Hands

Young Fathers — Toy Играет какая-то электронщина, освещение существует только вспышками цветного света на бесконечной пестроте потерянных вспотевших тел, рефлексы софитов и рефлекторная, почти философская отстраненность, отсутствие принадлежности к толпе, к бурлящей внутренней её жизни. Удивительно киношный момент, удивительно свободная юность (неужели, потерянность от неумения этой свободой распоряжаться) внутри пульсирующего здания, сердца, случайно оставленного посреди леса, с черными уродливыми воротами шумоподавления снаружи — они отделяют клубную ночь от взрывов закатного солнца из реальности. Огромные, слишком темные и простые по форме, почти что гротескные. При виде места у Уоррена мурашки по коже побежали — неужели вот эта ваша живая горящая молодость в затертых кедах по цветным мелькающим теням на паркете. А теперь он стоит внутри уже полчаса, сжимая красный стаканчик. Не было б в стакане жидкости, сделал бы отверстие, дабы ниточкой прикрепить к другому стаканчику — один он прижмет к уху, а другой обратит к толпе. Может быть тогда сможет услышать её нормально, разобрать хоть что-то, прочувствовать и разделить это. Но пока что стоит, смотрит на чертового Прескотта, притащившего его сюда. Его вылавливать из толпы одновременно и приятно, и больно — он танцует (хотя, скорее, корчится в конвульсиях в такт музыке. Как же знакомо) почти самозабвенно, с внутренней сосредоточенностью почти что византийских стоиков. Сосредоточен на том, чтобы быть живым, быть как бы здесь. И Грехему почти завидно — такая искренность, исцеление от слияния с внутренним движением толпы, в то время как он весь в том, чтобы остаться в моменте, не исчезнуть окончательно тенью мысли, переживая, что так давно гложет снова и снова, не в состоянии отвлечься от себя для реальности. От себя убежать возможно на время, у всех свои способы, а он свой, кажется, потерял. Уоррен наблюдает. Единый организм в исступленном трансе шаманского танца, мощный хаос, составляющие которого по отдельности нелепы и одиноки. Биты заглушают мысли, музыка кажется наваждением, когда прорывается через это ощущение вселенской непричастности. Ни черта не слышно, но чего же ты хочешь услышать? Так нелепо, но это ощущение как уродливо прорыдаться в душе — внутри горит и давит, какие-то свои всхлипы слышишь особенно четко, но на самом деле внешние шумы всё заглушают. А если масштабировать еще, то понимаешь насколько этот плотный душный хаос, ощущающийся как сокрушительный и огромный, локален, незначителен, почти исчезает на фоне дышащего жизнью большого мира. Более того, вся хаотичность теряется, когда ты снаружи. А у Уоррена ужасно болит голова, внутренняя тяжесть, он держит стакан крепко-крепко. Mount Kimbie — four years and one day И, вспоминая, почти ощущает, как на его лицо падают теплые капли воды — серебро на сероватом кафеле. Он вслепую ловит руку ускользающего Нейта, смазано проводит по внутренней стороне ладони губами и улыбается, случайно пробуя каплю пресной воды и соленую кожу. Другой рукой Прескотт нежно проводит по его талии, касается плеча губами в несвойственном ему спокойствии. Грэхем уже почти оборачивается, чувствуя как что-то внутри взрывается от нежности, хочет поймать губы Нейтана, рассмотреть получше, а там уж как выйдет… но Прескотт уже уходит в другую кабинку, погладив по позвоночнику и пояснице — у них еще целая ночь, куда ж торопиться, слишком рискованно. Разгоряченный и совершенно безмятежный Уоррен смотрит на белоснежное острое плечо с тремя мелкими родинками, в глазах рябит, холодные стены душевой кабинки обжигают его тёплую покрасневшую кожу, а призрачный Нейтан напротив становится органичной частью всего окружающего. Удивительно, как Прескотт, такой болезненный, рвущийся, наивно сложный, всегда почти что сливается с пейзажами Аркадии Бэй. Холодный, обманчиво спокойный Нейтан ерошит свои волосы. Уоррен его знает (знает эти три родинки, знает остатки подросткового акне на линии челюсти, знает, что рано появились седые волосинки, что часто насморк, что ненавидит корицу, что почти всегда сжаты зубы, что много заусенцев), но едва ли может сказать что у него в голове. Он держит за локоть крепко-крепко. И как же одиноко и от того виновато он сейчас себя чувствует, когда осознает, что Нейтан стал чувствовать себя лучше, только держа его за руку. Сперва неохотно, но затем, осознав, что может взять предложенную ладонь уверенно (и крепко-крепко), принял с признанием всей её необходимости. Сейчас Уоррен чувствует, что ему самому не на что опираться, придерживая другого. Почувствовал, когда появилась необходимость. Он знает, что пускай и стало лучше, но сложный период Прескотта не кончился. Уоррен, конечно, не ставит ему это в вину и опять, как мантру, повторяет, что — Черт, ну разве я похож на терпилу! — Грехем ласково улыбается и почти пытается шутить, когда Нейтан с самым серьезным выражением лица ищет в скриншотах «ну этот фильм блин помнишь там еще актриса на постере ну тебе еще нравилась нет? ща» для вечернего просмотра и резко задает важный вопрос. — Мне почти что жалко сейчас, что ты не тот человек, который пугает мол «мне нужно с тобой серьезно говорить»… конечно, я не воспринимаю это как обузу, да и я всегда говорю, когда устал или чувствую дискомфорт. Эмоционально, да… Это мой выбор. — Уоррен оживился. — Да, точно, быть рядом это выбор. И я его сделал, это моя сфера ответственности. Не твоя. Не молчи, если тебе плохо. Когда угодно. Ну и я, разумеется, молчать не буду. Этот ряд действенных банальностей, которые шептал он на ушко/говорил тихо и грустно/говорил громко и радостно Прескотту, чтобы добиться доверия, чтобы активировать свою случайную любовь, восполнить его, когда сам был полным, Грэхем теперь повторяет себе. Нужно просто переждать Если хочешь что-то получать, нужно что-то отдавать взамен, так вроде бы, говорят? Взаимоотношения это не бартерный обмен, но иногда такая грубая установка помогает. Я протягиваю тебе руку не только ради того чтобы потом мне было за что ухватиться, но и ради теплого обмена улыбками переживших локальную катастрофу. Понимаете, так вышло, что в Грэхеме несколько месяцев назад что-то сломалось — теперь любое взаимодействие с миром, да и с самим собой тоже, это титанический труд. Апатия, жуткая тревога и внутреннее давление, которое отягощается отсутствием видимых на то причин и рождает чувство вины. И он продолжает на автомате то, что делал всегда, исключив всё дополнительное, всё, что делало его тем человеком, которым он являлся, и работало на будущее, но было скрыто для внешнего мира. И всё это происходит теперь с таким скрипом, с таким ужасным усилием, что он просто исчезает из мира, когда оказывается за стенами академии. Уоррен слабо реагирует на сообщения, реже говорит с Нейтом, стал спать более двенадцати часов и забывает поесть. Причину таких вещей нельзя определить точно и мгновенно, но сам Грэхем связывал это с застоем в научной сфере — страх и осознание стихийности того, чему он хотел посвятить жизнь, действительно беспокоили его, однако едва ли это было единственное основание. Таким образом, Грэхем, чувствуя себя самым бессильным и тщедушным существом на свете, демонстрировал удивительную силу и живучесть, которую Прескотт едва ли был в силах понять, всё ещё видя в своем партнере энергию благополучия и детского интереса (образ давно сформирован, изменять сложно), которая всегда его одновременно и восхищала, и ощущалась, как недосягаемая, данная по факту рождения, привилегия. Как для него деньги. Уоррен допивает сидр и смотрит на стакан в своей руки, переводит взгляд на сиреневые в яркой темноте клуба пальцы. У Грэхема ладони всегда были неожиданно, если посмотреть на его мягкий образ в целом, шершавыми, с квадратными совсем не тонкими пальцами и вечно в каких-то мелких ссадинах, хотя ни ремеслом, ни спортом он не занимается. В моменты бессилия он смотрит на них и думает на что они так ясно будто бы выкованы. Они всегда казались ему слишком навязчивыми, неуместными, нарочито грубыми внутри той жизни, которую он ведет. Уоррен смотрит во мрак мерцающей жизнью толпы, вылавливая отдельные части тела, одежды, вылавливая образы, которые кажутся и обобщением, и вместе с тем, являются чем-то принципиально новым и уникальным. Он ставит стаканчик на барную стойку, прижимает ладонь к уху и улыбается воспоминанию. Yves Tumor — limerence Тихий сапфировый вечер гасил противный в своей очевидности, похожий на «Безмятежность» с заставки Windows, первый действительно жаркий день, дразнящий перед бесконечным и быстрым от праздности летом. Прескотт открыл окно, поглядел в него и почти что картинно выдохнул сигаретный дым в разгоряченную синюю ночь, пахнущую мёдом и мимозой. Синий да жёлтый. Он, обернувшись, устало и расслабленно, совсем по-домашнему, улыбнулся Уоррену, который лежал на кровати во мраке комнаты и едва ли не «стекал» на пол, листая «Миссию на Гораций», которую ему никто не собирается возвращать (оказалось, что путь к сердцу мужчины лежит через обнаружение общих детских гиперфиксаций). Грехем поежился. — Ты так расслабленно выглядишь. — Нейтан почти шептал. — Ну и чего ты встал, а? — сказал Уоррен полушутливо. В помещение проник приятный прохладный воздух, который вместе с тем совсем неприятно начал прогонять ленивую атмосферу ночных домашних киносеансов в затхлой комнате. Все в комнате было тихо, смыто темнотой, только настольная лампа горела маячком, ищущим мягкие контуры нейтановской толстовки (красная, ну а как же! но недостаток освещения погасил ее цвет). Все что было вне комнаты казалось слишком громко, слишком четко, слишком ярко. — Как много амбиций на пустом месте. — добавил Уоррен, лениво спародировав манеру речи одной из их общих преподавательниц. Прескотт рассмеялся и зевнул. — Ложись… — Грехем хотел было как-то кокетливо продолжить, да и Нейт готов был поддержать настроение, он даже спросил будто бы наивно: — Зачем? — однако Уоррен растерялся и в какой-то момент стал сверлить пространство перед собой пустым взглядом. -…полежим? — они переглянулись и стало как-то особенно тепло. Доигрывал Out of time man. — Бля, я ж, кстати, полностью «Во все тяжкие» так и не посмотрел. — сказал Нейтан. — Черт, ну как так, это великое произведение, ты обязан… — без особого энтузиазма ответил Грехем, скорее уже смеясь над тем, как много раз он повторял эти слова. — Давай я расскажу тебе про связь этого сериала с творчеством Уолта Уитмена! — он сделал свой голос басистее и поднял бровь с ироничной важностью. В ответ на некоторые шутки Нейтан умеет очень ласково смотреть. — О, что-то новенькое заиграло. Jeff Buckley — drown my own tears — В смысле новенькое? Капец, ребята, он не знает Джеффа Бакли. — Нейтан почти возмутился и некрасиво, но с верным надломом пропел, сжимая ладонь в кулак у сердца: «Ит брингс э тиииирс инто мааай айс вен ай бэгин туруруру пум ту риалайз.» Уоррен рассмеялся и неохотно встал, притягивая Прескотта за талию. Вышло совсем неловко. — Так, а ты, значит, сначала решил потанцевать со мной, а теперь еще и ведешь. — Да, именно так. — Уоррен сонно уткнулся в плечо Прескотту. — Сделаю вид, что сделал это намеренно… Да и ты же танцевать не умеешь, о чем может идти речь. — Он почти что бубнил куда-то в мягкую ткань. — Не так я себе представлял прослушивание песни про несчастную любовь. — Что ты там ворчишь и ворчишь, я тебя не слышу. — сказал Нейт, перебирая русы пряди и массируя слегка пушистый затылок. — Я очень зол на тебя, тебе следует внимательнее слушать. — Уоррен устало, но широко улыбнулся с закрытыми глазами и ущипнул его за бок, Прескотт хохотнул. — Ну пошли, выйдем, поговорим по-мужски, а то шепчут что-то, а потом начинают, ну… Бля, джаст лайк э чааааааайлд… Ладно, окей, признаю, я ужасен, я не знаю почему она мне так нравится. — Он слегка отстранился. — Не трогай волосы, пожалуйста, я супер-грязный, мне почти что стыдно. — Только не говори, что типа «ух! ебучие экзамены!» — Нейтан убрал руку от волос и забрался под кофту. — Так да, ни на что времени правда не остается. Я ничего не хочу уже, это смешно звучит, но знаешь… — Ты только что пересматривал какую-то там часть «Звездных войн» в сотый раз. — Это другое. — Уоррен усмехнулся. — Мы слушали до этого песню о тебе оказывается, представляешь. — сказал Нейт. Уоррен не отреагировал. — Ну, типа, аут оф тайм, вне временной человек там… — Да я с первого раза понял. Ты, кстати, и сам с огромным удовольствием смотрел, мне кажется, а? Beak> — sex music (название обманчиво, увы) Прошло какое-то время, стало прохладнее, какой это трек? Грехем как-то глупо обнял Нейтана, положив ладонь на макушку, будто бы укрыв его голову, а сам уткнулся в шею, чувствуя лёгкий запах пота и свежесть только постиранной футболки. Другой рукой Уоррен провёл пальцами по его подбородку, ловя подушечками улыбку Прескотта, шероховатости его нежной холодной кожи. Тот перехватил ладонь Грехема и поцеловал ее будто бы случайно, а потом отпустил. Что-то делать было лениво. Прескотт продолжал. — Днем можем вместе съездить, ну мне только забрать, потом пройдемся или что-то типа того. — он зевнул и тряхнул головой — как же сегодня хочется спать. Прескотт погладил Уоррена по спине и прижался немного поближе. — Не, я лучше постараюсь позаниматься. Такое подвешенное состояние, но может меня смотивирует наконец-то нормальный светлый день. — Грехем так расслабился, что почти не чувствовал собственного тела. Только кончик носа, которым он ощущал жар чужой шеи. Только плотность окружающего приятного тепла. — Ты так все планируешь странно на день. Если честно, я не люблю днем с тобой ездить куда-то, это всегда так… расхлябанно… — добавляет он, лениво перемещая ладонь и помогая Нейту снимать футболку. — Ну, типа, как есть. — они садятся, Нейтан привлекает его к себе и целует в шею, тоже помогая. Они опять ложатся. — Ты же знаешь, мне б просто время потерять утром. Возможно и не стоит, хотя, с кем-то веселее. Ну, с тобой было бы веселее. Я ж просто предлагаю, так, если проветриться захочешь. Бессмысленно как-то, да. Ты извини. Бля, ладно. — сказал Нейт тихим, совсем низким, приятным голосом. — Тебе не стало лучше? — в ответ на это Прескотт почти смеется. — Нет. Вообще. Я не знаю, понимаешь… а, похуй. Уоррена кольнуло подобие счастья, а потом его прорвало. Он едва ли мог сдерживать слезы, спрятав лицо. Грудь сдавливало, его глаза и рот были открыты, он смотрел в пустоту так, будто столкнулся с осознанием страшной тайны, почти что откровения. Лицо горело, челюсть сдавливало, он почувствовал страшное, невыразимое давление. Пространство сжималось, Грехем чувствовал как каждое слово, всплывающее в сознании смещается новым — ни на чем не остановиться. Он кладет руку Нейту на грудь в каком-то детском жесте. Крепкая грудь поднимается спокойно, мерно. — Ты, кстати, можешь пойдешь со мной в субботу вечером? Понимаю, что не очень это любишь, но может…? — Прескотт мягко улыбается, когда говорит это. — Хм, да, возможно. — внутри Уоррена звук поворота в ржавой замочной скважине. — Супер. Ты странно дышишь или мне кажется? - Уоррен смотрит на время, на автомате заходит в твиттер зачем-то, щурится от этого ужасного голубого, читает что-то едва ли улавливая смысл, он почти что открывает какую-то статью от SwanBitcoin от отчаяния, но вовремя поднимает рассеянный взгляд, когда цветные мелькающие тени заменяются одной статичной. Симпатичная девушка с выжженными осветлением волосами улыбается ему, протягивая усыпанную фенечками руку: — Привет! — она кричит совсем рядом с ухом и мило морщится. — Как ты? Я Шарлотта. — Привет, я Уоррен, приятно. — Уоррен слегка суетливо убирает телефон, но тепло улыбается и жмет руку немного сильнее обычного. И конечно, он уже успел подумать, что он идиот и вообще иначе надо было. — Ты одна здесь? — Именно! Как-то тухло сегодня, растерянно себя чувствую. А ты? — Ну, в таком случае, думаю, ты по адресу — будем вместе чувствовать себя растерянно. — Грехема она почти что спасает, но он уже начинает гадать через сколько реплик (через две или три?) им нечего будет друг другу сказать и они узнают о том, кто какую музыку слушает, где учится, чтобы через минуту забыть это вместе с именами. Она становится рядом и с улыбкой разглядывает толпу. — Вообще, я тут друга жду. — Друга или друга, или «отстань не твое дело»? — они смеются и она чему-то понимающе кивает. Это всё совершенно не важно. Они видят, как какого-то молодого человека подкидывают друзья, а потом его куда-то на руках, как спокойное море, уносит толпа. Шарлотта и Уоррен делят это впечатление, ловя смешливые взгляды друг друга, но от длительного молчания Грехему становится слегка некомфортно. Он ищет светлую макушку Прескотта, но не может найти. Девушка выглядит счастливо. Он цепляется взглядом за пины на ее бананке: — О, я тоже люблю Pink Floyd. — Грехем чешет затылок. — Лучше назови мне того, кто честно скажет, что ну… едва ли их слушал или не любит вообще. Да и я больше люблю физику и позерство. — молчание. — Какую музыку ты слушаешь, если серьезно? — «черт.» — Ой, иди к черту! — Уоррен смеется, а она продолжает почти что шепотом. — Половина моего плейлиста — музыка из эдитов, которые я смотрю в два часа ночи, а потом чищу историю поиска. Ты, кстати, видел какие здесь цены на напитки? Это просто мрак. — Шарлотта слегка помедлила. — А что у тебя с музыкой? — Я забыл названия тех групп, которыми обычно хочется ответить на этот вопрос, чтобы выглядеть круто. Они еще пару раз пробуют танцевать, но в итоге лишь пожимают плечами, иронизируют, чтобы казаться веселыми, смеются даже громче, когда ни черта не слышат. И ведь понимают, что не слышно ни черта, понимают, что не так уж и весело, что разговор почти неловкий. Но становится очень комфортно. Может, в этом всё и дело — нужен не равноценный обмен эмоциональными ресурсами, как бы написала мудрая инстаграмерша, а человек, с которым вы будете складывать из своих индивидуальных впечатлений общую атмосферу, которая поможет пережить этот бесконечный мрачноватый праздник. Шарлотта скоро уходит, приглашая с собой, но Уоррену как-то все равно и он остается, объятием прощаясь со спасительницей двадцати минут вечера. Sun Kil Moon — This Is Not Possible И Уоррен держит Нейтана за вспотевшую ладонь украдкой, когда они сидят в 22:45 в забегаловке близ пляжа, едят какую-то безвкусную пародию на синнабон (один на двоих. Никто не хочет есть, но они оба ужасно замерзли, а сидеть просто так неприлично), Грэхем смотрит на красивый красный нос Прескотта, на усталое лицо кассирши (она хочет их выгнать, но у Уоррена щенячий взгляд и булочка недоедена), ему слегка неловко и он не знает куда смотреть, Нейт рассказывает о том, что мир пульсирует и вообще на пределе, что он ненавидит «эту дыру», этих людей. А Уоррен почти отвечает, что эти люди — это и есть мы (ты и я, возьми меня за руку. А я, с другой стороны, протяну ладонь тому старому мудаку из рыбацкого магазина), почти отвечает, что не понимает этого вечного творческого напряжения, что он чувствует себя одиноко, что хочет убить себя (и это, конечно, неправда и даже смешно), что мир вечный, пустой и спокойный, что у него либидо на нуле, что возвращаться в кампус страшно, потому что он сразу заснет и опять придется просыпаться больным, уставшим, так, будто бодрствование это вообще неестественное состояние. Он так много об этом думал, он так хорошо сам себе это уже говорил. Уоррен молчит, слабо говорит об усталости, смотрит на все еще самого удивительно-красивого человека, ожидает легкой неловкости, ироничного толчка в плечо, ожидает ответного усталого ворчания. Получает это и чувствует скуку, почти что отвращение, усталость удваивается. Что тебе интересно, чего ты по-настоящему хочешь? Грехем всегда считал, что любую ситуацию можно спасти разговором (он так думал даже после того, как набил морду Прескотту полтора года назад, да). Но как это сделать, если говорить уже тошно. Прустовская Альбертина доедает последний кусочек, отпускает руку, Грэхем улыбается и винит себя в том в чем никто не виноват. — Погнали? — Прескотт почесывает бок. Вылезающая из-под толстовки белая футболка это почти что эротика. Каким-то образом так вышло, что в сложный период Нейтан действительно в нем нуждался, его жизнь вообще сомкнулась на Уоррене в тот момент. Чувства Уоррена же достигли апогея в момент его эмоционального взлета, и Нейтан оказался помехой, когда дела пошли хуже. Точнее, он бы и рад быть не один со своим переживанием, однако оказалось, что из опыта собственных страданий не вытекает большая эмпатичность и внимательность к чувствам даже того человека, которого искренне любишь — Нейт бесконечно перебивал Уоррена, лез с поцелуями и историями, покидал каждый раз, когда тот был слегка раздражительным. Это его способ выражать заботу, иначе он не умеет — давать пространство, отвлекать, а точнее пытаться отвлечь. Для Нейтана полный уход от реального — единственный выход. Грехем говорил, что это не его способ. И вот уже пару месяцев он стоит у закрытой двери, стучится, а Нейт с другой стороны не может открыть — только дёргает ручку, создавая иллюзию. Это можно было бы расценить как манипуляцию, если бы не его искреннее желание открыть и такая же искренняя неспособность. Они сидят ночью и Уоррен просматривает фотографии Нейтана. Он раньше и подумать не мог, что все его работы — сплошная сублимация, а сейчас чувствует, потому что в нем эта эмоциональная зацикленность на одном откликается. У Уоррена слегка кружится голова и он просто говорит: - Красиво. Current Joys — Naked У Нейта волосы в совершенном беспорядке, слегка мокрые у корней, а край футболки стыдливо заправлен — какая-то девочка с красными волосами и бессознательным взглядом пыталась к нему подкатить, но в итоге пролила на Прескотта пиво. Они разделили это впечатление в полной мере. Слегка укуренный Нейтан хмурит брови и уже больше актерствует, чем танцует. Смотря на Уоррена, он берет под руку девушку, которая весь вечер танцует больше для других, чем для себя, что выглядит довольно комично, и начинает вести как джентльмен, закручивая бедную даму так, что она не успевает сделать вид, что это всё доставляет ей большое удовольствие. Музыка делает всё беззвучным, шум безмолвным, поскольку тебя всё равно не услышат; она отделяет от реальности, как представление о тишине и нагнетает, как сама тишина. Уоррен правда пытается присоединиться, глядит на смеющихся молодых людей за барной стойкой, они запрокидывают головы синхронно — кто-то так смеется, кто-то выпивает шот. Грехем делает что-то типа прыжка в такт музыке, но ноги будто свинцовые. Он чувствует себя идиотом, неловко улыбается мужчине, который и не пытается присоединиться ко всеобщему веселью, а просто с наслаждением наблюдает за кем-то. Уоррен буквально чувствует как по его шее к щекам приливает жар из глубины зала, как в глазах отражается неестественных цветов освещение, ему становится тревожно из-за противоречия, рассинхрона между внешним и внутренним. Вспоминает, как его называли задротом в школе, а он был почти рад этому. Нейт цепляет на нос чьи-то черные очки, в такт делает пару почти неприличных движений и двигается к Уоррену, расслаблено пародируя что-то вроде твиста. — Чертов Уоррен, почему же ты здесь стоишь? — он подходит совсем близко и едва ли не начинает тереться о него. — Все хорошо, просто это, видимо, правда не для меня. — Уоррен делает глоток и просто смотрит на совсем разгоряченного Прескотта. — Но выглядишь ты круто, надо сказать. — Ну а ты как думал. Унылый задрот. — говорит он, шутя. — Я умею веселиться, честно. — он поднимает руки в подобии защитного жеста. Нейтан смотрит будто бы влюбленно (на самом деле, жутко пьяно), а Грехем чувствует что-то вроде стыда. «Что я здесь делаю? Чего я от тебя хочу, да и от себя тоже?». Уоррен улыбается как-то особенно открыто и искренне, немного растерянно и удивленно. Ему кажется, что он впервые за вечер слышит музыку. А еще ему кажется, что он вообще-то хочет послушать что-то совсем другое, и это чертовски хорошо — впервые за этот месяц ему чего-то захотелось. Нейтан ловит этот взгляд. Обычно он поднимает брови в ответ, таким образом спрашивая что так обрадовало. Сегодня он кивает в сторону и тянет за руку: — Погнали. — Слушай, я пойду, извини, хорошего вечера. — Уоррен как будто пересказывает хорошую новость и выдергивает руку. И уходит. Прескотт находит в куртке телефон и уже хочет набрать знакомый номер, но 2% зарядки на это не хватает. Он забудет об этом на вечер, а завтра будет злиться (а попозже совсем несправедливо винить себя), когда они возьмут перерыв. Но в этом ведь нет ничего страшного.