у мира весенний вид

Гребень крыши знакомого особняка Дик увидел, когда солнце уже подбиралось к самому пику. То самое время дня, в которое летом на улицу выйти страшно и ничего нет лучше, чем прятаться за холодным мрамором дома. Сиеста, говорил Рокэ, и Дик привык, что в Кэналлоа посреди дня жизнь замирала, чтобы к вечеру вспыхнуть снова. Летом тишь стояла дольше всего, но кэналлийцы блюли свой отдых круглый год. Тёплое дыхание весеннего солнца скользило по деревенским домикам, которые он миновал быстрой рысью. Нежило верхушки деревьев. Какой-то лавочник запахнул ставни ровно перед носом Соны — никакая прибыль не манила его больше пресловутой сиесты. Солнечный луч едва успел запрыгнуть в оконную щель. Острая крыша красной черепицы стремительно резала синее-синее небо впереди. Огромная усадьба Алвасете. Дик улыбнулся. Так трудно было поверить в то, что три недели назад он седлал Сону в Надоре, где по утрам лужи подергивало ледяной корочкой. Днём хлестал холодный дождь, голые ветки рощ уныло стремились к серому небу. В детстве он любил серый и пасмурный Надор, потом возненавидел — и наконец полюбил снова. И Кэналлоа полюбил тоже — и не знал, как любить одно без другого. Слишком важными были оба места. Лёгкий морской бриз пощекотал затылок, потрепал волосы. Шляпа болталась сбоку; с утра Дик беспечно решил её не надевать и теперь сполна ощутил что редкие порывы ветра, что хитрое солнце. Макушку припекало знатно, на лбу выступил пот. И ведь едва начиналась весна! А незаменимый по дороге плащ уже казался лишней обузой. У самых ворот Дик спешился, отдышался. Его весело поприветствовали на кэналлийском, он кивнул в ответ. Повёл Сону в поводу к дому по тенистой дорожке с фруктовыми деревьями. Сколько же воспоминаний хранили здешние сады. Счастливых, расстроенных, тёплых как солнце над головой и горьких как морская вода, но неизменно — любимых. По спине Дика, несмотря на слишком жаркую одежду, пробежали мурашки. Скоро, скоро новые воспоминания… — Дор Рикардо, водицы с дороги? Или вина налить? Изжарились, смотрю, в своих северных нарядах. Кончита, весёлая и яркая, встретила его прямо на пороге, стоило только отправить Сону на конюшню. Дик почувствовал, как у него краснеют уши: он был по-детски рад всем знакомым пейзажам и лицам, но если апельсиновое дерево никому не расскажет, как он глупо улыбался, наткнувшись на него взглядом, то Кончита в случае чего расхохочется так, что особняк затрясется. И ведь знает, что никто его тут обидеть не хочет, наоборот. Знает, а всё равно неловко. — От воды отказываться не стану, — сказал он как можно спокойнее. Кончита налила ледяной воды из спрятанного на полке в стене кувшина и подала с неизменным весельем. Зубы приятно заломило от холода. — Оно и правильно, — сказала она и расправила длинную красную юбку. — Вина вам соберано нальёт. Недавно наконец пробовали прошлогодний урожай, ох и удался, дор Рикардо! А то даже не лучшие бочки были, зуб даю, самое ароматное соберано к вашему приезду берёг. Краска сползла с ушей на шею, и оставалось только взмолиться всем святым, чтобы щёки не тронула. Кончита болтала как ни в чём не бывало, пока он глотал воду и пытался придумать, как тут отвечать с честью и достоинством, но в тон ей, а значит — без лишней серьёзности. Святой Алан, он никогда не привыкнет к кэналлийской лёгкости и свободе в словах. — А эр Рокэ… у себя? — Да, соберано с утра куда-то бегал, но вернулся. Как чуял, что вы приедете, дор Рикардо. Ох, обрадуется! Дик торопливо всунул ей кубок в руки, поблагодарил и взбежал по мраморной лестнице вверх, подальше от лукавых черных глаз. Едва не перепрыгивал через ступени, так хотелось как можно скорее очутиться у двери в кабинет Рокэ. Обрадуется! Сердце сладко замерло от этой мысли. Дик так любил, когда Рокэ радовался — особенно если сам ему ту радость и приносил. Привыкнет ли Дик когда-нибудь к тому, какой он влюблённый дурак? Поверить в то, что к распирающему грудь чувству получится привыкнуть, было ещё труднее, чем в то, что на другом конце Талига ещё не сошёл весь снег. Дверь в кабинет была приоткрыта, и Дик не стал стучаться, просто сразу скользнул внутрь. Успокоил себя тем, что если Рокэ занят, так и скажет, а Дик подождёт тихонечко в углу. Ну и вообще — сиеста, время отдыха, время лени… Время отложить любые бумаги и глянуть синими глазами в лицо соскучившемуся Дику. — Я… Начал было говорить и сразу же оборвался: Рокэ сонно лежал головой на столе, подложив под неё локти. Может быть, и в самом деле уснул? С ним никогда не знаешь, спал ли ночью, или до самого рассвета писал письма, или перебирал струны гитары в компании бутылки нового вина. Одна, пузатая, с вытянутым горлышком, и вправду стояла на каминной полке, едва не падая. Подумать только, как летело безжалостное время. Совсем недавно виноград срывали с гнущихся до земли лоз, совсем недавно его ставили бродить в огромные чаны, Дик помнил, как вчера. И вот он съездил в Надор, вернулся обратно, а вино уже готово, наливай и пей. Но оно и славно — пусть бы часы и минуты всегда торопились, всегда проносились мимо морисским галопом, когда они с эром в разлуке. Сейчас можно и потише. Сейчас пусть время плетётся плужным мерином, а то и вовсе остановится. Ступая как можно тише, Дик подошёл к столу — и ровно тут под сапогом предательски скрипнула половица. Ругнулся про себя на собственную неуклюжесть, мысль немедленно метнулась к тому, как Рокэ съязвил бы про присущую скалам грацию. Но скрип не помешал: Рокэ только вздохнул, не раскрывая глаз, и не шелохнулся. — Спать ложиться надо, когда темнеет, а не когда светает, — пробормотал себе под нос Дик. Учить Рокэ — хоть бодрствующего, хоть спящего — не было смысла. Да и жаловаться на совместные бессонные ночи — тоже. Одними мечтами о них и жил, пока гнал сюда, что было силы. Нарочно будить не стал, но не притронуться вовсе, не вдохнуть запах после разлуки было слишком мучительно, и Дик осторожно заключил Рокэ в объятия. Проснётся — так тому и быть. В голове опять голосом Кончиты прозвучало уверенное "Ох, обрадуется!", и губы сами собой сложились в довольную улыбку, едва не хихикнул прямо Рокэ в ухо. Осмелел совсем. Прошли те времена, когда Дик боялся лишний раз его потревожить. Не опасался больше неподходящего момента или неудачного настроения — ну, почти никогда не опасался. Сейчас точно нет. Сегодня свято верил, что эр вряд ли сейчас придумал бы себе пробуждение лучше, чем увидеть повисшего на нём Дика. Рокэ чему-то улыбнулся во сне, и само собой на ум пришло — вдруг видит сон об их встрече, а окажется, что не сон вовсе. Уши отчаянно загорели снова от дурацких мыслей, и Дик в попытке отвлечься скосил глазом на разложенные по столу бумаги. Письмо кардиналу, копия плана крепости на какой-то границе — не видно было под локтем, куча кэналлийских документов. В самом деле надумал себе всякого. То, что Рокэ ему рад, и его ждёт, и целовать будет, пока воздух в лёгких не кончится, не значит, что он совсем не занят ничем другим. Мало ли что ему снится. Дик скользнул взглядом по чернильнице и неизменно вернулся к лицу Рокэ. Безмятежное, спокойное — неужели действительно когда-то Дик смотрел на него и видел только холодную отстранённость? Неужели он искренне считал, что весь Алва состоит из колкостей и острых углов? Какой же глупостью все те представления казались теперь. Когда он стоял, прильнув к Рокэ вплотную, слушал мерное дыхание и разглядывал ямочку на щеке, родную и любимую. Лучше всех Дик знал, сколько мягкости и нежности в Рокэ — в ямочках, во взглядах, в ласковых руках. Палец сам собой ткнулся в гладкую щёку. Рокэ сразу заворочался, приподнялся. Распахнулись синие глаза. Дик на мгновение отпрянул, но Рокэ поймал его за руку, притянул к себе обратно. — Ластиться готов только, когда я сплю? — спросил он хриплым ото сна голосом и прижал костяшки пальцев Дика ко рту. — А я-то думаю, что за скала тяжёлая мне на спину свалилась. Тверда и незыблема. Вместо ответа Дик тронул ямочку на щеке ещё раз — только теперь уже губами. Раньше бы ощетинился сразу, раньше бы вспылил за самое упоминание фамильного девиза. Постепенно мелкие обиды сошли на нет, а потом внезапно обнаружил, что и над Рокэ можно подтрунивать не хуже. — Ты мне сам советовал, что думать не всегда полезно. — И правда. Повернись лучше так, чтобы я тебя поцеловал наконец. Дик опёрся на стол рядом с Рокэ и дал увлечь себя в долгожданный поцелуй. Иногда — покидая Кэналлоа — он думал, что согласен на все недели и месяцы порознь просто ради удовольствия чувствовать губы Рокэ на себе при следующей встрече. Ради того, как его язык скользил между губ Дика, ради того, как словно впервые подгибались колени и мутнело сознание, растворяясь в наслаждении. Ласки, ночи, прогулки у моря и объятия под гранатовыми деревьями — было и будет, но ничто не могло сравниться с первым поцелуем, в котором каждый из них хотел доказать другому, что скучал сильнее. Оторвались друг от друга и вправду только тогда, когда из Дика выбило воздух. Рокэ спросил, как доехал, и Дик уткнулся носом в его густую смоляную копну, принялся рассказывать — хотя и говорить-то, вроде бы, было не о чем, благо никаких происшествий по дороге не произошло. Но каждый раз так хотелось, так тянуло поделиться сущими мелочами. Рокэ мог подшутить, но он всегда слушал внимательно-внимательно, словно не было на свете истории увлекательней и важнее, чем путешествие Ричарда Окделла с одного края Талига к другому. — А здесь мне пообещали, что мой соберано нальёт нового вина. — Твой? — Рокэ рассмеялся, и Дик не стал отказывать себе в том, чтобы поцеловать собирающиеся в уголках глаз смешинки. — Пока я уснул над нуднейшим письмом в Торку, ты записался в кэналлийцы? — Нет. Просто… Просто хочется так говорить — что мой. Мой маршал. — Поцелуй в горбинку на носу. — И мой эр. — В ямочку на той щеке, до которой раньше не дотянулся. — И соберано тоже. Мой. В губы. Рокэ встал, несколькими размашистыми шагами очутился у каминной полки и проверил стоявшую там бутылку — пуста была, судя по его лицу. Две другие, спрятанные в корзине у стены, не подвели. — Ты можешь выбрать, с чего начать. — Дик указал на ту, где стояло клеймо Вдовьей слезы, и Рокэ резким жестом откупорил вино. — Но не думай, что уедешь раньше, чем перепробуешь весь прошлогодний урожай. — И соберу нынешний! — воскликнул Дик, глядя, как вино льётся в кубок. Рокэ усмехнулся: — Боюсь, юноша, этого на сей раз не дождёмся мы оба. Хотелось расспросить подробнее, хотелось узнать, чего в этом году потребуют маршальские обязанности и куда в связи с этим жизнь забросит Дика на правах подчинённого Рокэ Алвы — но ещё больше хотелось сейчас не думать об отъезде и Рокэ тоже не позволить ни единой мысли подумать про это. Пусть говорит про вино, про Кэналлоа, шутит про Надор и морщится от того, как шея Дика пахнет потом вперемешку с дорожной пылью. Сегодня они опять вместе — и ничего больше не имеет значения.