Уроки немецкого

Was für ein schönes Wetter! Какая хорошая погода! Die Verdammnis... Проклятье... Da kommt der Regen... Вот уже и дождик собирается... Мы с отцом уже как три месяца переехали в Трир. Небольшой городок на юго-западе Германии. Прекрасные пейзажи, великолепная архитектура и богатая история. Теперь здесь мой дом. Я ещё не совсем успел освоиться, поэтому почти не выходил из дома. Хотя было весьма интересно взглянуть на местные красоты. И надо бы провести вылазку в собственные владения. После смерти мамы нас ничего не держало Киле, поэтому мы решили переехать. Отец любит тишину и спокойствие, а я историю и приключения. Трир нам идеально подходит. Здесь тихо, красиво, много старых построек, оставшихся от римлян, и прекрасный пригород. Я вышел на крыльцо дома. Вдохнул этот воздух. Он совсем другой, не морской, как в Киле. От этого неприятно закололо в носу. Я чуть поморщился. Осмотрелся вокруг, прикрыл глаза и наслаждался тихими звуками крестьян и природы. — Herr! Bitte, Barmherziger, verständigt und! (Господин! Прошу, милостивый, рассудите нас!) — чуть ли не в ноги мне падая, ко мне подбежал мужчина, на вид самый обычный рабочий. — Was ist passiert? (Что случилось?) — я жестом показал, чтоб тот перестал падать мне в ноги. — Ein Junge, ein Waisenkind, ein wenig verprügelt werden! (Мальчика, сироту немого, забить хотят!) — мужчина снова упал мне в ноги. Уточнив, где эта заваруха происходит, я пошёл решать этот вопрос. Всё же пока отца здесь нет, все эти дела ложатся на мои плечи. Пускай мне это и не нравилось, как и не нравится, что мне все в ноги падают. Я же не Христос. А всего лишь наследник дворянина. Не крупного, но дворянина. Когда я пришёл, всё действительно было так, как говорил тот мужчина. Трое других мужчин и одна женщина стояли рядом с мальчиком. Нет, какой же это мальчик. Он где-то моего возраста. И если присмотреться, то и побольше меня будет. Они дружно спорили насчёт этого «мальчика». Хотели заколоть и кинуть съедение сторожевым собакам. Пока так обсуждали дальнейшую судьбу парня, тот решил по тихому смыться, но женщина вовремя успела ударить его скалкой по спине. Я даже отсюда слышал, как тот заскулил от боли. — Was ist hier los?! (Что здесь происходит?!) — громко прервал их спор я. На минуту повисло молчание. Походу, они не сразу сообразили, что я сын их нового помещика. Но как только поняли: — Verzeihen Sie uns, Herr! (Простите нас, господин!) — они все разом припали к земле, кроме того парня, он и без того валялся. Я снова задал вопрос. На него мне стали отвечать все хором, но дольше двух минут я слушать не стал. Кто они такие, чтобы решать жизнь другого человека? А они ещё и спорили по этому поводу. Я сказал им расступиться и выдать «мальчика». Того грубо швырнули за шкирку мне в ноги. Вас бы так швырнули, так я бы ещё и пнул впридачу. Парень попытался встать, но у него не получилось. Он тотчас съёжился, будто я собирался его ударить. Видимо, до нас здесь были не самые лучшие хозяева. — Bringen Sie ihn im Haus (Уведите его в дом), — потребовал я. К нему подошли две женщины, помогли встать и повели его в дом. Его провожали четыре пары удивлённых глаз. Та самая компания, что пару минут назад решала жить ему или нет. Потом они дружно посмотрели на меня. Ждали объяснений. Хотя объяснений должен ждать я, ведь тут без хозяев решали жизнь крепостного. За это как минимум можно высечь. Я не сторонник телесных наказаний, но эти люди... Их вообще нельзя назвать людьми! Я просто в бешенстве! Как можно так обращаться с ребёнком?! Он же сирота и немой! Хоть бы толику сострадания проявили! Они же могли ему помочь, так почему решили, что его надо пустить на корм собакам?! — Schneiden Sie sie (Высечь их), — распорядился я, но потом решил уточнить наказание, — 200 Schläge für jeden. (200 ударов каждому.) Выражения их лиц надо было видеть. Такого поворота событий явно никто не ждал. Остальные крепостные зашушукались. Видимо, моё решение стало для них неким сигналом, что как раньше уже не будет. Будет совершенно по-другому. А я же не совсем довольный своим решением, но полностью уверенный, что оно было верным, направился обратно в дом. Как только я перешагнул порог, ко мне подбежали две служанки и сказали, что оставили мальчишку в зале. Я поблагодарил их и попросил принести в мою комнату некоторые медикаменты и бинты. Те поспешили откланяться и продолжить выполнять свою работу. Я же направился в зал. Там, сидя на краю диванчика, парень ждал меня, весь содрогаясь. Не успел я войти, как он шугнулся с дивана на пол, думая, что его за это будут ругать. Я неспешно подошёл к нему, он начал отползать. Неужели я такой пугающий? Парень отползал до тех пор, пока не упёрся спиной в стену. У него забегали глаза, он весь съёжился, сжался и спрятал голову под руками. Я аккуратно положил ему на голову руку. Тот крупно вздрогнул. Я присел на корточки рядом и провёл рукой по серебряным волосам. Он снова вздрогнул и сжался сильнее. Я накрыл его ладони своей. На этот раз он никак не отреагировал. Я чуть сжал одну из кистей и убрал с головы. Оставшейся рукой он сжал свои волосы. Он правда меня боится? Осторожно я поднял вверх к локтю рукав его одежды и ужаснулся. Она вся в синичках и ранках, где-то даже осталась кровь. Потом я то же самое проделал с его второй рукой. Там тоже были синяки и ранки. Я взял обе его руки в свои. — Hey (Эй), — тихо позвал я, — sieh mich an. (посмотри на меня.) Он робко поднял голову, но взгляд отвёл. Я ещё раз повторил. Парень неуверенно посмотрел на меня. Хоть где-то мне пригодился мой статус. Теперь я смог рассмотреть его лицо. Бледная кожа, замазанная то ли сажей, то ли землёй, шрам на левой щеке, красные глаза и длинная густая чёлка, которая лезла в эти красные глаза. Он выглядел напуганно, но это не отнимало его красоты. Особенно это не лишало того самого прекрасного блеска его глаза. Они были словно два рубина, большие и насыщенно красные. А ещё до безумия красивые. Хотелось оставить эти глаза себе и любоваться ими всю жизнь, но это было бы ужасно по отношению к их владельцу. От моего пристального взгляда у него чуть порозовели щёки. Так он выглядел ещё милее. Но пора бы уже оторваться от него и пойти обработать его раны. — Aufstehen (Вставай), — я поднялся на ноги и потянул его за руку. Тот немного потупился, но всё же встал. Я спросил: сможет ли он сам идти? Мне кивнули головой. Не отпуская его руки, я пошёл в свою комнату. Он же послушно следовал за мной. На столе уже стояло всё то, что я просил принести. Как только «мальчик» прошёл в комнату, я захлопнул дверь. От этого он вздрогнул. Я явно его напугал. — Abnehmen (Сними), — открывая мазь и спирт, попросил я. Но он так и остался стоять. Я повторил, но всё осталось так же. Отставив медикаменты, я вплотную подошёл к нему. Я только сейчас понял, что он больше меня раза в полтора. Но это не помешало мне сделать попытку самому снять с него верхнюю одежду. Парню, по всей видимости, это не особо понравилось, поэтому меня грубо оттолкнули в сторону кровати. Со мной ничего не произошло, я приземлился весьма удачно, а вот он был напугал ещё сильнее, чем раньше. — Alles in Ordnung (Всё хорошо), — заверил его я, поднимаясь с кровати, — keine Sorge. (не волнуйся.) Я кивнул ему, а он кивнул мне в ответ. Я снова попросил его раздеться. На этот раз моя просьба была услышана. Я снова вернулся к баночкам с разными субстанциями, а когда повернулся мне предстало подтянутое, но побитое тело. Он же легко мог свернуть им шеи, так почему терпел побои? Этот вопрос я не стал озвучивать. Сейчас это не к чему. Жестом указав на кровать, я промокнул кусочек ваты в спирте. Парень послушно сел на край кровати, а я сел рядом, начиная обрабатывать ранки на его левой руке. Он недовольно шипел, а когда я добрался до самой глубокой раны, то и вовсе подал голос: — All..zuhr (allzusehr, больно). Я замер. Потом поднял на него взгляд. Он говорит? Быть не может. Мне же говорили, что он немой. То ли это чудо, то ли мне с три короба наврали. — Du bist nicht stumm, oder? (Ты не немой, верно?) — это прозвучало тише, чем я хотел, но мне кивнули, так что это уже было неважно. Я решил оставить расспросы на потом. Сейчас есть дело поважней. Такое количество побоев займёт много времени. Но пройдёт всего два часа, как я смогу разогнуться. Зато он теперь будет чувствовать себя лучше. Я убрал всё как было и отдал обратно служанке. Та послушно всё унесла и отправилась по своим делам. А мы продолжили: — Du sprichst nicht gern? (Ты не любишь говорить?) — мне помотали головой, я задумался. — Kannst du nicht reden? (Ты не умеешь говорить?) — мне кивнули, вот оно как. — Kannst du mir deinen Namen sagen? (Ты можешь назвать своё имя?) — Rai..ser (Raiser, Рейзор), — да, говорит он очень плохо, но хотя бы имя своё знает. — Raiser (Рейзор), — повторил я, притягивая гласные, — Ich bin Bennet. (Меня зовут Беннет.) Ну вот и познакомились. Ближе к вечеру приехал отец. Я рассказал ему о случившемся днём. И о Рейзоре. Отец всё это воспринял с неодобрением. Особенно то, как я поступил с Рейзором. Но я сразу сказал ему, что возьму полную ответственность за него, если отец позволит мне оставить его рядом с собой. Отец сдался быстро. Я был неимоверно счастлив. Как только я вышел из кабинета, нашёл одну из служанок и попросил приготовить ещё одну комнату. Я сообщил об этом Рейзору, но тот явно не был так же счастлив, как и я. Я спросил в чём дело, он покачал головой. Ему всё ещё страшно. На следующий же день я начал для Рейзора уроки немецкого. Рейзор это не сразу одобрил, но у него особого выбора нет. Это ему надо. А то он только по одному слову может говорить. Рейзор на удивление всё схватывал на лету и, когда у него что-то получалось, он выглядел таким счастливым. Как щенок. Я иногда невольно гладил его по голове, а иногда засматривался и выходился из астрала лишь после его аккуратных прикосновений к моему плечу и хриплому «Bennet». Его хриплому голосу идеально подходит немецкий. Всего несколько недель прошло, а он уже может строить понятные и более менее красивые предложения. Они становятся усладой для ушей. Особенно, когда он читает. Простые детские книжки, например: «Бременские музыканты», «Гензель и Гретель» или «Сбежавший пирог». Рейзору они нравились. Ему нравилось читать эти детские сказки, а потом пытаться обсуждать их со мной. — Lesen Sie mir, Bennet, (Почитай мне, Беннет), — иногда просит Рейзор, будто он маленький ребёнок, — bitte. (пожалуйста.) И я всегда соглашаюсь. Это тоже своеобразный урок немецкого. Он устраивается в своей постели, накрывается одеялом и выжидающе смотрит на меня. А я беру книгу, открываю на нужной странице и продолжаю читать, иногда посматривая на Рейзора. Потом он засыпает, я откладываю книгу, целую его в лоб и иду спать. — Gretel versteckte das Brot in ihrer Schürze, weil Hänsel eine Tasche voller Steine hatte. Und sie wollten zusammen in den Wald gehen. Sie vergingen ein wenig, plötzlich hielt Hänsel, blickte zurück, schaute auf die Hütte - so blickte er die ganze Zeit zurück und blieb stehen. (Гретель спрятала хлеб в свой передник - ведь у Гензеля карман был полон камней. И они собрались идти вместе в лес. Прошли они немного, вдруг Гензель остановился, оглянулся назад, посмотрел на избушку - так он все время оглядывался назад и останавливался.) — я снова посмотрел на Рейзора, он уже тихо посапывал. Я отложил книгу на стол, погладил его по волосам, поцеловал в лоб и задул свечу. В кромешной темноте я и не успел разглядеть, как Рейзор потянул меня на себя. Всё произошло слишком быстро. Я даже понять не успел, но уже очутился под ним. Сердце пропустило удар, дыхание участилось, но я всё равно смотрел на его лицо. В тусклом свете луны оно было ещё прелестней, а эти красные глаза мерцали, становились всё более загадочными. Я огладил его шрам на левой щеке, он охотно подался навстречу моей руке. — Darf ich? (Можно?) — я не понял , к чему он спрашивал разрешения, но кивнул. Он был осторожен. И немного забавен. Всё же он был неопытен. Я взял инициативу на себя. Раз уж у нас уроки немецкого, то и поцелуй должен быть немецкий. Немного грубо, не разбрасываясь нежностями, я целую его. Сразу и без нежных прелюдий. Рейзор снова всё схватывает на лету. Почти сразу он снова перетягивает на себя бразды правления, но я ему так просто не уступлю. Мы сталкиваемся зубами, но это только подливает масла в огонь. Язык проходится по нёбу, сталкивается с его языком, потом снова напирает он. Мы ведём некую борьбу и никто не собирается сдаваться. Я прикрываю глаза, вжимаясь руками в его плечи. Но мы продолжаем бороться. Он проходит языком по ряду зубов, по нёбу, щекам, снова сплетается с моим языком и не даёт мне и шанса вновь перейти в наступление. Сухой и грубый поцелуй перешёл в мокрый, грязный, но всё равно остался грубым. Я чувствую, что воздуха не хватает, но всё равно продолжаю сражаться за право доминировать. В глазах мутнеет, в ушах шумит кровь, голова болит из-за недостатка кислорода, а вдох равносилен проигрышу. А немцы не проигрывают. Только не в поцелуе. Вот уже и мысли путаются, туманится рассудок. Но я не сдаюсь, продолжаю сопротивляться, отвоёвываю главенствующую роль. Рейзор тоже хочет сделать вдох. Нам двоим не хватает воздуха. Осталось ещё чуть-чуть, совсем немного, но организм решает проиграть эту битву. Продолговатый мозг дал сигнал вздохнуть. Чёртовы безусловные рефлексы. — Du hast gespielt, Bennet (Ты проиграл, Беннет), — тихим хрипом победоносно оповестил меня Рейзор. — Diesmal hast du gewonnen (На этот раз ты выиграл), — с вызовом в голосе ответил я. Немецкий поцелуй всегда грубоват, но всегда плавно перетекает в секс. Даже если ты этого не хочешь, ты отдашься. Если ты проиграл битву, то прими поражение достойно. Первый раз всегда сложно, но потом ты входишь во вкус. Ты ждёшь каждого урока немецкого, чтобы потом снова сразиться и проиграть, принимая очередное поражение. Чтобы снова почувствовать его сильные руки у себя на бёдрах, почувствовать эти острые зубы там, где следов от них искать никто не будет. И даже когда ему будут не нужны обычные уроки немецкого, то я буду ставить ему эти. Lassen Sie uns warten. Давай переждём. Und wieder ein Abenteuer! И снова отправимся в приключение! Zusammen. Вместе.