Хороший слух

      Кто вообще любит вставать в пять утра? Не, лучше сразу в четыре — Паккун надрывается у холодильника, дверцу открыть не может, настолько уже растолстел. Оборзел он еще, кстати.              Какаши, если честно, вообще сова. По-хорошему, ему бы поспать часиков до… обеда, а не топать на кухню под крики и визги окончательно сошедшего с ума нинкена.              — Выбирай: макароны или греча? — о да-а, это неприязненное выражение на морде Паккуна, замечтавшегося о дорогом корме!.. Какаши даже мстительно потряс пачками перед фыркающим носом причесанного и прилизанного друга:              — У меня нет столько денег.              Хотел позлить пса, а в итоге сам расстроился. Вечно всё утыкается в эти бумажки: на работе — сплошные отчеты, дома — туалетные рулоны, которые Паккун вечно волочит по полу, словно старается закрыть возможные дыры.              Нет, вы не подумайте, что Хатаке Какаши, глава деревни и вообще очень хороший человек, ютится в такой ничтожной, маленькой квартирке. Ему предоставили Резиденцию, вот только…он сам отказался от столь великодушного жеста, объяснив это тем, что просто не привык к «новой» деревне, построенной за стеной Хокаге.              Разумеется, это была лишь часть правды. Другая её часть — и, к несчастью Какаши, самая большая — таилась в утренних электричках, которые оставались пустыми вплоть до восьми часов, когда основной люд валом валил на работу.              Ну, а у Хатаке Какаши работа кипела уже с шести. Раньше, до того как стать Хокаге, он бы даже не задумался о таком страшном слове, как БУДИЛЬНИК. Теперь же, стоило Паккуну потявкать над ухом, как мужчина тут же вскакивал с кровати, бежал на кухню пить стакан воды (жаль, что не коньяка — ему бы точно не помешало), судорожно натягивая штаны, на ходу брызгаясь одеколоном, чтобы совсем уж не провонять псиной.              — Собака ты, Какаши! Я твоими макаронинами блеваться не собираюсь! — а Паккун, который начал уже рыться по всем шкафам в поисках «нормальной» еды, пока Хатаке пребывал в своих сложных и серьезных размышлениях, правда ж обнаглел вкрай. Какаши аж воздухом поперхнулся, настолько его поразило это собачье хамство.              «Кота пора заводить», — мрачно думал мужчина, наспех накидывая на себя поднадоевший плащ. Ну правда, устал он на этой ненормальной работе, и даже Наруто с его извечным воодушевлением тут ничем не поможет.              Всё. Решительно пора на пенсию.              — Снова торопишься, лишь бы успеть на эту электричку, м? — Паккун уже бесит своей осведомленностью. Какаши зубами скрипит, но всё же отвечает — правда, с видимой неохотой:              — А ты ревнуешь?              Конечно, ревнует. Еще как: стоит Хатаке только дверью хлопнуть, как этот комок шерсти вместе с переварившейся в бездонном желудке едой, которой он к тому же напихался от жадности, обидится всерьез.              Да что там, Паккун даже ухода его не дожидается — тут же отворачивается в другую сторону, вообще залезает на подоконник, демонстративно пялясь в окно. А лапки свои специально вытягивает. Неужели наивно думает, что за столько лет Какаши еще мечтает об этих «мягких подушечках»?              Да кому они нужны! Разве что Сакуре, и вот здесь уже ревнует Какаши. Нет, а зачем она еще нянчится с этой недовольной мордой? Явно же из своих личных побуждений.              Сакура вообще хитрая донельзя: домогается своих клиентов! В прошлый раз к Хатаке прибежал перепуганный Ямато, слезно просил спрятать его хоть куда-нибудь, лишь бы подальше от пронырливых пальчиков главврача больницы.              Какаши тогда даже не удивился. Подумаешь, потрогала она этого стесняшку, пощупала, может, за плечи — ей вообще-то это для работы надо. Он так Ямато и сказал: мол, раз просят — ты исполняй. Тот, правда, еще больше дристанул и чуть в окно не выпал — так, случайно. Пришлось ловить.              Их тогда еще сфотографировали местные товарищи по производству и распространению сплетен. Обложки газет и журналов уже через несколько спокойных часов пестрили всеми оттенками голубого, отчего у Какаши ужасно испортилось настроение. Он потом целый день (и еще неделю) орал на всех подряд, чем совсем не гордился.              Сакура, кстати, отчитана не была — её эта страшная участь как-то миновала. Хотя нет, не «как-то» — всё из-за всепоглощающих и ужасно вымораживающих чувств, которые Хатаке Какаши очень умело скрывал.              Паккун знал, на что давить — теперь Какаши мог только жалко отшучиваться, надеясь, — и ведь веря! — что сообразительный нинкен в этот раз оставит его в покое.              Но нет, его карма, по-видимому, слишком тяжела для этого мира, потому что Паккун, оторвавшись наконец от окна, смотрит на него, уже одетого и готового абсолютно ко всему, с явным превосходством и чопорностью:              — А ты — нет? Харуно только тем и занимается целыми днями, что принимает молодых и привлекательных мужчин.              Этот гаденыш решил-таки высказаться. «Спасибо большое, но как-нибудь без вас разберемся», — хотелось сказать Какаши, вот только, расслабившись, он как-то пропустил тот момент, когда надо было возмущаться. И, будто почувствовав, что Хатаке «почти готов», Паккун возобновил атаку:              — Допустим, ты привлекательный. Но не молодой.              Не молодой — значит, страшно старый. По крайней мере, так думал Какаши, что лишь усугубляло и без того напряженную ситуацию. Хотя…              Харуно Сакура наверняка даже не думала о таких вещах. Она не думала и не хотела думать о бывшем сенсее, который к тому же совершенно не уделял ей внимания, когда она была еще совсем маленькой. Сакуре тогда требовалась поддержка, она нуждалась во внимании, и Какаши понял это — правда, довольно поздно.              Совсем поздно.              Теперь она была в надежных руках — в своих собственных. Харуно, как и Цунаде, была непоколебимой и твердолобой до такой степени, что иногда Какаши просто хотелось заорать на всю Резиденцию о том, как же его всё это бесит. Бесит тяжелая волокита, с которой он едва справлялся, бесит, что он еле до квартиры доходит, а уж если заваливается спать, то непременно в одиночку.              Веселья, знаете ли, мало.              Только и радости в жизни, что вот этот наглый пёсель. И пусть Паккун позволяет себе многое — даже порой слишком многое, — Какаши его не бросит. Да Паккун сам его кинет, чуть что. Например, если Харуно поманит его к себе косточкой…              Ой, ему бы кто косточкой помахал! Нет, лучше сразу Харуно Сакура, чтобы они на пару с Паккуном к ней переехали. Или она — к ним…              К нему. Делить Сакуру с этим обжориком Какаши был не намерен.              Вот и свалил в закат — то есть на работу — как можно быстрее и незаметнее. А Паккун, довольный тем, что его наконец предоставили самому себе, благополучно и вольготно разлегся на своем любимом диванчике.              Каждому — свое. Только у Какаши не было столько свободного времени — вместо вылеживаний и переворачиваний он трудился. Вкалывал, если быть точными. Правда, был у него и один существенный недостаток — бежать и опаздывать, опаздывать к началу рабочего дня — и бежать, молясь о том, лишь бы успеть на первую электричку.              

***

      

      Какаши разваливается на сиденье, с облегчением выдыхая в привычную маску, закрывающую усталое, с огромными синяками, лицо. В электричке, периодически стучащей дверьми, необычайно тепло — не то что в полупустой, «ароматно пахнущей» собаками квартире. Тепло, потому что через ряд, с телефоном в руках и сигаретой между белющих зубов, держится за поручень Харуно Сакура.              Она смешно морщит нос и заливается очаровательным, милым смехом, совершенно не вяжущимся с образом серьезной женщины, которой её постоянно видят как пациенты, так и сам Какаши, любующийся сейчас этой непосредственностью исподтишка.              Из головы вылетает абсолютно всё, в том числе и речи Паккуна, который явно не ободряет этой непонятной гонки за первым утренним рейсом. Да Какаши и сам ни черта не понимает, почему каждый раз встаёт на два часа раньше и, волнуясь и трепетно чувствуя, как кувалдой бьет сердце где-то в груди, всем своим естеством устремляется к остановке, которая находится не так уж и близко от дома.              А Сакура, кажется, понимает, потому что отрывается от телефонного разговора и, слегка приподнимая брови, ухмыляется ему прямо и не стесняясь.              Дурак, какой же он дурак! Наивно верил, что она не заметит его, каждое утро запрыгивающего в электричку на сумасшедшей скорости, с которой и дети шальные не бегают?              А ведь Какаши и правда думал, что не заметен. Специально выбирал место ближе к окну, да так, чтобы еще и скрыть седую макушку, выглядывающую из-под спинок передних кресел. Кресел, ага — эти деревянные сиденья вряд ли можно было так окрестить. В любом случае, Хатаке, чувствуя себя в полной безопасности, даже разматывал наушники, чтобы потом, откинувшись назад и вставив их в уши, любопытно посматривать в сторону одной небезызвестной розоволосой девушки.              Нет, не девушки — женщины. Сакура была красивой, а еще она была самостоятельной. И Какаши это почему-то влекло, не отпускало. Приходилось, притворившись, что включил музыку, упорно вслушиваться в её разговоры по телефону. Не то чтобы Сакура говорила тихо…              Да она буквально хохотала на весь вагон! Еще и курила, ужас. Будь Какаши её отцом, выкинул бы тлеющую сигарету куда-нибудь в окно, и плевать, что его потом Цунаде публично отчитает за мусор на территории Конохи — она может.              Для Харуно Сакуры он — никто.              — Подслушиваете? — забывшись, Хатаке слишком поздно замечает, когда доступ к выходу становится уже перекрыт, а кто-то очень знакомый нависает над ним, не спеша, впрочем, сесть на сиденье рядом.              Харуно Сакура дышит ему в лицо. Признаться, Какаши даже думает, что уснул, пока ехал.              Но нет, не сон — и подтверждением этому служит заманчивая улыбка, играющая на губах девушки. Какаши балдеет, плавится, а потом и вовсе стеснительно сглатывает, набираясь такой необходимой сейчас смелости.              — Если подслушивать — это пялиться на тебя в течение двух месяцев и приходить на работу вовремя, — то да. Подслушиваю.              Сакура ведет плечиком, но отходить не спешит. А ведь он уже малодушно надеялся, что сейчас, вот сейчас ей надоест и она отойдет уже от него на пару шагов назад.              Да, Хатаке Какаши боялся почувствовать. Боялся признаться ей — а в первую очередь самому себе, — что хочет быть рядом. Да, хотя бы это…              Сакура тоже отчего-то смущается — как же непривычно видеть её такой! — и закусывает губу, не решаясь, по-видимому, говорить напрямую.              — А… зачем?              Действительно, зачем? И не объяснить толком. Но он попробует. Попытается.              — Потому что люблю?              О не-е-ет, не надо было даже пытаться! Что за дурь он сейчас сказал? Любит? Да Сакура рассмеется за такое в лицо — не поверит.              Харуно и правда смеется. Хохочет, улыбается на весь вагон — нет, на всю пустую электричку — и, туша сигарету о руках, восторженно задирает голову вверх.              Ну всё, приехали. Истерика — ваша остановочка.              Какаши вообще сейчас уповает на то, чтобы Сакура даже не вздумала ему поверить. Чувства? К ней? У него?              Но Харуно верит. Медленно так, с пониманием заглядывая ему в глаза, нервно поправляя волосы и стирая с губ давно въевшуюся помаду. С губ…              — А вы не думали пригласить меня на свидание? — торопливо шепчет, словно в бреду, а потом снова смеется:              — Я недавно жаловалась Ино, что у меня нет парня. Вы не слышали?              Конечно, слышал. Более того, старался быть как можно незаметнее и вообще попытался залезть под сиденье, зажав уши, лишь бы не знать об откровенных разговорах своей бывшей ученицы.              А Сакура говорила, говорила, говорила!.. О том, что все мужчины в Конохе куда-то делись и что замуж она точно ни за кого не пойдет — хватило обжога с Учихой. А еще — про Паккуна и его «милую мордашку». Ага, как же!              Какаши мог только радоваться, что не попал в этот бесконечный список женских разговоров. Не хотелось бы знать, что там Сакура про него думает. Ой, да что он врет — конечно, хотелось! Для этого и ездил на этой прохудившейся и старой, как и он сам, электричке. Сакура тоже ездила — всегда-всегда, и настроение у нее было всегда-всегда отвратительное. Особенно когда пациенты к ней подкатывали. Несовершеннолетние пациенты.              В этом смысле Какаши повезло: ему, как-никак, давно за тридцать. Мужчина в самом расцвете сил! Бери — не хочу.              Сакура, видимо, хотела. Ну или по крайней мере ему так казалось. Нет, а зачем тогда, спрашивается, так низко к нему наклоняться? Спину, что ли, заломило…              — Свидание, — напомнила Харуно о страшном и непредвиденном. Какаши даже заёрзал, как какой-нибудь испугавшийся доски ученик. Что уж там, Сакура с её грозным видом была вылитая учительница. К счастью, она не работала в Академии — тогда бы вместо Ямато на нее жаловался уже Ирука.              — Ага… — может, он еще может как-то выкрутиться? Ломануться к дверям, нет?              Вдохновленный идеей свалить куда подальше, Хатаке аж весь напрягается в ожидании скорого сообщения. Жаль, они не на автобусе: тот намного чаще останавливается.              — О, как раз моя остановка! — признаться честно, этот способ умотаться от страшно усмехающейся Сакуры ужасно провальный. Кто вообще в здравом уме будет убегать от такой девушки?              Какаши — потому что всё еще боится потерять привычное спокойствие. А ревновать её к собственному псу — это так, временные затруднения.              — Стоя-я-ять! — а Сакура не так проста: хватается упрямо за взметнувшийся плащ (чтоб его!), а потом и вовсе резко притягивает за воротник — чтобы не вздумал даже смотреть на закрывающиеся двери — и сама придвигается ближе, еще ближе… Обнимает тепло, дыша Какаши куда-то в затылок, повиснув на нем и не желая, по всей видимости, даже слезать.              А он не брыкается, не отталкивает, не отстраняется в ответ на оказанное ему доверие — просто блаженно выдыхает. Счастье накатывает волнами, накрывает штормом, шумом в ушах, и Какаши впитывает в себя эту очарованность, не мечтая, впрочем, о большем. Вообще ни о чем не задумываясь. Только обхватывая вжимающуюся в него Харуно и размеренно затягиваясь — ею: смешными розовыми прядями, щекочущими чувствительный нос, спрятанными губами, которые мягко целуют рубашку на его груди, а еще — руками, что нарочно гладят по плечам, явно провоцируя.              Не захлебываясь, не страдая и до сих пор не веря в происходящее. Правда, одно Какаши знал точно — нужную ему остановку они давно уже пропустили.              И, несомненно, пропустят еще. Обязательно. А пока…              — Согласен на свидание. Но только — не в электричке.