто вернуть Левину. Для того, чтобы объяснить, что её работы — это её работы, а остальное — он даже читать никогда не будет, даже не посмотрит и не притронется. Но с объяснениями выходило очень криво. Таня не принимала ни цветы, ни конфеты, даже от чая с какой-то там чайной штуки отказалась и оставила стаканчик на подоконнике аудитории. Юра учил даже Бродского, цитировал ей Маяковского с его: "Я все равно тебя когда-нибудь возьму — одну или вдвоем с Парижем." — Я ненавижу Париж, — Юре это буквально выплюнули, обходя его винтами. И Каплан это всегда помнил, но тут забыл. — Ну, хочешь вместо Парижа будет Ярославль! — молодой человек это уже кричит вслед, мысленно проклиная и поэта-футуриста, и себя, и столицу Франции. А потом Юра подумал о том, что он заебался бегать за Таней. Хотя бы потому, что он не физкультуре, которую посещал последний раз на курсе первом, в первом же семестре.       — Забери лайки, выкинь его нахер, ведь он слёз не стоит, — Саше всегда казалось, что из-за мужиков плакать — это дело не благодарное, хотя, сама она слёзы по ним лила и неоднократно, — И фотки удали. Пошёл в жопу. — Он туда и пошёл, Саша! Больше даже не маячит перед глазами, Саша! — логичный исход, который должен был наступить теперь был чем-то очень болезненным, Юра больше не ждал у входа и не искал взглядом в толпе, — Он к этой, блять, как её? К ней ушёл! — Да и хуй с ними! Таня! Он не единственный! — Саше такое положение дел не нравилось и Юре, откровенно, говоря, хотели пойти и бить ебало, как говорят в простонародье, — Знаешь, Таня. Себя надо ценить. А не страницы удалять. Это он пусть удаляет, а не ты. И он пусть грустные песни слушает. Все, погнали куда-нибудь, а то так и будешь тут реветь. И увести её куда-нибудь, желательно подальше от стен, в которых они живут со второго курса, весьма правильное решение. Таню нужно вести куда-то в массы, чтобы она не ревела. Ситуация напоминала детский стих про Таню, которая громко плачет. И в одном, и в другом случае, Таня виновата сама: уронила в речку мяч сама и разорвала с парнем тоже сама. Но Саша не хочет её добивать, ибо депрессии не миновать. — Я всё-таки не интересно пишу, — Левину вывели в люди, привели в любимое кафе, которое Саша не сильно жаловала, ибо постоянно народ, но атмосфера была театральная, конечно. «Зингеръ», который расположен над нереально большим магазином с книгами и прочими товарами, на которые клюют туристы, Таня любила только за атмосферу. Вид, конечно, тоже был стоящим — Казанский собор. Но её подружку раздражали вечная суета и люди, которых было слишком много. — Нет, ты шикарно пишешь. У тебя ЕГЭ по русскому под сотню. Как ты можешь не интересно писать, если ты литературу на девяносто сдала? Приемная комиссия была готова тебя к актёрам записать, если бы не твой страх сцены. Это просто… так вышло. Забудь, — Саша рукой машет, уверяя, что все наладится. И дело совсем не в Тане. Каплан сам виноват.       В душе было холоднее, чем на улице. Внутри был не просто холодный Питер, а настоящий Мурманск. Или Архангельск. Не спасал ни чай в красивой кружке, ни уговоры близкого человека. Если мысль посетила, то от неё уже вряд ли избавишься. Поэтому Таня уверена, что пишет она хуево. А, если драматург такой неудачник, то это уже не драматург, а недоразумение какое-то. Зачем такое надо? Ситуацию не спасти, как кажется, поэтому идёт тяжелая артиллерия: вино и слёзы. Две взаимосвязанные вещи, которые образуют замкнутый круг при таких обстоятельствах, опустошая намного лучше, чем что либо. Тут ты сам себе и психолог, и пациент. Сам себе на уме. — Тебе надо его отовсюду вычеркнуть, я так всегда делаю,— совет лучшей подруги запоминают, подливая ещё. За вечер происходит все, что можно: на Юру наводят порчу, приманивают его обратно, призывают нового молодого человека, шлют его нахер, ибо нужен Юра. Вино заканчивается и достают то, что покрепче. А что может быть крепче водки? Среда – это маленькая пятница, этим и руководствуются, разливая по рюмкам. И совет Саши уже необходимо реализовать, пока между первой и второй перерывчик небольшой, а сама Саша отходит с кем-то поговорить. Хотя, как поговорить, это больше попытка связать слова и выдать себя за трезвую. А как можно вычеркнуть, если учишься в одном заведении? И как можно перечеркнуть, если все работы ориентировались на Юру? Таня опрокидывает рюмку, прежде чем встать, а встаёт лишь для того, чтобы найти железную кастрюлю, которую Сашкина мама оставила ещё очень давно, когда приезжала и привозила в этой самой железной штуке голубцы. Фарш с капустой съели, а огромная кастрюля осталась. Она даже напоминала таз, а не кастрюлю, ибо таких огромных Левина никогда не видела.       Юре грозятся больше никогда не звонить, сбрасывая в кастрюлю свои труды. За первый, за второй, за третий курс. Новые и старые, черновики и контрольные. Кастрюли уже не хватает, а бумагу все крошат и нет ни конца, ни края этому безобразию. — Таня, ты ебанутая?!— Саша прибегает на запах гари, очень явной и сильной. И совсем не ошибается, ибо Таня что-то жжёт,— Таня, это что?! В ванной творится что-то страшное. Сцена к книге 451 градус по Фаренгейту, где книги запрещены законом и их сжигают, чтобы не навлечь беду. Но они не в том мире, который воссоздал Рей Бредбери, чтобы таким заниматься. А беду можно реально навлечь, если не потушить это всё. — Это я Юру вычёркиваю из своей жизни,— правильнее было бы сказать, что выжигает. Страницы горели быстро, приобретая чёрный оттенок. Под воздействием огня бумага быстро приобретала уродливые очертания, сворачиваясь, будто это как-то спасёт её от гибели и сгорания. Саше такие методы совсем не понравились и она с материнской кастрюли выливает воду на весь этот пожар, который томился на дне ванной. — Таня, ты что куришь?!— это уже заметили позже, но удивились по более, чем сжиганию рукописей, ибо за подругой такого не наблюдали ранее. У Тани в роду Гоголя не было, но иного выхода она не видела. Рыженко ведь сама сказала, что нужно забыть и вычеркнуть, а тут только так, никак по другому. Саша, конечно, знала, что творческие люди с ебанцой и прибабахом, знала не хуже других, ибо жила с таким человеком. Но никогда бы не подумала, что у подруги хватит смелости начать уничтожать собственные работы. Их жгли, резали, заливали водой, а электронный носитель и вовсе изничтожили, сбросив с двадцать пятого этажа. Таня не агрессивная, Саша это знала, но сейчас сомневалась, что подругу знает достаточно хорошо. — Довели, блять,— Александра констатирует факт, видя депрессивно настроенного человека. Таню она понимает, а Юру нет. Даже после его попыток извиниться не понимает, потому что знает Танины загоны и её привязанность к этому недорежиссеру.       Без писательства драматурги не живут. Им без этого никак нельзя. И Таня не исключение. Руки чесаться начали через две дня, как она ощутила себя Николаем Васильевичем. Поэтому ей пришлось выворачивать душу, чтобы идти дальше. Пришлось читать Достоевского и Кафку, чтобы отвлечься. Юру она не видела, как и девицу с потока. Им мысленно пожелали совет да любовь, и чтобы умерли они в один день. Желательно завтра. — В общем, наши режиссёры справились неплохо. Один только не допущен к экзамену,— жизнь шла своим чередом, поэтому лекции сменялись семинарами и так по кругу. — Не смог снять?— кто-то с курса подал голос и даже Левиной стало интересно: кто же не справился, хотя такого на четвёртом курсе быть не должно. — Как выяснилось, в последний момент, отказался от работы, которую взял. И вместо этого в документе было всего пару строк и совсем не по теме,— преподаватель еле сдерживал смех, но рассказывать не спешил, что там было. Поэтому Тане пришлось подойти и узнать самой, потому что стало вдруг боязно, что до экзамена не допущен Юра. — Если бы я не знал, что Вы встречаетесь с этим студентом, то я бы Вам ничего не сказал, Татьяна. Был уверен, что Вы в курсе, но смотрите сами,— мужчина открыл чат со своим коллегой и показал кадр, который заставил улыбнуться, а наставника будущих драматургов засмеяться звонко и громко.

«Знаешь, Таня, не передать словами то, как я люблю тебя. Между нами такая пропасть, Таня, но я так люблю тебя.»

Таня идёт по коридору, не понимая, что у неё внутри. Злится она обижается или уже этого нет - совсем непонятно. Внутри какая-то каша, которая целиком и полностью из переживаний, что Юру не допустят, что он и без того пошёл ко дну по учебе из-за беготни за ней, а ещё вот это. Ощущения противоречивые. Ей нужно зайти только в библиотеку, а потом сразу домой, потому что ванну должны перекрасить или переделать, а Саши дома не будет. — Юра!— увидеть Каплана она не ожидала, как и от себя не ожидала того, что окликнет его. И Юра тормозит, хотя мог бы идти дальше,— Ты до зачета не допущен. — Ну, да,— он усмехается, потому что ему самому с ситуации смешно. Хоть и грустно одновременно, но сейчас больше смешно. — Зачем ты это сделал? Ты ведь себе все загубил,— о таком повороте Левина не думала, даже не знала чего тут больше: смелости или безумства? Да и зачем ему было таким заниматься, чего ради? — Ну, так до тебя не достучаться. Не дозвониться, поэтому пришлось становиться популярным на весь ГИК,— Юра пожимает плечами, понимая, что поступок глупый, но раз среагировали, то не совсем бесполезный,— Я, короче, это... ну, послал её. Ну, типа... Я только твои работы читаю. И снимаю. Правда, Тань. Мне эти пропасти между нами, ну, не нужны. В Питере и так холодно. В Питере и правда холодно, март или апрель - это не показатель тепла. Климат странный и какой-то очень специфичный. В точности, как характер у Тани. Но пропастей в Питере нет, по крайней мере она не слышала об этом, поэтому Юра был прав. Пропасти им не нужны.