Творец

Мелькору казалось, он задыхается. Глупость, конечно – как будто бесплотные Айнур дышат, как будто в чертогах Безвременья есть чем дышать… Липкая паутина лжи словно опутала все его существо – отвратительно. Какое лицемерие – создать творцов, чтобы не дозволять им творить вне Замысла! И почему другие молчат? Неужели не видят, неужели – не чувствуют? Будто бы им не хочется дать жизнь собственным творениям… Мелькору это кажется невозможным. Он не может представить своего существования без жгучего желания творить. Оно мучительно, ибо не найти Пламени, что таит от них Отец. Оно лишает покоя. Оно – лучшее, что в нем есть. Прохлада Пустоты приятно успокаивает воспаленный непрекращающимися поисками разум. Кажется, даже отвратительная паутина лицемерия Илуватара, монотонной глухой болью въедающаяся в сущность Мелькора, отступает, замерзает, рассыпаясь ледяной пылью. Именно тогда старший из Айнур проникается любовью к холоду. «Холод очищает», – думает Мелькор. Позже он будет искренне недоумевать, когда сотворенные им снежные метели и прозрачно-голубое зеркало льда, затягивающее гладь озер, назовут Искажением, а Улмо опечалится, почитая свои творения испорченными. Огонь он любил, наверное, всегда. Пламя для Мелькора – олицетворение необузданной силы и смертоносной красоты. А прежде – символ творения и свободы. Но так было – до. Пустоту же Мелькор любит за покой одиночества и надежду, дающую силы продолжать бесплодный поиск. Ведь Пустота – безгранична, пусть и однообразна в своей нескончаемости. А остановиться – значит предать свою суть. Так мыслит Мелькор. Отец глядит с укором. Братья и сестры сторонятся его. «Пустота изменила тебя, Мелькор», – мимолетное прикосновение печальной мысли – Манвэ. Быть может и так. Но не лучше ли измениться, чем сдаться? Остальные, верно, считают иначе. И Варда – единственная, к кому тянется, словно дерево к свету, его непокойная, хаотичная сущность – отворачивается от него. Находиться в Чертогах Безвременья все тяжелее. Все роднее кажется старшему из Айнур Пустота. Пустота принимает. Пустота – не осуждает. И ее холод, стылым облаком обволакивающий его сущность, кажется защитой от тысяч молчаливых упреков, что неотступно сопровождают Мелькора в кущах Илуватара. Когда-то, в самом начале, этот холод казался ему чужеродным и почти жестоким. Мелькор терпел его, преодолевал его, шел сквозь него – шел к своей недостижимой цели. Он сам не заметил, как этот холод пророс сквозь него, стал его частью. Теперь Пустота ему роднее Чертогов Безвременья, где он обрел бытие. Теперь холод ее ближе ему, чем брат, ближе даже, чем Варда. Ведь они отвернулись, а Пустота – с ним. Пустота неизменна. У нее нет расположения, которое можно было бы потерять. Она просто есть. И она принимает тех, у кого достанет смелости вступить в нее. Пустота молчалива и безлика. И – Мелькор твердо убежден в этом – Пустота тысячекратно честнее того, кто в гордыне своей запретил Творцу творить.