Полярность

      Во снах Шото видит мёрзлые северные земли и знойные пустыни. Он ступает по тускло поблескивающему льду и горячему песку, черпает горстями магму и серебристый иней, возводит глиняные города и ледяные домики-иглу. Рушить их не так весело, как создавать, но Шото не унывает - впереди у него целая вечность и бесконечный мир, принадлежащий только ему. Шото - птичка в золотой клетке, ребёнок, призванный оправдать ожидания Старателя; сны для него - глоток свежего воздуха, возможность сбросить с плеч груз опостылевших обязанностей. Шото впервые за долгое время чувствует себя свободным и смеётся - тоже впервые за долгое время.       Эта свобода исчезает с порывами синего пламени, заслонившего небо. Шото открывает глаза: нет ни саванн, ни льдов, вокруг выженная степь, где всё ещё дотлевают васильковые огни. Это, кажется, любимые цветы Момо, он, помнится, даже дарил ей их пару раз. Сейчас Момо вряд ли уже что-то нужно - она сломанной куклой валяется неподалёку, и даже скромных медицинских познаний Шото хватает, чтобы понять - она больше не встанет. Сложно, знаете ли, сражаться, когда голова находится отдельно от тела. Кто-то - Шото даже знает, кто - выжег Момо глаза, и голова с чёрными провалами глазниц бессмысленно таращится в небо. У героев вместо бога - Всемогущий, однако его здесь нет - его вообще никогда нет, там где нужно! - и Шото складывает дрожащие ладони в нелепой молитвенной позе. Герои полагаются лишь на самих себя, герои должны спасать других - даже ценой собственной жизни. Однако Шото не то что других - себя спасти не в состоянии.       Небо, готовое разразиться дождями, равнодушно смотрит на Шото тучевыми глазами-провалами и вовсе не торопится посылать ангелов на подмогу. Никто не приходит на помощь, не возвращает к жизни Момо и ещё несколько одноклассников Шото, застывших в изломанных позах. Всё статично и неизменно: вот там догорающая трава, вот там голова Момо с выжжеными глазницами, чуть правее Аояма с распоротым животом, дальше виднеется Киришима, обгорелый до неузнаваемости, обугленные тела Мины, Токоями, Шоджи... Шото сгибает в три погибели, выворачивает наизнанку склизкой желчью и чем-то тёмным, тяжёлым, почти осязаемым. Бессилием. Энджи вечно твердил ему быть сильнее, умнее, хитрее - быть лучше. Где же Энджи сейчас, когда так нужен? - Пожалуйста, отец, помоги, - шепчет в никуда Шото побелевшими губами. - Я не справляюсь, отец, я недостаточно силён, мне нужна твоя... - Помощь?       Плеча Шото касается чужая ладонь, на которой расцветают искорки василькового пламени. Пахнет душными восточными благовониями - казалось бы, откуда? - и дымом костра, дыхание рядом - тяжёлое, прерывистое. - Ну и горазд же ты бегать, братец, - звучит над ухом наполненный злым весельем голос. Не называй его имени. Не называй его имени. Не называй... - Тойя, - задыхается Шото, глядя в голубые глаза напротив, - Тойя, Тойя... - Что, Шото? - обманчиво ласково спрашивает Даби, оттирая сажу и копоть с чужого лица. - Ты же не хочешь сказать что-то вроде "зачем ты это сделал?" или "да как ты посмел?", нет же? Было бы утомительно отвечать на такие очевидные вопросы. Шото сбрасывает его руку, разворачивается обманчиво-медленно. - Я убью тебя, - говорит Тодороки Шото, полыхая багряным огнём и жидким льдом. За его спиной вздымаются снега и потоки лавы, разворачиваются северные сияния и дрожащие закатные зарева. Даби видит: из пепла поднимаются убитые им юные герои и встают за плечами Шото незримой призрачной армией. Даби думает: вот оно что. Вовсе незачем было похищать Шото. Вовсе незачем было неделями удерживать его подле себя взаперти. И, наконец, вовсе незачем было обращать в пепел горстку героев, прибежавших спасать Шото - хотя раздражающую чернявку с созидающей причудой Даби убил с особенным удовольствием. Чтобы окончательно присвоить себе Шото, вплавить его под кожу и кости, в себя, стать с ним единым целым, достаточно просто... сгореть?       Даби целует Шото в эпицентре василькового пожара.