ниточка в голове

      Максим, такой жизнерадостный и с растрепанными волосами, вытаскивает его прямо из столовой, и Рома в спешке засовывает в рот последний кусок пирожка, вытирая пальцы о штаны. Улыбается, как дурак, с полным ртом, и позволяет увести себя за руку в неизвестном никому, кроме Шустова, направлении. Величук только понимающе ухмыляется им вслед, а Серега хлюпает супом и кидает взгляды на Оксану.       Весеннее солнце садится всё позже, расписывая небо облачными узорами в преддверии заката. Оно светит уже не так ярко, но как будто нежно, укрывая легким покрывалом из влюбленности и предстоящих перемен. Ильин следует за Максимом, постоянно спрашивая, куда они идут, и смеясь над шутками, которые ему в ответ кидает Шустов. У него солнце в кудрях смешно перескакивает при каждом его шаге, отблески в глазах ловит всякий раз, когда Максим поворачивается к нему.       Шустов ведет его какими-то окольными путями, избегая людных мест и шумных компаний новобранцев. Ладонь, крепкая и теплая, приятно держит его, Ромы, пальцы, не сжимает до боли, а тянет за собой ненавязчиво. Да Рому даже если б насильно тянули, если это делал бы Шустов, он бы ему позволил. Рома ему всё позволяет, Рома ему доверяет безоговорочно, с первого дня. Ильин за него в огонь пойдет, если надо будет. (Но Рома надеется, что никогда не придется)       Макс останавливается настолько неожиданно, что Ильин по инерции влетает прямо в него. Смеется, дурашкой обзывает ласково, а Максим разворачивается к нему и целует в нос, обхватив лицо руками, как щеночка. В такие моменты Рома и правда напоминает какого-то мультяшного пёселя, настолько милого, что хочется его всего заобнимать, по шерстке погладить и целовать, целовать. Максим смеется от таких мыслей, громко и открыто, как только он умеет, и садится прямо на траву с растущими и цветущими одуванчиками, утягивая Рому за собой.       Они сидят на траве у подлеска плечом к плечу и молчат. Никто из них не произносит ни слова, им вдвоем комфортно как говорить друг с другом дни напролет, туша пожары и охраняя леса, так и молчать, наслаждаясь весенним пением птиц и дыханием друг друга. Они смотрят, как вдали от них взлетает самолет, как на вечерней пробежке гоняют группу молодых, еще зеленых ребят. До них доносятся лишь приглушенные звуки их пения, что-то из современной попсы, Максиму такое не очень нравится. Пальцы сами собой перебирают воздух по невидимым струнам гитары, которую он нарочно оставил на базе, чтобы она не была третьей лишней. Рома сидит рядом, вытянув ноги и жуя какую-то травинку, а потом не выдерживает и сплевывает, жалуясь на горечь.       Шустов улыбается, и в этой улыбке Ильин видит гораздо больше, чем обычное веселье. В этой улыбке — вся та нежность, что теплится между ними, всё то искреннее и родное, пахнущее пожарами и человеком, с которым хочется вернуться вместе. Максим улыбается, и его улыбка, его умиление в глазах, мягкие кудри, теплые пальцы, наигрывающие невидимую мелодию — всё это для Ромы складывается в ощущение дома. Его адрес — не дом и не улица, его адрес — горящие леса, приведшие к тому, в кого он теперь жадно влюблён. Его адрес — объятия Максима и его мягкий голос.       Рома не выдерживает и целует его, притягивая за шею. Шустов отвечает, и о боги, в которых ни один из них не верит, как же Максим обожает целоваться. Он плавно перебирается к Роме на бедра, невесомо поглаживая его кожу у линии роста волос. Они наконец-то могут быть собой, вокруг никого, от кого надо было бы прятаться по углам и подсобкам. Никого, кто смотрел бы на них косо или наоборот с раздражающим пониманием. Только они вдвоем, весенняя трава, пух одуванчиков и закатное солнце.       — Рооомка, — тянет Максим, отрываясь от любимых губ. Облизывается и совершенно по-детски добавляет, — ты на вкус как вишневый пирожок из столовки.       Сам Максим на вкус как его любимые мятные конфетки, и Ильин обнимает его и смеется куда-то ему в грудь, а Шустов щекочет его у шеи, заставляя ерзать и зажимать его руку между головой и плечом. В какой-то момент это перетекает в действие, напоминающее маленьких котят, которые бодаются, когда хотят, чтобы их погладили. И Шустов гладит, улыбаясь, проводит нежно костяшками пальцев по скулам, подушечками касается тонких губ, а после притягивает плавно за подбородок и целует. Этот поцелуй выходит совершенно другим, заботливым и тягучим, как атмосфера майских вечеров, как ощущения, когда ты настолько влюблен, что в тебе это чувство уже просто не помещается. Оно разлетается парашютиками одуванчиков, усеивая все вокруг. Рома прикрывает глаза от удовольствия, проводит рукой по верхушкам золотистых кудрей, вплетается пальцами в них       и застревает. Шустов начинает смеяться прямо в поцелуй, и Ильин ловит его веселье, сцеловывает мимолетным касанием, отрываясь, чтобы выпутать самого себя из волос Максима. Аккуратно отделяет прядь за прядью, наслаждаясь их мягкостью, и думает, что они и сами в такой ситуации — Рома безнадежно и крепко в Максима влюбился, Шустов крепко и намертво Ильина в себя вплел, не распутаешь их на отдельные клубки, как ни старайся. Пальцев касаются пальцы Максима, направляют осторожно, и вместе они быстро исправляют положение. Шустов с коленей Ромы пересаживается обратно на траву, в шутку говоря, что от греха подальше.       В ответ Ильин дует на него одуванчиком и смеётся, наблюдая, как Максим отплевывается.       — Иди ко мне, — едва слышно зовет Рому Макс после недолгого молчания и смешливо-влюбленных гляделок. Шустов говорит и тут же опускает Рому головой к себе на колени.       Смотрит на него сверху вниз, любуется. Пальцем прослеживает брови, небольшие синяки от недосыпа под глазами, проводит по носу, и Ильин чувствует запах травы и любимого человека. Он прикрывает глаза, когда Шустов стягивает с него извечную шапку и массирует кожу головы. Длинными пальцами мягкие волосы перебирает и вдруг замирает, от чего Рома открывает глаза, щурясь.       Максим вытягивает из волос Ромы ниточку от шапки, и убирает ее в его нагрудный карман, не желая мусорить. Рома наблюдает за ним, чуть прикрыв глаза и дергая за завязку на форме Шустова. Они с Максимом такие же ниточки, только сплелись узлами, туго затянулись, зацепившись друг за друга одной фразой, одним взглядом. Повязались мыслями, оплели сердца друг друга, и ниточка, их общая, долго не рвётся — в этом вся суть головы.       Пальцы у Шустова заботливые, чуткие, кудри у Шустова мягкие и как будто бы звонкие. В них хочется цветы вплетать, касаться, наслаждаясь их мягкостью и запахом шампуня. Хочется надеть на него лавровый венок, но даже тогда золото волос не перекроется ни одним аурумом. Рома отводит руку в сторону и срывает еще желтый одуванчик, а затем еще один, начиная сплетать их в венок.       И в этот самый момент, когда весеннее солнце клонится к закату, когда сок из одуванчиков пачкает пальцы и капает на форму неотстирываемыми пятнами, когда Максим поет песню Драгни, перебирая его волосы — в этот самый момент Рома понимает, что он безумно счастлив. И он бы взял память взаймы, чтобы сохранить больше воспоминаний, но ему и своей хватает. А остальное запомнит вместе с ним Максим.