Воспоминания на двоих

А ведь когда-то Коджиро нужно было приложить немало усилий, чтобы поднять свою Вишенку на руки… И по какой-то причине вспомнил Джо об этом именно сейчас: стоя со своим покалеченным и морально уничтоженным сокровищем на руках перед этим подонком Адамом. Суровая реальность терпким послевкусием оседала на покусанных губах. А матадор стоял перед ними, весь из себя такой пафосный и недостижимый и ухмылялся, глядя на покалеченного им же «друга». «Когда-то друга», — мысленно поправил сам себя Коджиро и прижал Сакураяшики ещё ближе, будто стараясь оградить от этого колючего взгляда из-под белой маски. Ему бы стоило поспешить: Каору в его руках хрипло дышал и жмурился от боли. Ещё, не дай Бог, ему хуже станет, пока Коджиро тут в гляделки играет. Но по какой-то причине мужчина не двигался. Смотрел на эти знакомые волосы, на бледное лицо под белой маской, на черные прорези, в глубине которых мерцали рубиново-красные глаза… И больше не узнавал человека перед ним. Как будто и не они вместе убегали когда-то от патруля, не они прогуливали уроки ради того, чтобы лишний разок прокатиться на скейте, не они заклеивали друг другу пластырями царапины на лицах. Как будто и не этим человеком они с Черри когда-то восхищались. — А ты, я смотрю, всё также как собачка за ним таскаешься, — голос Адама нарочито небрежный, но резкий и колющий, почти пробирающий до самых костей. — Я бы, может, тебе и ответил, — Джо подошёл ближе, опаляя противника огнём горящего злобой взгляда, и небрежно толкнул его плечом, оттесняя со своего пути, — если бы мне было не плевать на мнение такого ублюдка, как ты. Ответа, к счастью, не последовало. До машины Джо добрался в полной тишине, только Каору хрипло дышал в его руках и цеплялся нетравмированной рукой за сильное плечо. Кое-как открыв заднюю дверцу автомобиля (одному только Богу известно, как он умудрился это сделать), Коджиро уложил пострадавшего на сиденье, мысленно пообещав извиниться перед Шэдоу и оплатить ему химчистку салона. Сам он кивнул рядом стоящему хозяину машины и, получив его молчаливое согласие, сел на место водителя. — Эй, ты хоть до больницы доживёшь? — окликнул Джо и посмотрел в зеркало заднего вида на растрепанные и спутанные розовые волосы, разметавшиеся по всему сиденью, потом на лицо с огромным, просто нереальным количеством царапин, а следом на золотистые глаза, что будто помутнели. — Пустяки, — на выдохе произнёс Каору куда-то в пустоту и прикрыл веки. *** Уже позже выяснилось, что «пустяками» оказались несколько переломов и растяжений, из-за которых встать на скейт в ближайшее время будет как минимум невозможно, и сотрясение то-ли первой, то-ли второй степени, Джо не интересовался. Первую ночь в больнице Джо, несмотря на все протесты персонала, провел рядом с Каору. Работники пытались его выгонять, но этот упертый баран все равно остался рядом: так и заснул на неудобном стуле подле кровати покалеченного, но уже «подлатанного» Сакураяшики, запутав одну руку в мягких волосах. Когда на утро все самые худшие опасения не подтвердились, и врачи свято его уверили в том, что с Черри все в порядке, и он уже сегодня должен прийти в себя, Джо всё-таки отправился сначала домой, чтобы сменить одежду, а потом сразу же в ресторан, чтобы хоть как-то отвлечься. День он провёл как на автомате: готовил блюда, улыбался клиентам, отвечал на вопросы коллег… И всё это с натянутой, неестественной улыбкой на губах. А когда на пороге его ресторана уже после закрытия, когда никого из персонала уже не осталось, появился Каору, весь в бинтах, в одном из этих своих раздражающих «халатов», как их мысленно называл Коджиро, полностью пропахший резким запахом медикаментов и спирта, да ещё в добавок на супер-навороченном инвалидном кресле (когда только успел обзавестись таким, спрашивается), Джо на секунду завис и даже чуть не поставил бокал мимо стойки. — Тебе Адам что, все мозги своим скейтом выбил, что ты вот так ко мне приперся? — спрашивает Джо, облокотившись поясницей о барную стойку и добавляет, бросив беглый взгляд на слишком уж чёрное небо: — Да ещё и в такую погоду. И будто бы в подтверждение его слов, за окном блеснуло, освещая пустующее помещение ресторана ослепительно белым светом, и по стеклу забарабанили первые капли. — Не тебе решать, где мне и в какой момент времени находиться, — буркнул зло Сакураяшики и подкатил к самой стойке на своё излюбленное место. — В любом случае сейчас я никуда отсюда не уйду. «А я тебя никуда и не отпущу, дубина ты очкастая», — мысленно отвечает Джо и тяжко вздыхает. Сам он тоже никуда пока не уйдет. Каору сидит на своём месте непривычно тихий, подперев щёку, ту, что не заклеена наотмашь пластырем, здоровой рукой, и взглядом прожигает пространство сквозь стёкла очков. И Джо кажется, что сейчас за его спиной что-то полыхнёт, ну или на нём рубашка загорится. Коджиро снова вздыхает: свалилось на его голову забинтованное чудо, а в такт его мыслям дождь начинает барабанить по стёклам ещё интенсивнее. — Ты слишком громко думаешь, — привычно говорит он, чтобы разбавить звенящее молчание и идёт закрывать жалюзи на окнах, по пути лишь на мгновение опустив руку на розовую макушку и взъерошив пряди. — Безмозглая ты горилла, — шипит Каору и рукой пытается привести «прическу» в порядок. — Итак полдня убил, чтобы тот ужас, который ты за ночь сотворил, распутать, а ты опять. Джо хмыкает от осознания того, что его маленькое преступление раскрыли и выключает свет, оставляя лишь слабое, но уютное освещение от лампочек за стойкой, где Каору все ещё пытался привести «ужас» в божеский вид, однако сделать это одной рукой оказалась трудно и теперь волосы оказались ещё больше запутаны, чем до этого. — Какой ты сегодня буйный, — Коджиро мягко давит ему на плечи, заставляя опустить руку, и сам начинает бережно прикасаться к волосам, распутывая их. — И не скажешь, что пару часов назад пластом на больничной койке валялся. — Мг, — Каору даже не удостоил его ответом, промычав в ответ что-то непонятное и, пока его не видят, блаженно прищурил глаза от приятных ощущений. — Можно? — спрашивает аккуратно Коджиро, когда в третий раз волосы цепляются за дужки очков. В общем, разрешения он и не ждёт: сразу же аккуратно берет очки и кладет куда-то в сторону. — Помнишь, как я когда-то также твои волосы трогал? Каору и сейчас не отвечает. Застыл будто статуя и впился взглядом в древесину покрытой лаком стойки. Кажется, словно мыслей больше в голове у него не осталось, когда Джо только прикоснулся к волосам. — Я потом ещё от тебя же за это по шее получил, — мечтательно протянул Коджиро, будто получать тумаков от Каору было пределом его мечтаний. — И, между прочим, получил несправедливо. — Ты трогал их без разрешения, вот и получил, — невозмутимо отпарировал Черри и хмыкнул, когда его ощутимо дёрнули за прядку у виска. — Аккуратнее, горилла ты, несносная! — Да хватит уже дёргаться! — прошипел Коджиро и, потянув напоследок ещё одну прядку, закрепил небрежную косу резинкой, снятой с запястья (и ни в жизнь он не признается, что у него самого по карманам нараспихано резинок для этой язвы). — Криво, — безжалостно отрезает Черри, лишь мельком глянув на бок безупречно отпалированного чайника (и как только смог что-то разглядеть без очков?), а Джо закрывает кулаком нижнюю половину лица, пряча тем самым улыбку, ведь он прекрасно видит как порозовели уши Каору, почти слившись по цвету с волосами. Секунду Джо раздумывает, стоит ли это всех его потраченных нервов и времени, но как только видит, что Каору отводит взгляд, явно смутившись, понимает, что да. Он готов всю жизнь выслушивать подколы этой очкастой язвы. Он готов всю жизнь быть «безмозглой гориллой». Он готов просто быть рядом и видеть те редкие моменты смущения, что пурпурными пятнами отражаются на слишком бледных щеках. Он, черт возьми, готов всю свою жизнь посвятить только одному Сакураяшики Каору. В следующую секунду Джо резко подхватывает Черри на руки и с удовольствием закатывает глаза, когда чужое запястье чисто автоматически сжимается на его шее. — Ты что творишь, придурок, — Каору возмущается, но настолько тихо, что его голос больше похож на смирение с ситуацией. И, в подтверждение к догадкам Коджиро, Черри замирает в его руках, видимо, действительно смирившись со своим положением, а после глубоко выдыхает и кладет голову на чужое плечо. — Что ты собрался делать? — Ничего, Вишенка, — Коджиро льнет ближе, носом проходясь от виска к линии челюсти и оставляет влажный поцелуй у кромки бинта на шее. — Абсолютно ничего. И, в подтверждение своих слов, он останавливается, напоследок потершись носом о бледную щеку, и направляется к лестнице, ведущей на второй этаж, к комнатам отдыха. Он отправился в самую дальнюю, туда, где бывал только он один. И комната эта действительно уютная, хоть и маленькая. В ней всего-то было большое окно с широким подоконником, кресло и небольшой диван, на котором небрежно лежал теплый плед, да маленький кофейный столик посередине. Раньше это место было обычной кладовой, но Коджиро самостоятельно переоборудовал ее в небольшую комнату отдыха лично для себя, где он нередко оставался на всю ночь, если домой было добираться лень. У персонала было для этого специально отведенное помещение. — Интересно, как ты в таком маленьком помещении разворачиваешься? — ехидно прокомментировал Каору, и поднял голову от плеча, любопытно осматриваясь по сторонам, забавно при этом щурясь. Джо закатил глаза, не обратив ровным счётом должного внимания на колкость, и, постояв пару минут и дав Черри осмотреться, направился прямиком к дивану. А капли дождя уже не так яростно стучали по стеклу. Аккуратно присев на совсем ещё новенький, до сих пор пахнущий кожей, диванчик, Коджиро, не отпуская Каору со своих рук, быстро завернул его в рулетик из пледа, тот даже пискнуть не успел, и загреб в свои поистине медвежьи объятия. Каору так и замер, боясь даже пошевелиться, и, кажется, даже перестал дышать на пару секунд. Тепло, такое близкое и родное, окутало словно коконом, закрывая от всех ненужных и негативных мыслей, и принесло долгожданное спокойствие в израненную вечными самокопаниями душу. Сакураяшики пропустил тот момент, когда он сам прижался ближе к Джо, уткнувшись носом в место между шеей и плечом и вдыхая острый запах смешавшихся специй. Ласковые теплые руки, что крепко держали его в теплых объятиях, начали аккуратно поглаживать напряжённую спину, и, кажется, Каору начал чувствовать нестерпимый жар от них даже сквозь толстую ткань пледа. — Каору, — тихо шепчет Коджиро, коснувшись мимолётно губами чужого виска и теплым дыханием сдув прядки на макушке. — Ты думаешь о Нем? Им не нужно называть имён, чтобы понять друг друга. — Думал, — не стал отрицать Черри. Он коротко вздохнул, словно собираясь с мыслями, и медленно, будто каждое слово давалось ему с огромным трудом, заговорил: — Знаешь, я надеялся, что он не сделает… Того, что сделал, — Каору зажмурился, будто заново почувствовав боль от подлого удара. — Думал, что он хотя бы малость дорожит теми воспоминаниями, что связывали нас троих. — Почему же «связывали»? — грустно спрашивает Джо и отстраняет Каору от себя, заглядывая в золотистые глаза. — Они и сейчас нас связывают. — Нет! — резко обрывает Каору, схватив Джо за воротник. — Адам больше не желает быть частью нашего общего прошлого. Он четко дал это понять. И указывает рукой на свое лицо и шею, обмотанную бинтами. — Теперь эти воспоминания только для нас двоих, — на выдохе произносит Каору, и голос его опускается до шепота, а рука, до сих пор сжимающая ворот форменной рубашки, опускается. — Но ведь Адама так просто из памяти не выкинешь, — грустно улыбнулся Джо и погладил Каору по щеке, будто успокаивая. — Как будто у нас нет воспоминаний без него, — зло фыркнул Каору, в противовес к своим словам, ласково потершись о шершавую ладонь, будто котенок. — Ну почему же, — Коджиро хитро улыбнулся и, потянув Каору на себя, прошептал, почти касаясь чужих губ своими: — Например, я помню, как первый раз таскал тебя на руках, — и после секундной заминки, — а потом, с тобой же на руках, улепетывал от вашей злой соседки, которой мы случайно сломали ее любимый цветок на клумбе. Каору на секунду замирает, глядя в теплые смешливые глаза напротив, а затем прячет лицо на широкой груди и заливисто хохочет, почти до боли в ребрах, и тычет Джо рукой в гипсе по боку. А тот улыбается широко, что солнышко, и одновременно мягко, глядя на свое явно повеселевшее сокровище. — Нашел что вспоминать, чертова горилла, — Каору вытирает слезинку, собравшуюся в уголке глаза, и смотрит на Джо. А тот уже и не видит в его глазах тоски и печали. Только нежность плескается в золотых глазах, да чертики отплясывают танго. — Каору, — неожиданно серьезно спрашивает Коджиро, — а ты бы хотел создать со мной ещё больше таких воспоминаний? Каору вновь замирает, удивлённо рассматривая лицо напротив. Джо серьезен, как никогда. И глядя в эти винные, наполненные нежностью глаза, вспоминает о времени, когда он был буйным подростком, сбегавшим из дома. Времени, когда на губе и в ушах его поблескивал пирсинг, а лицо почти всегда было заклеено пластырями… Вспоминает о времени, когда ещё даже не было с ними Адама. Когда только они вдвоем с Джо сбегали с уроков на каменоломню, чтобы лишний разок прокатиться на доске, когда они вдвоем после этого счастливые и уставшие брели по улочке к своим домам, а по асфальту растекался багрянец заката… Вспоминал о том, как хорошо ему было тогда и без всякого там Айноске. Главное, чтобы только Джо был рядом. Каору резко выдыхает, осознавая, что этот самый Джо, который когда-то носил для него бенто, сидит прямо перед ним. Вот прямо здесь. Живой. И такой родной. И такой прямо сейчас серьезный. Каору улыбается. Открыто и задорно. Как раньше. Дарит эту улыбку единственному достойному человеку. Затем наклоняется вперёд, ещё ближе к Коджиро, и игриво прикусывает мочку его уха, выдохнув после куда-то в шею вместе со смешком: — Только если в следующий раз не пострадают ничьи цветы на клумбе.