Фея с душой ливня

            Я всегда обожала спать.       Говорят, что во время сна мозг анализирует всё, что происходило во время бодрствования. Просматривать серую и скучную жизнь не очень-то и хотелось, поэтому я придумывала сны. Начинала я с чего-то простого: большой торт, лошадка-качалка, воздушные шарики, — но, со временем, научилась выдумывать друзей, любовь матери, отца, который всегда дома и наловчилась превращать кошмары в сладкие сновидения.       Сегодня всё было иначе. Закрыв глаза я провалилась не в сон. Я точно знала, ведь во сне нельзя почувствовать вкус, запах, боль, тем более нельзя взять с собой из реальности игрушечного льва.       Я «непонятно-где», но в воде.       Ну не об этом ли я мечтала?       Не об этом. Течение относило в спокойную темноту, но с другой стороны звал слабый голос. Кто-то, на той стороне, молил о помощи. Что есть силы я ломанулась на зов.        Течение усиливалось: чем ближе, тем сложнее грести. Вода становилась то холоднее, то горячее, то волны били по лицу, то тянули в неизвестность водовороты. Будто глубина не знала чем ещё напугать, как заставить свернуть с пути.       Как только течение престало бросать и швырять, со дна поднялись водоросли. Они обвивали ноги и тянули на дно. Шершавые, как наждачка, они «вцепилялись» мертвой хваткой. — Ну уж нет. Вы меня жутко бесите, — только дернувшись, что есть силы, получилось надломить жесткие листы. — Помоги мне! — Подожди! Я иду! Казалось тяжелый путь кончился: оставалось плыть и плыть, — но вдруг откуда ни возьмись, появились айсберги. Глыбы льда взрывались, разлетались. Клянусь я слышала в их треске упрёки и ругань. В одночасье осколков стало так много, что было не уклониться, приходилось отталкивать. — Ты жива? Будь осторожна, — молил слабый голос из неизвестности. — Я справлюсь, — кричала я, толкая огромный камень. Ударившись о другие, он запустил «цепную реакцию» и глыбы поменьше «подвинулись». Путь был немного расчищен. Не составляло труда просачиваться между камней, но они так и норовили раздавить, поцарапать, ударить. В конце концов, я вылезла в пещере. Узкой, необычайно тёмной. С потолка свисали каменные наросты, покрытые ржавым и известковым налётом. В глубине пещеры была полость. В тусклом свете можно было увидеть завал, свалку. Оттуда звали на помощь, тихо скуля.              Маленький ребёнок был погребен под кучей мусора. Разгрести груду непонятных ненужных и старых обломков было не так уж и трудно, однако под ними скрывалась ледяная короста. Можно было ударить пару раз, но вдруг я попаду в неё, а если в голову? — Бей, мне не страшно! — Я осторожно. Трещина наконец появилась, но бить дальше было нельзя, вдруг этот лед обвалится, оставалось только бить ногами, ломать руками, ссадив себе ладони.       Внутри сидела маленькая худая девочка. Она была очень милой, «белоснежкой», с длинными серебристыми волосами огромными голубыми глазами. Она казалась очень живой, но, в то же время, ненастоящей, эфемерной, кем-то выдуманной. — Теперь можно слезть? Можно, ведь, да? — спросила она тихо-тихо. — Конечно можно. — Ну наконец-то! — воскликнула она слезая с ледяного неудобного «трона». — Привет, Каэр. Спасибо, что ты наконец-то пришла. — Мы знакомы? — Не думаю, но откуда-то я тебя знаю, — я бы не поверила, но, готова поклясться: нигде её не встречала, но мы были будто всю жизнь знали друг друга.       На кого-то она была похожа так сильно, только вот на кого?.. — А что ты здесь делаешь? — Наверное, ничего, — пожала плечами девочка. — А как ты здесь оказалась? — Всегда была. Сколько себя помню — здесь мой дом, я здесь родилась. — Дом? А где твои родители? — У меня их нет. Они мне не нужны. — Прости, но ты просто выглядишь как… ну… это… — Как малявка! Всё потому что мне не давали расти, — насупилась девочка, — всё время давили, давили. Как тут вырасти! — Звучит ужасно… — Неприятно, — перебила она, — особенно потому что сначала всё было хорошо: я играла, ходила куда хочу, — а потом меня посадили на стульчик. Я же хорошая девочка, послушная, сидела. Потом стало нельзя веселиться сидя, потом — даже болтать ногами. Всё становилось хуже и хуже и, в конце концов, я оказалась в жуткой тесной коробке. — Кто же запер тебя? — Ты! — Я?! — Конечно. — Но мы даже не знакомы! Тем более, я никогда бы не сделала подобного с другим человеком, клянусь! — Я верю, с другим ты и правда такого не сделала, и тебя не виню. Ты же всего лишь человек. Люди вообще трудно понимают, что любовь заслужить нельзя, — добавила она между прочим. — Ты не человек? Может фея? — Не знаю. — Как это?.. — Как я могла узнать, кто я, если мне ничего и никуда было нельзя? — рассердилась девочка. — Ты права, — вздохнула я. — Значит, никто меня колдовать не научит… — Конечно никто.Никто, кроме тебя, тебе никогда не поможет! Никто специально не учит детей ходить, они встают сами, когда готовы, их нужно поддержать и направить — только и всего, — а тебе не то что не помогли ещё и сломали ноги в десяти местах. — Почему ты так уверено говоришь, будто всё знаешь? — Потому что так и есть! — Тогда, помоги стать феей, пожалуйста, — взмолилась я, уже не зная к кому обратиться. — Этого я не могу. — Почему? — спросила я спокойно, но безобидный вопрос заставил малышку взорваться криком. — Да ты уже фея! Ну не родятся от осинки апельсинки, понимаешь? — Что такое «осинки»? Почему от них «не родятся апельсинки»?.. — Так. Нет. Отставить понимать переносные смыслы! Ты — фея, ты ей родилась, ты ей и умрешь. Ничего у тебя не получается из-за того, что ты веришь, что ты не достойна быть, не можешь, не должна. Ты много лет пыталась спрятать себя, влезть в чужую, удобную для кого-то, шкуру. Вспомни, наконец, что ты о себе думаешь!       Всё залило ослепительным светом. Вокруг закружил водоворот воспоминаний, калейдоскоп прошлого. В вокруг всплывали отрывки былых времён, словно кто-то нашел на антресолях старинные фотокарточки, которые старались забыть, но не хотели выбросить, надеялись когда-нибудь вспомнить. Слишком ценные, но в такой же степени «больные», горькие, неприятные. Никто бы не понял отчего я стараюсь забыть игры под дождём, купание в ванной, дни, когда мама стирает белье — вещи обыденные и совершенно нестрашные. Никто тогда не замечал, как бегут по следам капельки дождя, как сами по себе танцуют в воде мыльные пузыри. Спросить бы у меня, трехлетней меня: «Страшно ли купаться?» — я бы рассмеялась. Если бы кто-то хотел узнать: «Каэр, стыдно ли управлять водой?», маленькая я без сомнений ответила: «Глупости не говорите! Не стыдно, а весело!».       Ве-се-ло.              По-настоящему здорово!       Что если здесь и сейчас, где никто ни о чем не узнает, можно всё?       Во сне правда всё дозволено!       Медленно, озираясь, я подошла к воде, и набрала её в руки; почему-то я точно знала, что она дождевая. Прохладная. Свежая. Чистая. Неведомым образом она сама собралась в каплю, и в ладонях теперь лежал шарик. Он перекатывался по моему велению, а упав на пол рассыпался на множество бусинок, которые следовали по пятам. Разыгравшись, капельки стали убегать, заманчиво переливались, сверкали, а, едва я захотела собрать их, они сами прыгнули в руки.       Стало невыносимо интересно, а настоящие капельки, какие?       «Хочу настоящий ливень!» — пожелала я яростно, от чистого сердца, и в тот же миг проснулась от пронзительного грома и молнии. Вскочив, я распахнула окно и высунулась наружу. Лило как из ведра, а я была до нитки мокрая, но абсолютно счастливая. Настоящий дождь был намного живее, звонче и энергичнее. Буйный, необузданный никем, свободный и своенравный, но верный себе, четкий, стройный, завораживающий.       Буря. Прекрасная по-своему.       Способная подхватить, унести, рвать и метать, пугать раскатами грома, порывами ветра, ударами водяных плетей об стекла.       Сменялась ливнем.       Он был резвым и игривым мальчишкой, который шелестит ветками, надувает и лопает в лужах пузыри. Он с радостью играл в «догонялки» и, как ребёнок, старался перегнать мою капельку на стекле. Дождь любил считать сколько воды может удержать листик и с интересом пытался уместить больше водных бусинок на паутину, не порвав её.       Сидя на полу, в луже, я кидала бомбочки за окно и «стреляла» из пальцев водой. Капли «мялись» в руках словно резина, принимали форму, и, в какой-то момент, получилось растянуть одну, так, что она стала тонкая словно спица: — Острая капля? — теперь «игла» ощущалась иначе — слова придали ей смысл. — Острые капли! — тихонько скомандовала я. Из лужи появился десяток шипов, которые повиновались движениям рук, но стоило отвлечься, потерять их из виду, они «таяли», растекались в бесформенное нечто.       Внезапно в теле закололо, закружилась голова, накатила усталость.       Очнулась я уже утром, с первыми лучами солнца.       Проснулась и рассмеялась от самой себя: мне стоило уснуть, чтобы во сне по-проснуться. По-настоящему проснуться.