Девушка с рынка

***

       Я никогда не требовал от жизни чего-то огромного, непостижимого. Мне хватало того бремени, которое я нёс на своих плечах не одно столетие. Тайны семьи Фантомхайв, запутанная родословная, вечные посещения жнецов из департамента. Мне хватало всего этого по горло. Я не просил отдыха. Бессмысленно. Когда-то я сам оборвал свою жизнь — защитил любимую, но умер сам. Считалось ли это самоубийством? Определённо, да. Я знал, что в неё сейчас выстрелят, что, если я закрою, то пуля попадёт ровно в сердце. Знал, но добровольно заслонил её собой. Я умер. А она образовала род, которым я дорожу и пытаюсь охранять поныне. Скрытные аристократы, тёмное прошлое... Моя любимая делала всё, чтобы пробиться вперёд. Она добилась. Не без моей, конечно, помощи, но не в этом суть. В общем, прожив несколько столетий, я понял, что больше не смогу полюбить кого-либо. Я пережил смерть любимой графини и не мало смертей похожих на неё лицом девушек. Дочери, племянницы, внучки... В каждой из них я искал её черты, но, найдя, понимал, что по-прежнему люблю лишь её одну. Я не требовал от жизни чего-то. Не требовал любви. Жнецам вообще не положено любить. Просто многие, пытаясь хоть так сократить срок или скрасить время, находили девушек и играли с ним в любовь. Поговаривали, что некоторые даже влюблялись. Я не верил — разве мёртвое сердце способно для кого-то зажечься? Я не говорю сейчас про себя. Имя дорогой мне графини отпечаталось в моём сердце ещё при жизни, да там так и осталось. Я не искал любви. Не искал. Но почему-то она решила прийти именно ко мне.

***

       В тот день я наконец решил сходить на рынок. Обычно я не люблю подобные сборища людей. Вечно о чём-то кричат, что-то доказывают. Бр-р. Но, какая жалость, именно в то утро у меня кончилась мука, которая нужна мне была для печенья. Рецепт, который я храню а своём сердце до сих пор. Именно любимая научила меня их стряпать. Хотя форму костей им придать решил, разумеется, уже я. Солнце нещадно пекло мою седую голову, а костлявые мышцы не хотели подчиняться. Нет-нет, я совсем не похож на старика, который мгновение и развалится. Я, как говорится, полон сил и жизн.. хи-хи-хи. Да, как иронично. Умер я вполне молодым человеком — мне было тогда от силы лет тридцать. Просто столько лет, прожитых в темноте лавки, дают о себе знать. Люди вокруг толкались, пытались перекричать друг друга и о чём-то верещали. Каждый продавец пытался подманить меня к себе, не понимая, что ни горшки из глины времён античности (что, разумеется, полная чушь, я был в Греции и видел подлинники, совсем не похоже), ни мужские панталоны времён Александра Македонского (ох, и кто это придумывает?) меня абсолютно не интересует. И нет, мне не нужна эта трость, спасибо! Раздражённо вздыхая, я протискивался сквозь плотные тела и ненавидел людскую непосредственность. Я просто хотел купить муки! Когда я уже готов был кричать об безысходности, толпа чуть-чуть поредела, и я смог отыскать мужика, продающего мешки с мукой. Попросил себе отсыпать, отдал деньги и облегчённо вздохнул, наивно полагая, что наконец-то смогу выйти из этой суетливой толпы. Не тут-то было! В меня неожиданно врезается разноцветный вихрь, перед глазами начинает рябить. Я всё-таки падаю, мука частично рассыпается на одежду. Рядом со мной кто-то тихо ойкает и начинает беспокойно собирать сумки, которые уронил. Я поднимаю свою голову, сощурив глаза — очки давно не ношу, а разглядеть всё-таки хочется виновника моего падения. Рядом копошится молодая девушка. Её ярко-жёлтая шляпка забавно лежит на русых волнистых волосах, слегка нелепо оттопыривая ушки. Цветное платье не шикарное, но и дешёвым его никак не назвать. Скорее всего, эта девчушка — дочь какого-нибудь бакалейщика. Я обречённо покряхтел несколько секунд, но, поняв, что никто мне помогать не собирается, собрался с духом и встал сам. — Ой, простите, простите, простите!.. — в глазах начало рябить, когда она забегала вокруг меня и начала оттряхивать от пыли мой старенький балахон, который, что оттряхивай, что не оттряхивай, всё равно не спасёшь. Сколько ему? Да примерно столько, сколько я уже не работаю в департаменте. Хех. Я не пытался остановить её, посмеиваясь своим мыслям. Почему-то эта девчушка напомнила мне мою дорогую графиню. Та тоже была до жути суетливой. А потом я сравнил эту девушку с курицей-наседкой и вконец откровенно рассмеялся. Несколько горожан, в том числе и сама девушка, с непониманием уставились на меня. Мне нужно было время, чтобы спуститься с небес на землю. Когда мыслями я вернулся к происходящему сейчас, люди уже вернулись к своей работе, и лишь эта виновница моего маленького конфуза стояла напротив меня и, обеспокоенно заглядывая мне в лицо, прижимала заветный холщовый мешок с мукой, тем самым пачкая своё платье. Я усмехнулся и осторожно высвободил мешочек из её рук. От этого абсолютно невинного движения девушка неожиданно подскочила и покрылась румянцем. Я пожал плечами и, досадуя на свою явную неудачу, решил вернуться в лавку. Всё бы ничего, да эта неуклюжая девчушка, подвязав юбку по-крестьянски и подхватив свои сумки рукой, побежала за мной. — Меня зовут Джесс, — радостно выдала она, с доверием заглядывая в мои глаза и пытаясь идти ног в ногу со мной. Из моего рта вырвался вздох, но я сдержался и даже не послал эту Джесс куда подальше. Лишь кивнул, тихо хихикнув для вида, и пошёл чуть медленнее. Не то чтобы мне была приятна её компания, просто по ней видно — одно грубое слово, и тебя утопят в море из соплей, слёз и слюнь. Эта детская непосредственность так и читается на её лице. Я же не любитель истерик. — Мой отец бакалейщик, его зовут Уильям Тэйлор. Красивое имя, правда? — я лишь хмыкнул. Для кого как. Например, я знаком с одним не очень приятным (не)человеком по имени Уильям, так что вопрос спорный. Но, разумеется, я промолчал. — А матушку зовут Лили. Она похожа на цветок, который растёт на моём окне, в комнате под самой крышей. Моя матушка такая красивая, я бы хотела быть похожей на неё, — Джессика как-то обречённо вздохнула. Я покосился на неё. У этой девушки явно всё очень плохо с самооценкой или же она никогда не смотрелась в зеркало. По крайней мере, она смело могла бы назвать себя симпатичной, привлекательной. Я рассматривал её исключительно как объект. Обыкновенного человека, на котором не стоит зацикливаться. Вскоре я и вовсе прекратил прислушиваться к болтовне дочери бакалейщика, жужжание её голоса доносилось будто сквозь вату. Я снова ушёл в свои мысли. Очнулся уже возле лавки. Открыл дверь, вошёл. И, конечно, тут же сюда влетела и Джессика. Я тихо скрипнул от досады зубами, но вошёл в ставшее родным помещение. — А ты тут живёшь, да? Ты готовишь трупы к похоронам? А чем ты режешь? А тебе не страшно тут жить? — она рассматривала каждый инструмент, гроб, полку. Даже в чёртову бочку с солью заглянула. Я снова, в который раз уже, вздохнул. На лице заиграла улыбка. Верным решением показалось напугать эту девушку. Оказавшись за её спиной, я неожиданно развернул её к себе и, притянув за талию, начал танцевать, представляя как это жутко выглядит. Старый пол скрипел под ногами, руки вели умело. Хотя Джесс довольно быстро, что удивительно для такой девчушки, сориентировалась и начала поддаваться танцу. Вскоре мы уже кружились в одном ритме по зале, аккуратно обходя гробы, стол, старые стулья... Вот только я сразу вспомнил свои танцы с милой графиней — с ней всё было наоборот. Обычно мы боролись за право ведущего в танце. Она никогда не хотела мне уступать, упрямо заявляя, что и женщины, и мужчины абсолютно равны. Наш танец напоминал борьбу — я пытался подмять её под себя, показать свою силу, в то время, как она — доказать свою независимость. С Джесс было по другому — она сама уверенно подчинялась мне. Она не хотела что-либо мне доказывать, она знала свою роль в этом танце и не пыталась спорить. Тут не будет победившего, ведь он заведомо известен. Поняв, что девушка не боится вот ни капли, остановился. Ноги немного дрожали. Всё-таки сколько я не танцевал?.. Сердце в груди бешено колотилось, дыхание спёрло. Но, подняв голову и взглянув на улыбающуюся Джессику, я вдруг понял, что мне п о н р а в и л с я этот танец...

***

       Дни тянулись за днями. Солнце по-прежнему рождалось каждое утро примерно на востоке и каждый вечер примерно на западе умирало. Джессика ходила ко мне слишком часто, что не могло меня не раздражать. Каждый раз я пытался её чем-нибудь напугать, но юная бакалейщица могла максимум тихо пискнуть, без какой-либо паники. А на следующий день вернуться как ни в чём не бывало. Иногда мне даже казалось, будто от чувства страха она испытывает наслаждение, бодрящий заряд крови. Я не понимал эту девушку — её девичья хрупкость и сильная стокойсть формировали воистину непостижимый характер. Я не мог понять, что сделает она через минуту — будет плакать о своём одиночестве или же щебетать о том, какой мир прекрасный. Дочь бакалейщика любила рисовать. Она часто ко мне приходила с мольбертом и красками — видимо, отец не щадил для любимого чада денег. Получалось не очень хорошо, но, прошу отметить, для этого времени не так уж и плохо. Искусство только начало возрождаться. Учителей по рисованию было до скудности мало, а один урок мог стоить как целый дом. Такое себе могли позволить лишь аристократы. Например, к моим маленьким внучатам (разумеется, неродным, хе-хе) часто приходит преподаватель искусствоведения. Правда, младшенький редко может просидеть на этом уроке — частые болезни и не очень крепкое здоровье не позволяют ему это делать. Во-первых, Винсент и Рейчел (которая, между прочим, и сама часто болеет) до жути боялись, что младшенький заразит старшего — Сиэля. Во-вторых, во время болезни часто нет сил даже поднять голову, кисть может показаться довольно тяжёлой. Так что младшенький у них всегда в тени, хе-хе. Жалко его, иногда мне хочется устроить какой-нибудь переполох, благодаря которому младшенький (ох, да как же его зовут?! Совсем память отшибло) сможет показать, что не просто так родился на свет. Джесс же без всяких учителей рисовала... нормально. Как я понял из её болтовни, рисованием занималась и её мать. Возможно, это передалось по наследству. Надо заметить, что лично я получался на её холстах очень даже хорошо. Я не брезговал омывать и резать мёртвые тела перед ней, она с каким-то странным, довольным любопытством за этим следила. Ей не было противно. Наоборот, и н т е р е с н о. Иногда она просила научить её что-либо делать. И тогда я брал её руки в свои и предельно ясно и аккуратно делал всё её руками. Её руки были тёплыми, что слишком сильно контрастировало с моей холодной кожей. Её руки были ж и в ы м и.        Джессика часто смеялась, а я невольно опять сравнивал её с графиней. Смех моей любимой был сам по себе аристократный — она степенно прикрывала рот ладошкой, обтянутой бархатными перчатками, и смеялась совсем тихо. Она была остроумной, любила пошутить, но воспитание не позволяло громко смеяться и, даже оставаясь со мной наедине, она не позволяла себе смеяться громче, чем следует. Усмехаться? Всегда пожалуйста. Усмешки у неё, кстати, были с особым привкусом. Она вкладывала в них всё своё презрение, пренебрежение, буквально могла уничтожить. Но не смеяться. С Джессикой было проще. Она не была стеснена аристократическим этикетом. Её смех был звонким, переливчатым и напоминал мне колокольчики. Она могла без смущения ребячливо захлопать в ладоши, заливисто расхохотаться. Это было для неё обыденным и привычным. Наверное, именно это и начало меня в ней привлекать... Она часто приносила корзинку с разной едой, приготовленной её мамой, сетуя на то, что я питаюсь одним печеньем. Я не привык есть много, но из вежливости мог взять какую-нибудь булочку или куриную ножку. Она тяжело вздыхала и садилась ближе ко мне, а потом начинала кормить. Её руки немного дрожали, щёки покрывались румянцем, но она упрямо продолжала пытаться меня накормить. Я ел. Этим упрямством она очень сильно была похожа на графиню. Той тоже не нравилось, если я морил себя голодом. А это бывало часто, если я брался за книги и документы. Я ел, хотя чувство голода было мне почти чуждым. Но, потому что мне нравилась забота Джессики. Вскоре её руки стали чем-то необходимым мне. Наркотиком. Я стал зависимым от девушки. И однажды, не сдержав себя, схватил её тёплые, живые руки и прижал тыльной стороной ладоней к своим сухим, пыльным губам. Она вырвала руки. Следующие минут двадцать мы сидели в тишине. Она молчала. Я молчал. Отвернулся и разрезал грудную клетку маленького мальчика, чьё тело мне доставили утром. Но вскоре почувствовал её руки на своей талии. Она прижалась ко мне и вдруг испуганно прошептала: — Твоё сердце... Оно не бьётся... Сейчас она лежит в постели, её русые волосы рассыпались по подушке. Джессика мирно спит, укрытая тонким одеялом. Мы вместе уже три года. И я так боюсь признаться, что в гробу, в соседней комнате спрятан мой маленький секрет....