Живи спокойно

– Не думала, что он так меня боится, – сказала Эльвинг с каким-то смутным осуждением, без торжества. Отхлебнула из местного кувшина и добавила: – Не думала, что сама так его боюсь. Так славно было пить прохладную воду после этой грёзы – грёзы, где даже песок обжигал ступни, даже мама намечтала себе какие-то сандалии, наспех намечтала, не по размеру – а Маэдрос шёл себе босиком и шёл. Элронд помнил его таким – ближе к началу и ближе к концу, он мог схватиться за горячее или есть остывшее, и всё это с одним и тем же каменным лицом. До того Ирмо встретил их и сказал: надолго не задерживайтесь, у него грёзы специфические. Вам кажется, верно, что у вас совсем нет времени, но это всем прибывшим кажется, я бы даже сказал – всем побывавшим… – А он там сам не разрушается? – спросила мама почему-то раньше Элронда. – В тех своих грёзах. – А, это? Очень медленно, можно пренебречь. И никогда не знаешь с валар – играют они или правда таковы? Ирмо изображает легковесность или такой и есть? Наверняка и то, и то, и ещё третье. В садах его сейчас кто только не гостил, и всё это было похоже не на лазарет, а на рынок почему-то – и было хорошо. – Тишины, – сказал Ирмо, – все уже наслушались. Интересно, все ли дети, даже уже и выросшие, испытывают смутную неловкость, знакомя матерей с какими-то другими аспектами жизни, куда матерям раньше хода не было? С другой стороны, не у всех эти аспекты – последнее, что мать видела перед превращением. – Сядьте удобно, – сказал Ирмо, – тела быстро затекают. Элронду показалось, он немного извинялся: дескать, простите, не я это сочинял. Эльвинг сказала: – Наконец-то я увижу, как они с вами обращались. Маэдрос когда-то, сотни лет назад, на их вопросы отвечал: «Это потом». Теперь у мамы было такое выражение лица, как будто это потом наступило наконец-то. Вот так окажешься одновременно в благословенном краю и в сердцевине незаконченной вражды. Ну то есть как незаконченной – никто бы ни на кого сейчас не кинулся, годы прошли, мама сама решилась помочь, и всё-таки – а вдруг Маэдрос будет сейчас в том своём настроении, которое значило – лучше к нему не подходить? Вдруг Эльвинг решит, что он всегда был таким – и только таким? Почему-то ужасно важным Элронду казалось не только вытащить Маэдроса на свет – это-то с первого раза могло и не получиться; не только чтобы Маэдрос их заметил, но и чтоб мама правильно его увидела. Чтоб разглядела того эльда, каким он был в их детстве, а не только того, каким она его помнила – и имела право помнить. В собственной грёзе Маэдрос спал, растянувшись на песке. Довольно сложно оказалось притворяться не столько маленьким собой, сколько собой и Элросом одновременно, но обо всём об этом он загадал себе подумать потом, а пока говорил – про мороженое и про корабли, неважно про что, потому что Маэдроса хотелось обнять и потрясти одновременно, и ничего из этого было нельзя. Мама держалась хорошо: в меру рассеянно и не задавала никаких прямых вопросов. Маэдрос предложил ей пластырь. Ирмо говорил: видения отзывчивы, если вы думаете, что чего-нибудь заслуживаете, они вам это предоставят, скорее всего, – и Эльвинг, видимо, почему-то была уверена, что заслужила стёртые в кровь ноги. «Может, пойдём уже?» «Нам надо с ним договориться, когда мы встретимся в следующий раз, чтобы не начинать с начала». – Где вы живёте? – Тут не очень далеко. Как же трудно, наверное, пытаться жить во сне, да ещё в таком. По крайней мере, Маэдрос честно дал потрогать волосы, и разговаривал, и даже не пропускал обращённых к нему вопросов, и не сбежал сразу, увидев Эльвинг, хотя узнал её точно. Это не было лучшей его версией, он не смеялся и не улыбался, но они и проговорили-то всего ничего. «А ты хочешь прийти сюда ещё раз?» «А что я должна, сдаться? Почему бы?» Придя в себя, он проводил Эльвинг до дома и сам отправился в другой дом – снова не в свой собственный. *** – А нам он не давал потрогать волосы, – сообщил Куруфин, – в детстве, я имею в виду. Совсем размяк на старости лет, – тут он покосился на Элронда и зачем-то решил пояснить: – Это такое человеческое выражение. Возможно, пояснения не к месту означали всего-то навсего, что Куруфин волновался, но Элронд не собирался вдаваться в такие частности. Он просто хотел поделиться вестью, потому что это была не только его весть, и потому что Маглор просил обязательно рассказать, как всё прошло, но визиты к Маглору неизменно выливались в странные разговоры с его братьями. – Это кому как, – встрял Тьелкормо, заходя в комнату и пихая Куруфина, видимо, просто так, чтобы не расслаблялся. Элронд не уточнял, сколько они все пробыли живыми – в любом случае, им нравилось, и всегда они были чем-нибудь да заняты. Но к нему они все стекались неизменно – все, кто оказывался в доме, когда Элронд приходил. – Ты много помнишь, – пояснил как-то один из близнецов, – из Маглора иногда слова не вытянешь. Это из Маглора-то? А Охотник продолжал: – Мне он прекрасно давал волосы, пока я их не дёргал. Видно, к твоему рождению уже разочаровался. – Дай угадаю, ты дёргал всё время. – А то! Куруфин встретил Элронда ещё у калитки. Сказал: – Хотел бы я это увидеть. Как Майтимо встречает вас, имею в виду. Элронд кивнул, хотя его ни о чём не спрашивали. – Как это на него похоже, – продолжал Куруфин, которому, видно, было всё равно, слушает его Элронд или нет. – Там братец жарит мясо, ты останешься? Братец, жаривший мясо, оказался Маглором; впрочем, никем другим Куруфин, вероятно, заманивать бы не стал. – Вы говорили? – спросил Маглор под шипение лука на сковороде. – Да, – сказал Элронд, думая, удивится ли Келебриан, если он явится к ней вот так, пропахший луком. – Мы с мамой договорились с ним встретиться ещё раз и поесть мороженого. Главное не забыть, какое я якобы люблю. Эльвинг как-то так с ходу всё придумала: вот, мальчики хотели поблагодарить; вот, любимое место. Она как будто бы додумывала сон Маэдроса вместе с самим Маэдросом, и так ловко, что он не замечал вмешательства. – Как думаешь, Элерондо, будет это мороженое иметь вкус? – Не знаю, песок жёгся. – Как… – Маглор запнулся, как запинался, когда Элронду было шесть, но всё-таки продолжил: – Как там мама? – Спасибо, хорошо, – а что тут скажешь? – Боится до сих пор и злится, что боится. – О, – Маглор застыл на миг, прямо с лопаточками в руках, – ворочал ими мясо и лук, и Элронду всё казалось, что вот сейчас он отобьёт какой-то ритм, – и она всё равно не прочь помочь? Спасибо ей. – Она сказала, это дело принципа. – Как я люблю, когда эти слова говорит кто-то, кто не принадлежит к нашей семье. Майтимо там ещё не отчаялся окончательно? – Мне кажется, он там себя наказывает отдыхом. Почему-то от «не принадлежит к семье» стало обидно, хотя Эльвинг бы первая сказала, что с этой семьёй иметь общего не хочет. Но это общее уже было, и им был сам Элронд, и Маглор, конечно, почуял неладное и сказал: – Ну, ты же понимаешь? Конечно, Элронд понимал, что никаких жутких семейных праздников им в обозримом будущем не светит, и это очень и очень логично – и всё равно вздохнул. Хотел сказать – я старше, чем ты меня упорно представляешь, не надо утешать – и не сказал тоже. – Хочется, да, чтобы всё было хорошо? – сказал Маглор рассеянно, доставая тарелки из буфета. – Кажется – раз история закончилась… Только проблема в том, что на самом-то деле она длится. – Кто длится? – на кухню вошёл Охотник. – О, никто даже ничего не сжёг? Чур мне двойная порция. – Они опять тут обсуждают сложные материи, – пожаловался Куруфин и помахал ладонью перед лицом, – то ли запахи отгонял, то ли выражал отношение к беседе, то ли и то и другое разом. – Наш брат кого-то наконец услышал, давайте же отпразднуем – если, конечно, этот кое-кто не будет против. – Даже дети, – сообщил Маглор, – знают, что присутствующих нужно звать по имени. Странный у тебя способ говорить спасибо. – Какой есть уж. *** – Если он вдруг совсем застынет, – сказала Эльвинг на следующий день, – ты же сможешь заплакать, верно понимаю? – Могу вспомнить, как это было, да. – И что, он ринется тебя утешать? – В детстве часто утешал. – Вот и я думаю, что ринется, – сказала Эльвинг, – как думаешь, если я явлюсь не в белом? Он вчера так смотрел – думала, если я в ладоши хлопну – он шарахнется. Ненавижу мороженое. Почему ты, кстати, у них уже поужинал, а у меня ещё нет? – Не знал, захочешь ли, – он предпочёл не вдаваться в объяснения. День только начинался. Мать выбирала платье. За окном кричали чайки. – Откуда ты узнала, кстати? – А, этот заходил сказать спасибо, – может, в том сне ей вовсе лучше подошла бы мужская одежда. – Второй, который менестрель. Вы с ним немного разминулись. – А ты? – А я никуда не вышла и попросила одну чайку полетать у него перед лицом, – Эльвинг прикладывала к себе то одно платье, то другое, будто собиралась на бал, а не в чужой сон, – да безобидно полетать, не смотри так. Он всё равно сказал что собирался, этот-то голос не захочешь, а услышишь… Надену чёрное, пускай тот удивится. – В чёрном там будет жарко. – А мы мороженое идём есть, а не в песке валяться. – Ты точно хочешь? – Если бы я не хотела, так бы тебе об этом и сказала. *** Он ел либо на пляже, либо дома, и как-то не додумывался заходить во все эти деревянные строения, с верандами или без. Эльвинг сказала: – Вы хотите на веранду? Маэдросу, если по чести, было всё равно, поэтому он сказал: «Угу». С Эльвинг, наверное, как с детьми тогда: проще хоть что-то сказать, чтоб они уже отстали. На этот раз она явилась в чёрном и противопоставлялась местной скатерти: та была как раз белой и так и норовила взметнуться на ветру. Впрочем, скатерть-то была в пятнах то ли от пива, то ли от кетчупа, а на платье Эльвинг никаких пятен отродясь не было видно, даже в тот, прошлый раз. Эльвинг спросила: – Пива? Воды? Как это называется… чебурек? Она боялась меньше, чем в первую встречу, и пила через трубочку подтаявший молочный коктейль. Элронд – а с ней на сей раз был только он, если, опять же, Маэдрос не путал – до поры сидел молча. Вообще-то, это был недобрый знак: именно после вот такой вот тишины за ним водилось спрашивать что-то заковыристое. Поэтому Маэдрос спросил сам: – А где брат? – Он с мужем, – отозвалась Эльвинг, а Элронд как-то не по-детски потемнел лицом. Раньше за ним такого не водилось. Эльвинг подумала немного и с хлюпаньем допила всё-таки остатки коктейля. Наверное, Маэдрос поморщился – сам не понял точно. Ему всё-таки принесли тёплое пиво – он не помнил, когда просил, да ну и бездна с ним – и стало можно заслониться кружкой. – А вам здесь нравится? – спросила Эльвинг. – Вы здесь родились? Он будто бы сам пятился на утёсе под этими её вопросами. Извиниться, уйти? Элронд расстроится. Им ещё в прошлый раз всё это нравилось – даже когда он молча сидел рядом. Даже когда он их не замечал. Но в этот-то раз у Элронда вроде как есть мать! – А вы откуда сами? – спросил вместо всего. – Здесь море так себе. Вон водоросли опять. – Море, – сказал Элронд с внезапной убеждённостью, – везде хорошее. – Вы не скучаете по дому? Снова Эльвинг. О, иногда Маэдросу казалось, что он вот-вот не выдержит этого вечного знойного полудня и всё-таки закричит, и тогда всё каким-то образом закончится – как лист бумаги порвётся. Нет, не скучаю, нет, у меня нет дома, нет, никогда туда не попаду – довольна ты? Но Элронд всё ещё был здесь, и Эльвинг, в общем-то, была не виновата в том, что Маэдрос остался один, поэтому он пригубил пивную пену и соврал: – Не особенно. И вот тогда Эльвинг сказала: – А знаете что, а я вас помню. Тебя помню. Опять мы встретились у моря, вот история?.. И снова он думал быстрее, чем делал: хотел вскочить и отшатнуться, ну или, может, схватить стул, по обстоятельствам, хотя много ты навоюешь этим летним, лёгким, но оставался сидеть, а Элронд сказал: – Мама! И потом ещё почему-то: – Все тебя ждут, помнишь заколку? Все твои тебя ждут и помнят, как тогда вы с Маглором помнили, хоть и не ждали уже. Можно же домой. Да это сон какой-то, что ли. Эльвинг сказала: – Даже я тебя казню меньше, чем ты сам, мог бы и соотнести в конце-то концов. И вот тут-то он наконец зажмурился – и всё закончилось.