Ошибка

И без того чёрное небо столицы стремительно застилали тучи, мертвенный холод окутывал Топкапы, пока жители дворца находились в неведении. Всё здесь давно потонуло в паутине интриг, потеряло значимость и истинную суть: честь, совестливость, милосердие, добро. В охваченной беспорядками империи царствовали лишь предательство и кровопролитие. Валиде Султан восседала на тахте, задумчиво перебирая сугилитовые чётки в попытках угомонить беспокойные мысли. Раз за разом с наступлением ночи извечные переживания крепчали, грозились свести её с ума. И что бы ни делала — тщетно. Оставалось ей, всевластной правительнице, только выжидать, когда же те вознамерятся покинуть разболевшуюся голову. Нынче не покинут так скоро — она знала. Оттого что нынче породило их иное. Тяжко вздохнув, понурилась, бесцельно наблюдая за тем, как тень слабого свечения лампад наползает на гладкие шары, теплеющие в хватке пальцев. Которую ночь сын-повелитель пропадает за пределами дворца? Она сбилась со счёту. Какая наивность, какое простодушие! Взаправду думает, будто мать ничего не узнает. Как он, обладая не столь прозорливым умом и ещё меньшим опытом, собирается править самостоятельно? В положении, когда единственная ошибка могла оказаться последней, Мурад самонадеянно отвергал всякую помощь, пока и вовсе не положил конец её регентству. Ох, не закончатся ничем хорошим его тайные вылазки в народ... Отчаянные терзания прервал краткий стук. Тотчас в покои бесшумно, осторожно вошла служанка и, оставив тёплое молоко на столике, поклонилась. Сердце разрывалось. Теперь было совсем не до молока, однако султанша всё-таки благодарно кивнула, устало подперев ладонью лоб. Размышления о старшем сыне и его безрассудстве всегда вгоняли в печаль, что снедала трепетную душу. Ей казалось порой, что бо́льших обид между ними она просто не выдержит. — Мелике, — по-прежнему сомневаясь, окликнула. Опасные слова норовили вырваться без её ведома. Кёсем Султан недовольно поджала губы, с усилием подавив порыв поделиться хоть с кем-то своими тревогами. Да разве был толк? Ведь обо всём поведать не могла никому. Страшная тайна, хранимая подобострастно так глубоко, что не мог туда пробраться самый пронзительный взор, измывалась над сознанием не первый год. — Султанша? — обеспокоенный голос отдавался в голове противным звоном, пробуждающим нарастающее раздражение. Она почти незаметно поморщилась, коря себя за проявленную слабость. Нет, ни один живой не смог бы о таком молчать, не смог бы понять её чувства! — Распорядись, чтобы... — бессмысленные поручения едва не оказались проговорены вслух, но двери шумно распахнулись, а пред ней предстала раскрасневшаяся от бега и волнения Атике. — Валиде! Повелитель, он… На него совершено покушение! — пытаясь отдышаться, воскликнула та. Госпожа неверяще подняла глаза на дочь, невольно положив ладонь на сердце: ей сделалось так плохо, что стало казаться, словно оно не бьётся. Поняла: медлить нельзя. Но с трудом нашла достаточно решимости даже для того, чтобы вздохнуть полной грудью. Из нутра бурным потоком вырывалось нечто, вытравляемое ею долгое время с особой жестокостью. Нутро опустело столь внезапно, столь стремительно, что очи укрыла пелена с трудом сдерживаемых слёз. Боль растекалась отовсюду... Ледяными от страха руками она приподняла подол платья, собравшись встать. — Оповести Айше, — приказала Мелике, пытаясь совладать с собой. В то же мгновение подорвалась с места и на негнущихся ногах почти поспешила к покоям сына, боясь…не успеть? Столкнувшись у входа с невесткой, не стала ждать нерасторопную стражу и сама распахнула тяжёлые дубовые двери. Её, запыхавшуюся, только успевшую переступить порог, заставили оторопеть лукаво блестящие глаза, принявшиеся наблюдать за ней ещё загодя. Кёсем Султан так и не сумела в облегчении выдохнуть, завидев, как лицо Мурада исказила странная, не видимая ни для кого, кроме неё, ведомая лишь им двоим довольная ухмылка. Взгляд, полный смятения, скоро незаметно обежал его всего. Он, живой и, вроде бы, невредимый, стоял поодаль, рядом с ложем, чинно заложив руки за спину, но взирал точно был страшно близко, точно желал того, а ей оставалось одно — позорно зажмуриться всего-то на миг в надежде, что незваное смущение отпустит разум. Однако падишах не отступил и тогда, когда подрагивающие веки раскрылись. Ей ничего не оставалось теперь: в который раз представлялось султанше, будто взгляды его, обращённые на неё, так пылки и глумливы нарочно. Будто понятна стала ему её любовь. — Хвала Аллаху, — выдавила, превозмогая себя. С упорством встретила эту непреклонность. — Мы так испугались, что с вами что-то случилось! — несколько коротких мгновений почти растянулись в вечность, только раздавшийся голос Хасеки Султан прервал их безмолвное единение. — Не о чем волноваться. Я в порядке. Принцесса Фарья тоже. Она не заметила прежде, а нынче опешила, увидев, куда отвёл взгляд сын. Растерялась окончательно, нашедши в себе такой отклик, что впору было закрыть лицо ладонями от стыда. Чувства, по сей день щепетильно скрываемые под непрестанной материнской заботой, причиняли немало страданий, но в сравнении с ревностью казались невероятно лёгкими, невесомыми — уже почти не обременяли совесть. На султанском ложе возлегала незнакомая девушка. Не просто хатун — Фарья Бетлен… Айше за недавнее время настолько замучила её разговорами о венгерской принцессе, что, ни разу не взглянув на ту, Валиде Султан заранее возненавидела новое увлечение Мурада. Вот, значит, кто виноват в том, что бессонные ночи стали ещё мучительней. Кто мог ему запретить?.. Она и не предполагала, насколько сильно пожалеет об этом однажды. Он мог быть с кем пожелает: гарем, жена; ей удалось бы простить ему даже не значащую ничего связь со свободной. Однако он привёл иноземку под своды великого дворца, за который была пролита кровь, в котором была пролита кровь не единожды. — Айше, — обманчиво безразлично бросила, силясь сдержать не гнев — то, что вынуждало сгорать до пепла. — Волноваться не о чем, раз Мурад так говорит. Лучше возвращайся в свои покои, сообщи детям, что отец-повелитель в порядке. Айше Султан вмиг удалилась. Улыбка его невольно стала шире, стоило супруге покинуть их. Падишах тотчас попытался это скрыть. Некоторые приличия соблюдать необходимо: они всё-таки не наедине, в покоях по-прежнему были принцесса, её прислужница и собирающая склянки лекарша. Только внезапно охвативший его задор лишил обнажившееся сердце терпения, а разум — бдительности. Долгий укоризненный взор матушки обнадёживал, выжигал из памяти прошлые их раздоры заветным огнём. До чего же забавно получалось: она ведь больше и не покажет того, как искренне переживает, вновь будет упрекать, словно действительно не понимает, что ему нужно другое. С некоторых пор это стало казаться настолько смешным и нелепым, ненастоящим, что не выносимое прежде раздражение теперь только неприятно кололо в груди. Очередная ночь, проведённая праздно, бесследно растает за горизонтом — и уведёт с первой трелью птиц за собою глупую отвагу, кипящую ныне в крови. В отваге нуждался он давно, возможностью следовало распорядиться разумно. Мурад не был уверен, что, осторожно подхватив матушку за локоток, поступил именно так. Но, ведя её, ошарашенную такой вольностью, на балкон, уверился в правильности сделанного выбора. Потому нетерпеливо закрыл за собой двери. — Будет лучше, если никто не услышит нашу ссору, — объяснился, завидев непонимание. Привычно язвительные, обидные слова, брошенные на самом деле в шутку, пробрались глубже прежнего, отрезвили. На мгновение Кёсем, скованная непринятием суровой правды, замерла. Нет, ей не стоило верить, что всё может быть настолько просто. Он никогда не... Окинув его взглядом, полным неясного, граничащего с презрением, шагнула к парапету, отчаянно пытаясь не поддаться нежданному порыву расплакаться прямо здесь. Нельзя было ему видеть сведённых к переносице бровей и ладоней, вцепившихся в холодный мрамор. Распалённое дыхание стихало. Нечего ожидать, не на что надеяться: в конце концов, почти целый год их общение ограничивалось только остротами. Она, как всегда, надумала, а выходка его вполне объяснима. Ей лишь показалось. Всё было естественно и правильно. Кроме наглости рук, оказавшихся внезапно на талии, уже оплетающих её подозрительно нежно; кроме тяжести головы, лёгшей на плечо; кроме того, как султанша чувствовала сына: тот бесстыдно зарывался носом в волосах, невинно льнул к пылающей щеке своей, как в детстве. Был возмутительно близко! Но если бы остались силы на возмущения... Внимающий шёпоту наваждения разум не слушался, позволил падишаху сжать ослабшее тело в смелых объятьях. То ли одна она маялась от жара, что клубился между ними, то ли вздумалось ему помучить и себя, и её, да ведь всё едино — голова неумолимо пустела. — Я не хотел... — взмолившийся родной голос разрубил тёмные путы Шайтана, невольно завлёк в дальние воспоминания. Ещё будучи маленьким, не умеющий по сей день извиняться Мурад редко переступал через чувство собственной важности, зато нередко испытывал её беспристрастность беспроигрышной уловкой и за свершённый проступок получал не наказание, а тёплые всепрощающие объятья. Однако теперь простая в исполнении хитрость, всегда забавляющая занятую государственными делами женщину, казалась непростительно откровенной. Сводила с ума. Как мог сын понять, отчего вынуждают страдать его прикосновения? Почему ничуть не смутился? Или не догадался вовсе? Зачем тогда затеял это, хотя днём ранее опять разругался с ней? Отчего засветился весельем, стоило ей придти? Он снова глумится? Глумится, зная, как ранил её недавним решением?! Они больше не близки, ему незачем отдавать ей столько своей ласки просто так. Ему не под силу всего-то сказать обыкновенное «прости» — вот к чему неуместные нежности. Ничего не изменилось. Валиде Султан упрямо молчала, глубоко оскорблённая происходящим. Неодобрительно повела плечом, попытавшись избавиться от оков, удерживающих на протяжении многих лет. Снова — тщетно. Кому под сводами дворца можно верить? Только как можно не верить своим детям? Когда-то больше всего доверяла она юному повелителю, но он быстро вырос, стал видеть отовсюду одни угрозы и беды и однажды посчитал, будто самой страшной бедой для империи, для него самого является мать. — Отойди от меня. Мурад изумлённо отстранился: ему вовсе не думалось, что попытка помириться закончится сухим отвержением. Неужели матушка перестала дорожить их связью, некогда бывшей неразрывной? Неужели последнее, что сближало их, потеряно? Позвавший за собой прохладный ветер, рассёкший глухую тишину, привёл к ней, прикрывшей веки от усталости. Искренне желая разрешить недомолвки между ними, намереваясь с самого начала лишь утвердить крепкий мир, падишах не впал в отчаяние. С бо́льшим усердием устремился к тому, что нужно было им обоим. Не раздумывая, схватил дрогнувшую ладонь и с блаженным видом принялся поочерёдно расцеловывал каждый пальчик. — Что…что ты делаешь? — сбитая с толку его желаниями, нежданно совпавшими с её собственными, она широко раскрыла заслезившиеся очи. — Выражаю своё уважение к вам, Валиде, — пусть язвительность грозила когда-нибудь испортить их отношения навсегда, тот лукаво улыбнулся, припомнив недавние упрёки. — Я не в обиде… — только сумела связать Валиде Султан прежде, чем обжигающий поцелуй настиг запястье. — Достаточно. Мурад. Хватит. Настороженно и нерешительно глянув на губы, упрямо прижавшиеся к пуще побледневшей коже, она резко отдёрнула руку. Сын-повелитель, точно умилившись, заглянул ей прямо в глаза. Отчего-то вновь улыбнулся. Вероятно, потому что там, среди зелёных полей клевера, плескалось нечто, не позволяющее надежде уйти после очередной ссоры. — Кто, Мурад? — сдержанно спросила: — Кто посмел совершить на тебя покушение? — Покушение было не на меня. На Фарью, — осторожно произнёс, но это не помогло: Кёсем Султан отшатнулась, словно тот сделал нечто совершенно безрассудное. — Ты в своём уме?! — раздосадованно прошипела. — Как ты мог рисковать жизнью ради какой-то хатун? А если бы с тобой что-нибудь случилось? — Не просто хатун, она — принцесса, — пожал плечами, будто то не нуждалось в объяснениях. В конце концов, есть ли смысл угождать Валиде хоть немного, если старания напрасны? Всякий разговор их неизменно заканчивался размолвкой. — Принцесса? — заискивающе, подозрительно спокойно начала султанша. Он сжал челюсти от злости, когда вспомнил, что означает этот твёрдый шаг ему навстречу. Подобравшись ближе, она сжала кулаки и ожидаемо продолжила почти рыком: — Твоя «принцесса» ждёт тебя в своих покоях днями и ночами! И вместо того, чтобы проводить время с Айше, ты возишься с Фарьей! — Валиде, — терпения не хватало. — Что такое? Разве я лгу? Только солнце сядет — тебя нет во дворце! Я готова была... Но ты... Ты привёл её сюда! Громкий шум дыхания вмиг лишил обоих смелости и слов. Мурад замер в необъяснимом напряжении, наблюдая украдкой за тем, как матушка, слово смутившись, отвернулась в сторону тёмного неба. Очи её лихорадочно блестели и по-прежнему слезились. Догадавшись о том, Кёсем Султан упрямо спрятала глаза, порывисто уложила ладонь на грудь. Упускать очевидное получалось не долго, но он тотчас заставил себя отвести взор от особого зрелища — от того, как беспокойно та вздымалась. Думы предательски сгущались. — Валиде, — решительно шагнул назад, отступил. Им стоило закончить прямо сейчас, — вы поняли меня неправильно и даже не потрудились выслушать. Не беспокойтесь, дела обстоят иначе, чем вы думаете. — Что я должна думать? Что мне остаётся? — слабо улыбнулась, но улыбка быстро сделалась презрительной: — Ты называешь принцессой убийцу. Убийцу кардинала! Как ты можешь принимать её во дворце, доверять ей? — Разве я сказал, что доверяю ей? Это просто государственное дело: Фарья привезла мне письмо, которое написал Папа другим правителям. Он призывает их объединиться против Османской империи, — сощурился. — Вы помните, что говорили мне о тайне Топала Паши? Говорили, что никогда теперь не узнаем её. Из-за меня. А я узнал ту самую тайну: за восстаниями Топала стоят неверные. — Подожди, — растерянно проговорила. И едва смогла расслышать жалкое подобие собственного голоса, подходящего ныне на скуление раненого зверя. Нахмурилась: раненое самолюбие вторило ему. Ясно ведь, что сын говорит правду. — Ты уверен? — Я видел его имя в письме. Предателей ещё много, я уверен. Они проникли во власть, а мы даже не знаем, кто они, — Валиде Султан неприязненно поджала губы, услышав в том укор. — Значит, ты снова готов обвинить меня в каждом грехе, что видишь и слышишь? Славно, — повела головой, нервно выпрямилась, однако голос всё ещё дрожал и вдруг стал хриплым. — Мы вернулись к тому, с чего когда-то начинали, сынок. А ты даже не допустил мысли, что эта хатун прибыла сюда нарочно. Всё...не должно было быть так. Меньше всего хотелось ей начинать сей разговор, правда, опомнилась госпожа прежде, чем осознала, что уже не властна над собой. Меньше всего хотелось ей предаваться вновь бесплодным блужданиям, поискам в прошлом заветного мгновения, разделившего их, казалось, навеки. Боль, коею раскрывала она прежде только перед ним, лишала рассудка: ныне именно от сына приходилось прятать её тщательнее всего. Она слишком устала прятать. Разум свело от незримого ужаса. Всё уже случилось. Ей снова ничего не оставалось... Не в силах справиться с непредвиденной беспомощностью, вознамерилась покинуть балкон. Но не сумела сделать и шага, когда позади раздалось удручённое: — Мы начинали не с этого, — впервые почувствовала: в созвучии злополучных слов таилось что-то другое... Действительность вмиг стала иной. И в твёрдом голосе не оказалось угрозы, хоть та являлась часто, когда они ссорились. Голос его словно сквозил ненасытимой тоской. Может, и вёл себя неуважительно, но веяло от него лишь страхом необратимости. И тонкий шёлк, связывающий их сердца, не скользил более бесстрастно блистающими волнами, ловя восторженные языки свечей, не скользил, стремясь к огню, — был натянут до треска. Начинали они по-другому. Мурад помнил свою глупость и её мягкость, обманчивую поддатливость, свою наивность и её холодный расчёт. Он перестал слепо верить Кёсем Султан несколько вёсен назад, когда осознал, что решения его до сих пор не обрели государственный вес не потому, что матушка боится за него и дорожит им более, чем братьями-сёстрами, не потому, что винит себя и стремится вернуть ему годы детства, проведённые во мраке, хотя бы так — позволяя кутить и существовать праздно. Не помнил, когда впервые усомнился в ней, когда впервые обнаружил, что крылья, скрывающие его от злого мира, окроплены кровью. Однако зов той крови, необходимость вкусить, познать её; то неверие, непримирение с глупой догадкой о том, что женщина, чьи объятья согревают лучше любого очага, не святая вовсе; то детское желание доказать себе и ей, что иначе быть не может... Что сделали они с ним? В кого превратили? До чего довели? Валиде удостоила его взгляда, полного снисходительного сочувствия. Толстое мутное стекло в родных глазах, скрывающее от мира суть, теперь пошло трещинами. Как мог он полюбить такую женщину? Падишах содрогнулся, ощутив, с какой силой измученное естество устремилось к ней, освобождённой, настоящей. — Уймитесь, Валиде, — бессмысленно связал, с трудом сглотнул. Просто не мог видеть её, ведь рядом с ней такой давно пробудившееся чувство становилось острее и неумолимо брало верх над любыми наставлениями и заповедями. Крепче убедившись в догадках, она поверженно кивнула самой себе. Тотчас развернулась и вскинула подбородок, чтобы хоть сделать вид, что, уходя от него, сохранила достоинство. Направилась к дверям. Только в спешке не заметила, как неосторожно, силясь остановить, впились в предплечье знакомо грубые пальцы. Не остановилась. Оттого запнулась, но прежде, чем утомлённый разум подсказал, что пора бы за что-нибудь схватиться, поморщилась: щёку оцарапала шершавая ткань. Опомнилась султанша нескоро. Растерявшись от силы, с которой её притянул сын, далеко не сразу осознала, что, не сделай он того, упала бы, потому, почуяв в простом подспудное, почти было вырвалась. Ей не позволил отстраниться возмутивший душу жар, медленно расползающийся внутри хитрыми змеями. Понимать происходящее правильно становилось тяжелей, ведь в голове кишели гадкие догадки: просто опять надумывает... Повелитель едва не поморщился от досады, когда его настиг полный ожидания и злости взор, застланный вновь подступающими слезами. Расстроганный особыми воспоминаниями, сделал жадный вдох. Этот навязчивый жасминовый аромат, столь родной и столь неизведанный, берущий начало от излюбленного парфюма Кёсем Султан, заострённый её нежностью, не познанной никем, кроме него, неотвратимо пленял, всколыхнул забытое. Отчего плачет теперь? Что в матушке переменилось? В ней никогда ничего не менялось. Она, видно, всегда была с ним так резка и несправедлива, а те теплые мгновения прошлого... Он был ребёнком. Однако то, что давно покоилось в детстве, не могло упокоиться в нём. Не мог Мурад противостоять силе, что влекла к ней, ведь болезненно ощущал: ныне Валиде пытается открыться... И готов был оказаться обманутым дважды, лишь бы снова почувствовать хоть немного её любви, снова позволить себе быть беззаботным; лишь бы наконец понять её. Когда горячие ладони вдруг опустились на талию, смущённая Валиде Султан начала осознавать: может, и не кажется; надо бы попытаться отстраниться. Правда, не взыграло в ней благоразумие, не пробудилось ничего, что могло предотвратить страшное, а хищный взгляд напротив вынудил зардеться. Рассудок помутнился сильнее, стоило падишаху медленно приблизиться. И, столкнувшись со столь пылким ответом, отыскав причину стольких разногласий между ними, она едва не подалась ему навстречу. Оба они оказались в плену наваждения. Только то, как однозначно усилилась хватка на талии, отрезвило госпожу. Тяжко вздохнув, повела головой вбок, дабы хоть как-то отдалиться. Прикрыла веки, не в силах более думать о происходящем. Отвергать пришедшее понимание — глупо; нарочно не замечать, зная, к чему может привести такое, — опасно. Как часто боялась она, что сын догадается... Ни разу до сего дня не приходило ей в голову мысли, что пугающие неизвестностью чувства безжалостно захватили и его. Однако теперь было самое время поверить в это — угрожающий огонь вдруг окатил висок и, опалив щёку, устремился вниз по шее. — Не вмешивайся, — почти растерянно прошептал на ухо. Мурад из последних сил пытался исправить положение, в котором они оказались, хотя бы так: — Не вмешивайся, Валиде. Иначе познаешь мой гнев, — всё же та словно околдововала, сделала его безвольным. Не сдержал порыва: вопреки всему, сжал её в объятьях ещё крепче, наверняка до боли; склонился, решительно потянулся к ней. Внезапно тягучие мысли отчего-то прервались. Обнаружив, как отчаянно матушка упёрла ладонь ему в грудь, явно возжелав остановить сие, он обомлел. Впрочем, обомлела и Атике, открывшая двери балкона. — Я… — начала было юная султанша. Но узрев, спрятала взгляд так, чтобы не увидеть их вновь. Только после сумела подобрать слова: — зайду позже, — невольно прочистила горло, — хорошего вечера…ночи. — Атике, послушай, — Кёсем тотчас вырвалась из хватки падишаха, однако дочь спешно покинула покои. Оставалось лишь направиться за ней следом...

***

За серыми тучами таилось утреннее солнце, как таилось под образом невозмутимости в султанше необъятное счастье. Давно забытое, оно стремительно разрасталось в груди, оплетало внутренности странной негой, усыпляло разум. Однако султанша точно знала отчего, и отчаянно пыталась избавиться от навязчивых мыслей. Предпочитала не размышлять о том, а устрашающая правда была безжалостна, вновь и вновь самовольно врывалась в сознание. То, что произошло вчера ночью, — повод насторожиться. Радоваться такой взаимности — верх безумства: сама ведь познала, как мучительны чувства, обречённые остаться без ответа; не хотела причинять ему боль ещё и отвержением. Обнаружив в отражении зеркала у себя за спиной знакомый силуэт, вздрогнула от неожиданности, недовольно поморщилась. То ли дочь, коею ей так и не удалось отыскать вчера, действительно зашла в покои беззвучно, то ли сама она погрузилась в тяжкие думы настолько, что попросту не заметила того. Служанки, поправляющие хотоз, украшенный драгоценными камнями, занимающиеся нарядом, без слов поняли приказ своей госпожи. Стоило им выйти, Кёсем Султан наконец поднялась с тахты, решительно сделала шаг вперёд, но непредвиденно запал стих: в конце концов, даже в своих глазах не смогла оправдать произошедшее случайностью. Послышалось откровенно насмешливое: — Надеюсь, вы выспались, Валиде? — прежде, чем матушка успела бы оправиться от такой наглости, Атике схватила её ладонь, нарочно исполнила поцелуй в знак приветствия. И добилась своего: ту передёрнуло. — Что ты себе позволяешь? Как себя ведёшь?.. — Не утруждайтесь, — вновь усмешка, вызывающая щемящую боль в груди. Как же всё объяснить? — Атике, — терпеливо начала, — ты сама знаешь, как часто случается, что мы с Мурадом спорим. Я переволновалась. Едва не потеряла сознание. Он меня вовремя подхватил, — только договорив поняла, что оправдывается. — О чём это вы? — заметив такую странность в поведении матери, выжидающе сощурилась. — Думай, что хочешь… — утомлённо махнула рукой, отошла к зеркалу. — Проведай лучше принцессу в особняке Инджирли. Не хочу, чтобы она оставалась одна. Вечером приготовим для неё развлечения. — Валиде… — юная султанша замялась, не зная, как начать. — Что? — Кёсем Султан сквозь зеркало грозно взглянула на неё. — Я не должна спрашивать вас о подобном, но… — Ты уже давно переступила грани дозволенного, Атике, — бросила разочаровнно. — Не тяни, спрашивай. — Вы никогда не замечали тех взглядов, которые украдкой бросает на вас Повелитель? — тихо прошептала, ожидая самого худшего, что могло произойти. — И какие же они? — Понимаете... — стушевалась. Наверное, не стоило настолько неприкрыто спрашивать об этом. Самой же неловко. — Странные. Но Кёсем Султан лишь снисходительно улыбнулась, подошла к дочери. Остановившись напротив, осторожно приподняла почти опущенную теперь голову за подбородок. Что ж, когда-то она тоже говорила прежде, чем думала. В те времена не знала она дворца Топкапы, не приходилось ей ещё ступать по мрамору безжизненных коридоров. — Что ты пытаешься мне сказать? Я правда не понимаю, — усмехнулась. — Твой брат-повелитель привязан ко мне, ты же знаешь. Мы ссоримся. Он обижается, но это не отменяет его привязанности. Мурад считает её слабостью, не знает, как скрыть, а скрыть хочет, потому что горделив. Ты называешь странностью именно это, ведь так? Атике, всё просто: не напрягай свою славную головушку такими думами, — султанша уже собралась вернуться к прежним делам, но дочь её окликнула. — И вы готовы просто закрыть глаза, Валиде? Вас совсем ничего не тревожит? Плотно сжав челюсти, она терпеливо повернулась к ней лицом. Внутри нарастающе клокотало дурное желание сорваться — и накричать. Отругать. Заглушало его тяжкое разочарование: не хотелось ссориться с едва ли не единственным человеком, что проникся её состоянием в такое время, время душевной смуты. — Ты тоже закроешь глаза, Атике, — холодно произнесла, — и уши, и глаза, и рот, — считав мысли той по одному лишь негодованию, Валиде Султан грозно добавила: — Не смей заявляться к нему и доказывать что-то. От услышанного юная султанша тяжело сглотнула. Взгляд — скорее невольно, чем нарочно, — настороженно пробежался по лицу матери в попытке уличить в чём-нибудь. Ввиду вчерашних событий в голове царил полный хаос. Во всё это никак не хотелось верить, ведь даже в самых смелых мыслях Атике не могла себе позволить представить такое. Однако ей, безусловно, было на руку то, что многие считали её несколько несмышлённой. Будучи весьма наблюдательной, она не могла не заметить их робкие переглядки, в которых таилось что-то очень... сокровенное? — Я не узнаю вас, матушка, — тихо зашептала. — Вы никогда не молчали, если недовольны чем-то. Или же брат-повелитель с вашего позволения..? — не поверив собственным догадкам, прервалась, с досадой покачала головой. — Вас что-то связывает, да? Чувства? Словно пребывая в дурном сне, Валиде Султан вслушивалась в слова дочери. Тотчас поспешила найти опору: неожиданно справедливые обвинения выбили из неё весь дух. Столько лет она хранила в сердце особую тайну... Не могла же выдать себя ныне! Нет, дочка просто глупит, просто увиденное спутало её мысли. И молчать явно не намерена. Атике, чьи отношения с братом-повелителем на сей день были куда лучше, чем с родной матерью, заявилась к ней, чтобы...выступить против него? — Чувства? Не понимаю. — Что с вами? — послышался обеспокоенный лепет. — Позвать лекаря? — Не стоит, — женщина не спеша присела на тахту, — я в порядке. — Я останусь с вами, Валиде? Упаси Аллах, что-нибудь случится. — Нет, — позднее, поняв, что возразила подозрительно резко, исправилась: — не надо. Поезжай к принцессе. — Валиде… — начала было, но, столкнувшись с не терпящим возражений взглядом, незамедлительно покинула покои. Поднявшись с тахты, Кёсем Султан устало потёрла виски. Придирчиво оглядела отражение, напрасно пытаясь бороться с щемящей болью в груди. Её воротило от самой себя лишь потому, что дочь раскрыла, произнесла тёмную правду. Веки отяжелели, по бледной щеке впервые за долгое время катилась скупая, но горькая слеза. Безысходность. Это скверное чувство вынуждало поджимать губы и сдерживать плач. Горло сдавливало, саднило, будто после неудавшейся казни шёлковым шнурком. Наконец распахнула глаза, с отвращением смахнула слёзу — нельзя попасться в плен безысходности. Ладонь сама легла на золотую оправу зеркала, и то полетело на пол. Перешагнув осколки, гордо вскинув голову, она направилась к человеку, на котором можно было выместить злобу, который заслуживал злобы.

***

— Хранитель покоев, — бесстрастно обратилась, только переступив порог. Обыденная твёрдость непредвиденно покинула голос, а он словно и не услышал её. Однако ныне ей не было дела ни до того, насколько нерасторопные в подчинении у сына рабы, ни до того, что именно ага увлечённо пытался отыскать среди писем и документов: ещё по пути сюда султанша растеряла весь гнев. Теперь внутри теплилась холодная пустота; в ней сердце замедляло ход, в неё не могли вторгнуться опасные думы о вчерашнем. Как жить, если не удалось скрыть? Так и не сумев совладать с дурными мыслями, она приблизилась к письменному столу, вложив в шаг угрозу. Взор невольно опустился на позолоченный подсвечник и спустя миг встретился с серыми глазами. — Валиде Султан? — удивлённый Силахтар без промедлений встал, поклонился: — Простите, заработался. Вопреки его ожиданиям, госпожа не изменилась в лице. Лишь нахмурилась. — Сколько времени ты проводишь с моим сыном-повелителем, Силахтар? Для него ты — самый близкий из всего окружения человек, — наконец в речах её он уловил укор: — Именно тебе мой лев вверил свою безопасность, свою жизнь, в то время как ты... Но хранитель покоев уже не вникал в смысл этой тирады, ведь заметил кое-что более волнущее: за всё то время, что они были знакомы, никогда прежде не наблюдал её столь нетвёрдой, пугающе спокойной. В спокойствии том без труда разобрал он отголоски странной смиренности, некоего отчаяния. И хоть не мог найти объяснение её нескрываемой подавленности, отчего-то был уверен, что за тем таится большее, чем обычная ссора с падишахом. Пожалуй, стоит сообщить ему и попытаться разузнать. — Это не повторится, Султанша, — ответил без толики глумления. — Первый и последний раз, Силахтар. Впредь не забывай, что ходишь около огня. Кёсем Султан покинула покои, не зная, что оставила его в замешательстве. А позднее отбыла в вакф, перед тем узнав о распоряжении Мурада: теперь повсюду её будет сопровождать кетхюда. Впрочем, новость удручала не сильнее того, что кетхюдой являлся Кеманкеш Ага, служащий сыну-повелителю с искренней преданностью. Провести или расположить к себе его будет непросто...

***

Бледный рассвет расстелился по небу совсем давно, однако падишах очнулся ото сна лишь ныне. И, приподнявшись на ложе в наивной попытке встать, в тот же миг со стоном бессилия упал обратно на множество подушек. Голова отяжелела, будто налилась свинцом, да тяжесть на сердце была мучительней. Зажмурился, пытаясь отогнать окутанные густой болью воспоминания о том, как Валиде отвергла его — попыталась отстраниться. Без малого годами страшился оказаться ослеплённым собственными чувствами, и участь сия настигла неотвратимо, но нежданно: ночью он посмел раскрыться перед единственно важной в жизни женщиной; не спеша сходя с ума, смел касаться её и вознамерился поцеловать. Самолично лишил себя последних надежд. Пробуждения Мурад решительно не желал. Предстояло объясниться и перед сестрой, и перед матушкой. Изнеможённый разум подсказал бы отговорку в беседе с Атике, однако с Кёсем Султан... Сердце, опьянённое одним её естеством, ныне перед ней обнажённое, — неподвластно ему. Как же глупо. Она ведь всегда зорка к человеческим душам. Когда это стало для неё столь явным? Неужто вовсе не вчера? О Аллах... Собраться с силами получилось только через четверть часа. И теперь складывалось не легче. Выяснилось: сестры в личных покоях нет. Полагая, что ей взаправду могло хватить смелости заявиться с обвинениями к их матери, он поспешил в покои Валиде Султан. Внезапно потеряло значимость даже то, что в таком случае придётся держать ответ сразу перед обеими. Назло ли, во благо ли, они покинули дворец раньше, чем ему вздумалось проснуться. Как объяснила Лалезар Калфа, Кёсем Султан отбыла в вакф, а Атике направилась в выделенный для принцессы особняк Инджирли. Падишах, пребывая в лихорадке от опасений и сожаления, грызущих сознание, пытался отыскать решение. Угомонить мысли никак не получалось. Потому направился в покои Хасеки Султан, дабы навестить Ханзаде и Ахмеда. Пожалуй, и впрямь дóлжно увидеться с супругой, вопреки неохоте: не мог он знать, что предприняла после увиденного беспечная сестрёнка. Что же до Айше... Прежде в ней виделось нечто, смутные отголоски коего до умопомрачения походили на благородство Кёсем Султан. Ему хватало стыда, утопая во грехе, представлять по ночам, подобно безумцу, свою Валиде. Однако наваждение отпустило его всего спустя пару лет тёмного плена, и причина на то была бесхитростной. Повелитель семи континентов наконец прозрел. И поначалу боялся верить собственным глазам: не было в темноволосой наложнице, ставшей его женой, ничего, присущего матушке. Быть может, сплетающиеся с безумием чувства устремились прочь из грешных помыслов так яро, что вырвались в настоящее глумливым миражом? Важно ли ныне знать? Нет. Кёсем Султан догадалась — Мурад был почти уверен.

***

В общих чертах, день султанши прошёл неплохо, если не учитывать незначительные хлопоты из-за праздника в честь гостьи. А вот день правителя, напротив, оказался довольно тяжёлым. Эмоционально. Вновь казнь предателей, среди которых оказался Чамур Рыдван. Вечерняя вылазка в местечко Хезарфена Челеби и самое тяжкое испытание — ещё один поход к Айше. Стоило видеть её лицо, когда падишах заявился к хасеки уже заполночь. Правда, причина этому была лишь одна: он поздно вернулся во дворец, ничего более. Теперь султанша нервно расхаживала по покоям, томясь в неприятном ожидании. Наконец двери приотворились, и встревоженная служанка подошла к своей госпоже. — Айше Султан, я…даже не знаю, как сказать вам это. Наш Повелитель… — она перебила хатун. — Не томи, Нарин! Скажи, он поехал в особняк к принцессе, ведь так? — Дело в том, что… — та притихла, явно не желая своими словами сеять семена сомнений, но ей пришлось: — Повелитель отправился в покои Валиде Султан. Айше, удовлетворённая таким ответом, улыбнулась, даже не смея думать о том, что пришло на ум верной служанке…

***

Кёсем Султан стояла на балконе, несмотря на позднее время. Она знала, что рано или поздно двери отворятся, впуская величественный силуэт. Холодный ветер спутывал вьющиеся волосы, а лунный свет освещал белоснежную кожу. От прохладного ветерка та покрывалась мурашками. Впрочем, не только от него. Уснуть даже не пыталась и причина тому была вполне весомая: до сих пор султанша сомневалась в правильности своего решения, но по-другому никак. Он не оставил выбора… Власть и влияние стремительно ускользали из её рук, что очень досаждало. В данный момент она не могла оставить государство сыну: постоянные мятежи, беспорядки вкупе с неопытностью (как считала сама Кёсем Султан) падишаха непременно сыграют на руку врагам. То, на что она решилась, справедливо можно обозвать безрассудством и всеми другими словами, похожими по значению. Слова Атике въелись в память, не давали покоя. Впрочем, именно они подали ей такую идею. Если Мурад действительно питает слабость к ней, то ничего не должно помешать задуманному. Его чувства… Кажется, если падишах узнает о том, что  решила провернуть матушка, то единственным чувством к ней станет ненависть. Тем лучше: не останется тогда никакой недосказанности между ними, но какой ценой… На душе ещё никогда не было так мерзко. Султанша поёжилась, плотнее запахивая полы тонкого шёлкового халата, накинутого поверх ночного платья лишь ради приличия. Хотя, это очень нелепо, если собираешься предстать перед собственным сыном… — Не спится? — до боли знакомый голос заставил вздрогнуть. — Не спится, — вторила она ему и снова поёжилась, но теперь от разрастающегося внутри отвращения к себе, — в такой час… К добру ли? Падишах как-то печально усмехнулся, и они почти одновременно перевели взгляд на султанский балкон. Видимо, не её одну терзали воспоминания. — Замёрзнете… Поговорим в покоях? — нахмурился, чем ввёл султаншу в замешательство. — Что-то случилось? Мурад промолчал и тяжело вздохнул, одним жестом попросил следовать за ним. В покоях же царила особая атмосфера, однако сейчас та только напрягала: приглушённый тёплый свет, который создавали восковые свечи; лёгкий аромат лаванды и что-то особенное… То, что ускоряло сердцебиение и глушило здравый смысл, которого, похоже, совсем не осталось. Он хлопнул дверями, ведущими на балкон, мысленно проведя параллель со вчерашним вечером. Валиде Султан села на тахту, настороженно следила за каждым его жестом. — Не знаю, рассказывала ли вам Гевхерхан… — она перебила его. — У Топала есть сын, от любовницы. — Верно, — он утвердительно кивнул головой. — Письмо о котором я говорил вчера… Если брать в счёт тетрадь, найденную в тайном доме покойного паши, Папа в своём письме говорил о кавалерах Ордена Святого Иерусалима. — Зачем мне это знать? — печально усмехнулась она, отведя взгляд. — Ты запретил мне вмешиваться в государственные дела. — Валиде… — начал он, но вновь был грубо прерван. — Не оправдывайся. У тебя есть, что ещё мне сообщить? — холодно спросила, ощущая острое желание выпроводить сына из покоев. — Впрочем, это не главная причина, по которой я здесь, — произнёс падишах, усаживаясь напротив матери. Сердце подсказывало, что сейчас он совершает непоправимую ошибку, но поступить иначе тот не мог. Таким образом Мурад решил избавиться от двух проблем: нежелания Кёсем Султан отойти от власти, несмотря на окончание регентства, и от порочных чувств к ней. Последний шанс… Последний шанс спасти их обоих от страшного греха. — Совсем скоро вы выйдите замуж за Силахтара Агу, Валиде, — повторило эхо слова падишаха, заставляя тяжело сглотнуть. Он невольно проследил за тем, как дрожащие явно не от холода женские пальчики нервно вцепились в скользящий шёлк, накрывая им неприлично глубокое декольте, обрамлённое чёрным кружевом. Переведя взгляд на пламя стоящей неподалёку свечи, он тяжело вобрал воздух ртом, проклиная себя за такую глупость. Изначально глупостью было наведаться к ней посреди ночи. Кёсем Султан, понимая реакцию сына, смутилась и разволновалась пуще прежнего. Щеки вспыхнули таким румянцем, что даже в темноте его было нетрудно разглядеть. Уж больно часто в последнее время она смущалась перед ним, что могло легко раскрыть страшную тайну. Однако султанша ничего не могла с собой поделать, поэтому оставалось лишь уповать на невнимательность окружающих. — Разве возможно такое, сынок? — опасливо произнесла она. — Я принадлежу лишь твоему отцу — покойному ныне султану Ахмеду. К тому же, тебе известны правила гарема: замужняя женщина не может управлять им. А уж тем более, Валиде Султан не может под венец второй раз пойти. — Всё так, — согласился он, по-прежнему не смотря на матушку, — именно поэтому после никяха вы отправитесь в своё личное поместье. Какое из них дальше от дворца? В Анатолии? — Мурад…— она хотела возразить, но тот перебил её. — У вас же есть особняк в Египте, Валиде! — радостно воскликнул падишах. — Вот мы и решили этот вопрос. — Что ты такое говоришь?! — вспылила султанша, поднимаясь с тахты. — Откуда в тебе это странное стремление сослать меня куда подальше, Мурад? С каких пор ты позволяешь себе такое? Тебе напомнить, кто я? — Если вы не забыли, — серьёзно начал он, — мне подчиняется вся Османская империя. Вы не являетесь исключением! Осознав, насколько серьёзные намерения у сына, султанша вздёрнула брови вверх. Она до последнего надеялась, что ей не придётся совершать задуманное. Надеялась, что сын образумится и не станет совсем отстранять её от дел. Сейчас же было очевидно: он не желает видеть её не только во дворце, но и в столице. Другого выхода просто не существовало. Хотя…конечно же, она могла свергнуть Мурада, но тогда бы на трон сел Баязид — сын закадычной соперницы. Да и история с Османом неизгладимым шрамом осталась на сердце. Пересиливая себя, Кёсем Султан села рядом, отмечая, насколько падишах напрягся. Пола халата задела его колено, накрывая шёлком. — Я? — женские ладони боязливо обхватили лицо правителя. — Ты говоришь, что я не являюсь исключением? Тот отчего-то опустил глаза, заметил, как бордовая материя заманчиво переливается в полумраке. Поддавшись необъяснимому желанию, он невесомо коснулся ткани большим пальцем. — Вы вынуждены повиноваться, Валиде, — как-то странно усмехнулся, теперь уже сильнее зажимая шёлк между пальцами, — хотите того или нет. — Раз так, — с наигранной печалью произнесла она, продумывая дальшейшие манипуляции, — я считаю Силахтара Агу достойным избранником. Возможно, с ним я наконец познаю беззаботное супружеское счастье, — султанша старательно натянула улыбку, внимательно наблюдая за реакцией сына-повелителя. — Замечательно, — с долей разочарования сорвалось с уст, — в таком случае… — она перебила его. — В таком случае, Мурад, я желаю поскорее заключить никях с хранителем покоев, — вкрадчивый шёпот совершенно сбил с толку султана. Нечто тёмное стремительно вырывалось наружу, заставляло кровь кипеть. Что-то подозрительно похожее на... ревность? Ладонь гневно сжала ткань халата, которая в миг стремительно заскользила по плечу Валиде Султан, приземляясь на пол. Та вздрогнула, не ожидая такой решительности. Кажется, и мгновения не прошло, но султанша уже неисчисляемое количество раз успела пожалеть о том самом — что ещё не произошло. — Мурад? — лишь растерянно бросила. — Я погорячился, Валиде. Погорячился, — он склонил голову к её шее, обжигая сбивчивым дыханием. Словно зачарованный произнёс то, о чём непременно пожалеет потом. Пусть это будет потом, а сейчас... — Ты принадлежишь лишь мне, запомни. Ошарашенная таким заявлением Кёсем Султан упустила момент, в который падишах жадно припал к нежной шее, осыпая её беспорядочными поцелуями. Тяжело сглотнув, она прикрыла глаза от безысходности. — Прекрати! — с вынужденный возмущением в голосе произнесла, дабы тот ничего не заподозрил. — Как ты смеешь?! Мурад, остановись! Однако слова, как и предполагалось, не смогли вразумить падишаха. Мурад лишь на мгновение остановился и, не обнаружив должного сопротивления, пленил желанные губы. Валиде Султан с трудом приоткрыла уста, не в силах воспротивиться, позволила углубить поцелуй. Старательно отгоняя мысли о том, что происходящее сейчас — страшный грех, она робко пристроила ладони на плечах сына, а тот в ответ приобнял её за талию. В тот момент султанша готова была провалиться сквозь землю. Власть… Такой ценой? И врагу не пожелаешь. Безусловно, её преисполнили грешные чувства, от которых не было покоя ни ночью, ни днём. Но такие чувства хороши, когда чувствами то и ограничивается… Да нет же — совсем не хороши. Только можно ли объяснить это больному, кровоточащему сердцу, что нашло и покой, и страдание в сыне? Сейчас она ощущала лишь острое отвращение. Отвращение ко всему происходящему, но прежде всего — к себе. Старательно игнорировала огрубевшие от постоянных тренировок ладони, что скользили под ночным платьем, хоть в душе порывалась оттолкнуть падишаха и одарить того звонкой пощёчиной. Но Кёсем Султан смиренно терпела, покорно отвечала на поцелуи, время от времени томно вздыхала — делала, всё что было в её силах, для сохранения правдоподобности . Но Мурада лишь настораживало то, насколько быстро она сдалась. И оттого голову посещали самые различные догадки: надеялась ли та на его милосердие за проявленное послушание, просто пустила всё на самотёк или же пала под натиском страсти? Нет, не то. А о взаимности падишах и не задумывался — не питал ложных надежд. Что-то очевидное проскальзывало между пальцами, которые сейчас зарывались в пышных волосах. Что-то очень важное… Только вот он старательно глушил голос разума, оставляя красные следы на шее, на ключицах матушки. Матушки… Нет, отныне он не сможет произнести «валиде», обращаясь к ней, при этом не почувствовав укол совести. Разве возможно то, что сейчас происходит? Всё же что-то не давало падишаху насладиться моментом. Может то, что сейчас он желал насладиться собственной матушкой? Безусловно, и это. Однако... Ладонь заскользила по бархатной коже, очерчивая бедро, но не нашла ответной реакции. Безразличие — то, что заставляло губы сжаться в тонкую полосу, а прикосновения стать грубыми. Султанша не проявляла инициативу сама и с едва уловимой неохотой отзывалась на действия. Лишь чопорные шумные вздохи, такие же скромные поцелуи на мужской груди и абсолютно пустой взгляд, в котором временами мелькала тревожность. Не могла женщина, страдающая от таких же порочных чувств, не оттаять, даже если боролась при этом с муками совести. И всё-таки он врал себе, да. Врал, ведь надеялся. Очень хотел, чтобы то, что происходит сейчас было не по принуждению. Хотел, чтобы она временами обнимала его сильно, заботливо скользила ладонями по широкой груди, расправляя чуть мятый после сна кафтан; беззаботно трепала по голове как в детстве. А ведь так и было. Очень редко, правда, но было же?.. Точно, было. И Валиде смотрела на него с нежностью, только вот... Любовь та была материнская, а он желал познать с ней нечто другое... Да, запретное, самое ужасное, возможно, до чего можно опуститься. Хотел одарить её своей лаской, вниманием. Хотел сделать то, чего не сумел отец. А прежде всего — хотел верить, что сможет когда-то воплотить это, что мечты перестанут быть таковыми. А пока... Лишь мечты. Сомнения развеялись. Пазл собрался воедино. Яркой вспышкой осенило падишаха ровно в тот момент, когда стены покоев отразили дрожащий голос: «Остановись». Он беспрекословно отстранился, не смея ничего предпринимать. Кёсем Султан буквально подскочила с тахты, не отрывая глаз от пола. С трудом взяла себя в руки, подняла злополучный халат. Мурад, насупившись, наблюдал за каждым жестом, которым та невольно выдавала своё волнение. Валиде Султан накинула на себя вещицу, стыдливо спрятала глаза. План, так тщательно продуманный наперёд, с треском провалился от одной лишь фразы, но терпеть такое та просто не могла. И сейчас безумно винила себя за то, что решилась на отчаянный шаг, не рассчитав силы. Султанша наивно полагалась на то, что некогда забытое пробудится в ней, и она забудется от того. Сама желала, чтобы тягучее чувство позволило наконец бессовестно прильнуть к нему, а на поцелуи страстные отвечать не вынуждено — преднамеренно. Но так не произошло. Сейчас же ей оставалось лишь удручённо покинуть покои, чтобы смыть с себя те прикосновения, вызывающие отвращение, смешанное с чем-то неизвестным доселе, и молиться о том, чтобы сын не разоблачил её. А лучше всего, чтобы забыл эту ночь навсегда. — Куда же делся ваш запал, Султанша? — настиг её насмешливый голос, вынуждая застыть возле дверей. — Я не такой наивный, каким ты считаешь меня. Сердце пропустило удар. Кёсем Султан сглотнула ком в горле, едва сдержала порыв высказать всё падишаху. Всё, что думает о нём после такого. Ведь как бы там ни было, страшная догадка подтвердилась. Мир начал стремительно смазываться, в голове зазвенела пустота. Жадно вбирая воздух ртом, она вдруг почувствовала ужасную слабость. — Расценивай это как мой протест, — холодно объяснилась прежде, чем всё вокруг накрыла непроглядная тьма.

***

Солнце слепило глаза, заставляя Мурада жмуриться. Утреннее пение птиц ничуть не успокаивало, напротив — раздражало. Взгляд неосознанно скользнул вдоль соседнего балкона. Богато украшенная оттоманка пустовала, оставляя неприятный осадок после вчерашней ночи. Сердце болезненно сжалось, когда падишах вспомнил о случившемся. Неужели Валиде настолько одержима властью, что готова буквально лечь под собственного сына? Да и каким образом такое может в голову придти? Подумать только... Неужели?... Неужели поняла, что он неравнодушен к ней? После произошедшего уж точно поймёт. И как можно было поддаться такой явной провокации? Искренне надеясь на то, что лекарша, которой он дал приличный бакшиш не проговорится о слишком красноречивых отметинах на шее Кёсем Султан, падишах тяжело вздохнул. — Сегодня принцесса отправится в Ускюдар, Силахтар. Однако у меня плохое предчувствие… — Я лично обеспечу её безопасность, Повелитель. Но если вам будет спокойнее, она может остаться здесь. — Не думаю, что моя Валиде так просто смирится с этим, — печально усмехнулся Мурад, вызывая у верного слуги улыбку. — Простите мне моё любопытство, Повелитель, — тихо начал тот, — насколько мне известно, вы почти всю ночь в провели в покоях Валиде Султан… — Ах, это… — растерянно прошептал падишах, поднимая взгляд на друга. — Мы обсуждали некоторые вопросы, а потом ей стало плохо. Я решил остаться в покоях матушки до утра — мало ли что. Кстати, Мустафа, нам с тобой тоже стоит обсудить кое-что. — Что-то случилось, упаси Аллах? — обеспокоенно поинтересовался хранитель покоев. — Я принял важное решение, — с трудом проговорил и вновь взглянул на балкон Валиде Султан. Заметив наконец фигуру, облачённую в синее платье и расшитый драгоценными камнями кафтан, тот улыбнулся — успокоился, — в скором времени ты станешь частью нашей семьи. — Кхм…простите… — растерялся Силахтар. — Я доверяю тебе свою Валиде. Надеюсь, ты сможешь её осчастливить, — в этот момент падишах поймал на себе обманчиво счастливый взгляд матери и раздражённо мотнул головой в противоположную сторону. Да как она вообще смеет смотреть ему в глаза после такого? — Для меня это большая честь, Повелитель, — ага почтенно склонил голову, — но я не думаю, что Кёсем Султан одобрит ваше решение. — Ей придётся смириться, Силахтар… — Повелитель, — неожиданно для себя самого, он вспомнил тот самый пустой взгляд госпожи и отшатнулся, — это лишь навредит Валиде Султан. Неужели вы не замечали её отчаяние, тот безжизненный взгляд, который раньше сжигал заживо? Ей будет очень больно... Тем более, учитывая то, как трепетно она относится к памяти о вашем покойном отце. Мурад внимательно вслушивался в слова друга, отмечая, что вместо ожидаемого им беспокойства его накрыло совершенно другое чувство… С каких пор тот заботится о состоянии его Валиде? Неужели верный прежде Мустафа теперь на стороне матери? А учитывая то, что их с некоторых пор будут связывать брачные узы… — Не забывай, Силахтар, — неожиданно процедил падишах, — ничего не меняется. Верой и правдой ты только мне служить будешь. Будь внимателен — не попади под влияние Кёсем Султан.

***

— Вы в порядке, Султанша? — поинтересовался евнух, заметив задумчивое выражение лица своей госпожи. — В полном, Хаджи, — Кёсем Султан отпила ароматный кофе, в очередной раз исподтишка наблюдая за происходящем на султанском балконе. Совсем неожиданно вспомнилась злополучная ночь, последствия которой она старательно скрывала за плотной тканью роскошного кафтана. Ладонь сама огладила прикрытые сверкающей тканью ключицы, вызывая шумный вздох. Вовремя отдёрнув себя, та зашипела «от боли», пытаясь не выдать настоящих ощущений. — Султанша, вы уверены, что это не опасно для здоровья? — настороженно поинтересовался верный слуга. — Уверена, пятна появились после использования лавандового масла, — невозмутимо ответила она. — Простите мне мою дерзость, однако… — почти дрожа от страха, начал тот, — вам стоит прервать эту связь, кем бы он не был. Повелитель не одобрит такое… Перед глазами у неё, кажется, пронеслась вся жизнь. Конечно, этого следовало ожидать. От верного друга ничего не получится скрыть. — О чём ты говоришь, Хаджи? — прошипела, ошарашенно глядя на него. — Как ты можешь думать так обо мне? — Простите, Султанша, но от меня вы не сможете скрыть правду, — улыбнулся он краешками губ. — Действительно, — взгляд неосознанно скользнул по силуэту будущего мужа, — я всегда делилась своими секретами с тобой. Что ж, этот не станет исключением. Он так неожиданно ворвался в мою жизнь, окрасил её яркими красками… Совсем скоро мы заключим никях. Где-то в сознании султанши мелькнуло выражение лица хранителя покоев, если бы тот услышал эту фразу из уст Валиде Султан, и оттого на лице её появилась улыбка. Уж лучше такая шокирующая ложь, чем ужасающая правда. — Разве возможно такое, Султанша? — испуганно прошептал евнух, прикрывая рот ладонью. — Повелитель будет гневаться на вас… — Мы разговаривали вчера. Он одобрил этот брак, — встретившись взглядом с сыном, она приторно улыбнулась, — Силахтара-Мустафу такой расклад событий очень обрадовал, как и меня. — Да будет во благо… — Аминь, — взглядом проследила за тем, как две мужские фигуры покидают соседний балкон. — Но как же гарем? Ведь замужняя женщина не может им управлять? — будто озарило евнуха. Она и сама не знала, что будет с гаремом, но уезжать в поместье на окраине империи, как и в Египет, Кёсем Султан не собиралась. Ясно было одно: жертвы были напрасны и Мурад исполнит обещанное. Он не оставит такую выходку безнаказанной, и султанша хорошо понимала причину подобного возмущения. Он не позволит играть на своих чувствах — слишком очевидно. — Мне нужно побыть одной, Хаджи, — едва сдерживая себя, произнесла та. — Как пожелаете, — он немедленно вернулся в покои султанши, дабы разогнать служанок. Её пробрал почти истерический смех. Силахтар-Мустафа… Что ж, посмотрим, какой из тебя выйдет муженёк. Взглянув на яркое солнце, она недовольно поморщилась. Слишком многое произошло за последнюю неделю: восстание, очередная ссора с сыном, окончание регентства, личный кетхюда… Совсем не хотелось вспоминать о появлении ненавистной принцессы и вчерашнем сближении с падишахом. Будто ничего и не было... Её очень беспокоили дальнейшие отношения с сыном, ведь то, что произошло между ними… Изо всех сил стараясь забыть его страстные поцелуи, султанша таким образом лишь будоражила сознание. Её по-прежнему воротило от своего отражения в зеркале, но теперь — вдвойне. Какой позор… Она и подумать не могла раньше, что решится на такое... А ведь Мурад мог воспользоваться ей — в отместку. Валиде Султан не сразу, но всё же заметила, что во взгляде его было некое понимание, которое вызвало несказанное удивление. Сделав ещё один маленький глоточек бодрящего напитка, султанша повернула голову в сторону дверей и чуть не выронила фарфоровую кружечку. — Сын-повелитель… — прозвучало как приговор. Их настигла гнетущая тишина, которая, видимо, ещё долго будет преследовать по пятам. Оба старательно прятали глаза, не желая лицезреть до боли знакомые черты лица. Султанша отложила напиток на миниатюрный столик и, дабы не выдать дрожь в руках, собрала их в замочек. — Как ваше самочувствие? — дежурная фраза, но она поняла всё по укоризненному тону, который так и сочился из каждого звука. — Уже лучше, — обманчива спокойно ответила, глядя куда-то вдаль. И это разожгло внутри падишаха такое пламя гнева, которое не под силу было потушить даже ласковому взгляду султанши. Как-то нервно прикрыв глаза, Мурад заскрипел зубами, что лишь позабавило женщину. — Никях состоится, как ты и желала, — бросил он, в надежде встретиться с бурной реакцией, но… — Замечательно, — вновь встретился с безразличием. — Фарья не уедет в Ускюдар. Она останется в особняке Инджирли, — вдруг разрезало воздух, и при одном упоминании имени «Фарья» падишах получил то, чего добивался. — Разве можно так? — возмущённо прошипела Валиде Султан. — Ты прекрасно знаешь правила дворца. Ей ни в коем случае нельзя здесь оставаться! — Можно, Валиде, — усмехнулся он и желая довести дело до конца, добавил: — если я захочу — можно! Понимая, что своды дворца вот-вот обрушатся ему на голову, падишах трусливо бежал с поля боя, довольствуясь своей небольшой шалостью. А в голове султанши так и звенела злополучная фраза. — Хаджи Ага! — крикнула она, и слуга тут же оказался рядом. — Немедленно приведи ко мне эту хатун по имени Фарья!

***

Едва слышно просвистев, стрела лихо проткнула кожу, натянутую на деревянный обруч. Уголки губ растянулись, а взгляд заблестел. — Грандиозный выстрел, Шехзаде, — почти пропел знакомый голос, — вы, оказывается, ловкий стрелок. — Можно и лучше, Синан Паша, — смущённо отозвался Баязид. — Что случилось? Зачем пришёл? — Ваша Валиде Гюльбахар Султан прислала письмо.

***

Айше Султан кружила возле куста кипариса, нервно кусая губы. Не место этой принцессе во дворце! Её пробирало от ревности, ведь Мурад совсем не обращал внимания на свою хасеки. Оттого и прижились в голове губительные  мысли. — Султанша? — обеспокоенный голос отвлёк ту от мрачных дум. — Вы хотели видеть меня? — Синан Паша, — она замерла, с облегчением выдохнув, — Принцесса Фарья отправляется в Ускюдар. Сообщите послам, пусть поймают эту женщину раньше, чем она сядет на корабль. — Айше Султан, — слуга прочистил горло, продолжив беседу нарочно мягким голосом, — это опасно! Вы должны понимать: я служу государству и повелителю верой и правдой. Вы предлагаете мне сделать это по отношению к гостье нашей империи. Если султан Мурад узнает, мы головы лишимся. — Паша, послушайте... — обманчиво спокойно начала, отведя на всякий случай взгляд в сторону, дабы не выдать свою ложь: — О благополучии империи заботится Кёсем Султан. И я наверняка знаю, что она сама не рада этой гостье. Понимаете, о чём я?

***

Разъярённой фурией венгерская принцесса летела по гарему, вынуждая одалисок расступаться, удивлённо хлопая глазами. — Принцесса! — раздался голос совсем рядом, — Принцесса, постойте! — Я ничего не понимаю, Мадам! — отозвалась та, отчаянно всплеснув руками. — Не хочет видеть меня во дворце! Проблемы я видите ли, создаю им! — О ком вы, Принцесса? — едва успевая за Фарьей, спросила гувернантка. — Кёсем Султан! — в злобе выкрикнула она, отмечая, как все вдруг притихли.