Шесть тысяч и еще четыре года

POV Дагон Ко мне пришли сегодня, сразу много друзей. Ох, а у меня такая маленькая комната, надо сделать ее побольше… Хотя нет! Есть отличная идея! Кажется они устали. Нужно развлечь их, они взбодрятся и повеселятся. Заодно, приготовлю комнатки для них. Они смогут отдохнуть с дороги. Мамочка, спасибо! Ты подсказал мне прекрасный план! Так, не нужно им показываться, а то они сразу все поймут и сюрприза не получится. Я должен вежливо и заботливо принимать гостей. Владыка будет довольна. Владыка — она, классный, позвал меня сегодня, просил поиграть с его друзьями. Сказал, что они сами стесняются прийти и попросить поиграть со мной. Я не подведу Владыку. Она хороший, ему очень грустно. Люцифер, очень вежливая, и никогда не жалуется. Он любит всех нас. Мы все его друзья. Сейчас меня никто-никто не видит. Ох, какой приятный сюрприз я придумала! Я — умничка. Дагон — большая умничка. Глажу себя по голове, это всегда приятно. Они стесняшки, не знают, что я всегда готова поиграть с друзьями. Сначала, я буду играть с ними по очереди, а потом со всеми вместе, наверное. У меня в руках шприц. Я приготовила для них такой интересный коктейль, он дарит много благодати. Подкрадываюсь к одному из гостей в заднем ряду. Ввожу иглу аккуратно в яремную вену. Он сразу же начинает петь, он такой милый. Теперь, нужно отвести его в комнату. Он сможет наслаждаться благодатью, и никто не будет мешать. Проваливаюсь вместе с ним сквозь пол. В верхнем зале, очень тихо, только замирает, отражаясь от стен, его песенка. Укладываю его отдыхать к моим маленьким друзьям. С ними очень уютно, можно лежать и размышлять. Свет мешает думать и петь, и я его выключаю. Нужно и в зале гасить свет, по чуть-чуть, кругами от стен к центру. Они не должны напугаться. А глазки отдохнут. Становится намного комфортнее. Увожу отдыхать друзей, одного за другим. Для каждого создаю свою комнатку с маленькими друзьями. В этом новом домике, который для меня построил любимый Кроули, очень удобно работать. С пространством можно делать все что угодно. Я так благодарна любимой Кроули, за этот чудесный дом. Я всегда буду ждать его здесь. В зале становится все уютнее — круг света, теперь только около последних двух друзей. Ой, они так смотрят друг на друга, глаза большие, зрачки расширены, грудные клетки тяжело вздымаются и опадают… Кажется взрослые называют это «интимный момент», наверное невежливо их прерывать. Точно, один из них хочет что-то сказать, не буду мешать, это не учтиво… — Дагон?.. — выдыхает тот, что повыше. Он черноволосый, с полностью ощипанными крыльями. Лорд Левиафан. Его друга колотит крупной дрожью, он тоненько поскуливает-подсвистывает. Нет, ну вот взрослые, конечно, очень странные… Стоят, смотрят друг на друга, а обращаются ко мне. Наверное, он хочет попросить, чтобы я не мешала… Точно, они же стесняшки, уйду тихонько, чтобы не отвлекать. Нужно им создать интимную атмосферу. Звуки, звуки… Что же выбрать, кажется, они нервничают… Меня всегда успокаивает шорох моих маленьких друзей, надо подарить им такой звук и свет надо сделать более приятный. Может зеленоватый, мне он очень нравится, такой нежный и совсем-совсем не яркий. Все, дам им полчасика, пусть поговорят. У взрослых все так сложно… Как только атмосфера становиться более располагающей, тот что младше, взвизгивает и практически прижимается к своему лорду, ещё и лицо крылом прикрывает. Левиафан к этому времени похоже замёрз, голые крылья покрылись пупырышками и дрожат. Он смешно вертит головой, но пока молчит. Ну воть, они уже обнимаются. Дагон — умничка. Дагон чувствует, когда нужно дать взрослым время, чтобы побыть наедине. Дагон молодец, он хорошая мальчик. Владыка всегда ее хвалит и гладит по голове. Может они хотят поиграть без меня? Не очень-то вежливо с их стороны, приходить в гости, и играть друг с другом… Ну ладно, они же мои гости, пусть и невоспитанные. Нужно проявить терпение и гостеприимство. Ох, вот я дуреха! Как же они будут играть без игрушек? Надо попросить созданных мною живых друзей, пойти к ним. Пальчиком подманиваю из темноты столик с инструментами. На нем разложены: скальпели, крючья, пилы, ножи и щипцы для костей, они весело позвякивают, когда столик подходит и потирается о ноги. Мои созданные друзья, видят меня всегда и слушаются, они хорошие, мы с ними чай пьем, когда никто к нам не заглядывает. Следом за столиком ковыляет жаровня. Я жестами объясняю им, что нужно пойти и предложить поиграть гостям. ‐ Л-лорд, ч-что это?! — голос младшего вздрагивает, когда он замечает движение. — Зсссаткнись, отвлекаешшшшс, — Левиафан срывается на шипение. Глаза, и без того ярко-зелёные, светятся, как гнилушки на болоте. Оу, как невежливо! Бедный, я бы обиделась… Только что смотрит, как на родного, а потом «заткнись», разве так можно с друзьями! Мне Владыка никогда не говорит «заткнись»! Владыка говорит: «Дагон, маленькая, поиграй пожалуйста с моими друзьями» — Он очень вежливый начальник. От самого огненного озера, где мы учились летать, ни разу не обратился невежливо. Вежливость — залог дружеских отношений в коллективе. Вельзевул вот, тоже говорит: «Дагон, приходи поиграть с нами в карты». Я тоже звал его к себе поиграть, но она всегда очень занят. Это потому тому, что Владыка, Вельзи очень доверяет. Они хорошо и вежливо разговаривают! Никогда не говорят «заткнись». Нужно как-то то помочь бедолаге, вон как трясется, от обиды наверное. Отведу его тоже отдыхать. Нужно как-то оправиться, от такого грубого обращения с подчиненными. Потом предложу ему чаю с грибочками, когда отдохнет, пусть посмотрит хорошие сны. Очень жаль, что дети не должны высказывать взрослым свое недовольство, и поучать их — это невежливо. Иначе я бы объяснила этому грубияну, что нельзя так говорить с теми кто тебя слушается. Тихонечко увожу с собой, пострадавшего от хамства сотрудника отдыхать и возвращаюсь в зал. Теперь лорд круга Зависти выглядит как-то рассеяно: щуриться и оглядывается. Крылья плотно прижаты к телу. — Дагон? — снова зовёт он. Ну вот чего ему надо? Тоже мне гадостей наговорить хочет… — Дагон, где ты? Где-где, у Мамона на бороде! Раздражают меня существа, не умеющие себя вести. Но я-то, должна вести себя вежливо. Надо посмотреть, что у него с крылышками. Может ему неудобно? Поэтому он такой расстроенный? Стою у него за спиной. Нужно его зафиксировать, чтобы не вертелся, пока я буду осматривать крылья, а то повредит себе еще что-нибудь. Он пока меня совсем не замечает, только дышит шумно и пробует воздух раздвоенным языком. Он так озирался, наверное ему слишком светло, глазки болят, надо совсем свет погасить. Ой, как жалко крылышки, на крылышках пупырышки. Не удержалась, и хихикнула вслух. Лорд взвизгнул. — Хи-хи-хи, — он запел, ему наверное было скучно. — Д-дагон?! — снова позвал меня, голос прерывистый, свистящий. Ладони в кулаки сжал, но все равно видно, как руки дрожат. Надо с ним поласковее, а то, что-то он нервный… Выбираю самый добрый детский голос, из всех возможных. — Что мой хороший, что мой маленький? — стою у него за спиной, думаю, что делать с пострадавшими крылышками. Он снова взвизгивает, дёргается, пытается заглянуть себе за спину, рассмотреть меня широко распахнутыми глазами. Странный он, может, злится на подчиненных? Я же не знаю, что они сделали, чтобы он стал им грубить. Наверное, они его обидели. Точно, им вреда от такого не будет, и есть шанс, что он не станет их ругать. Нужно просто воплотить его мечту. Бывает же, что иногда злимся, и даже хотим причинить огорчение ближнему. Может и он, поддался обиде и раздражению? Тогда так, я покажу, что их уже плохо-плохо поругали. Создаю иллюзию, и включаю неяркий свет. Иллюзия полная, она включает все — образы, звуки и запахи. В чуть зеленоватом свете, на полу становится видно гниющие тела тех, кто пришел с ним, они вскипают червями. Вокруг копошатся мои маленькие друзья. Перед ним на коленях стоит тот, на кого он ругался. Его крылья, вырваны из спины с мясом, из глазниц течет гниль. Разорванные губы «провинившегося» подчиненного раскрываются, он говорит: «Лорд, простите…». Да, так наверное будет хорошо, он их простит и не станет больше ругать! Дагон умничка, Владыка меня похвалит. Надо его отпустить, может в нем проснется добро, и он их пожалеет? Убираю сдерживающую магию. Лорд, пару мгновений молча смотрит на мою иллюзию, потом из его горла вырывается вопль, он делает шаг назад и заваливается на пол. Да, добро не проснулось, скорее он сам заснул… Наверное он очень несчастный и усталый, жалко его, даже в гостях уснул… Может он так расчувствовался от того, что его мечта сбылась? Ничего себе мечта, нормальный вообще? Но, может быть, у него есть более светлые мечты? Надо посмотреть у него в голове. Он же вроде с круга Зависти, да? И он там главный, зависть — очень грустное чувство, оно разъедает душу и не дает спокойно жить. Это очень печально, вроде у него есть близкий друг, которого он любит… Может если воплотить его мечты, прям как по-настоящему, то зависть его отпустит? Может, ему удастся стать свободным и светлым? Сможет чувствовать мир и благодать? Решено! Будет сегодня день, под лозунгом: «Мечты сбываются!». Так, надо сначала развеять эту гадость. Фу, ну как можно о таком мечтать! Но когда ближнему нужна помощь, нельзя его осуждать — это грешно. Жить нужно чисто и праведно! Лезу в голову к этому бедолаге, и понимаю, что он завидует нашему вечно страдающему, несчастному Владыке… Свет и Вечная Тьма! Как он вообще до такого додумался! Если я не ошибаюсь, то его мечта выглядит так: он — владыка, рядом его лучший друг, у него в подчинении, кругом мучаются враги, главный из которых, мой Любимый Кроули… Дааа, ну он и выдумщик! Ну, надо так надо, это же игра, от этого никто не пострадает, почти. А он, обдумает свои желания получше. Превращаю пространство моего мирка, в точную копию домика Владыки. Все на месте, и озеро Коцит, и чахлые елочки. Ну и холодно же тут! Нет, он определенно парень со странностями! Это надо, мечтать о таком! Ну да Бог с ним, пусть поиграет, вдруг понравится. Я такой рай, хоть на всю вечность ему сделаю. У меня новое помещение, от всего ада питается. Дальше домик владыки над озером, сажаю на трон, нахально дрыхнущего гостя. Фиксирую, чтобы не упал. Сидит, ровно. Создаю очень реалистичного, и совершенно обнаженного его товарища… Что-то не так, кажется, чем ближе они к Владыке, тем больше проявляется сущность их пороков. Поправляю внешность его друга, до «нормальной» — со свисающими подбородками, весь в бородавках, лысый и в золотых побрякушках. Так, отлично, пусть сидит у него на коленях, они же друзья. Теперь враги, ну, допустим, Вельзи задыхается на кресте. Всех Эриков грызут церберы, их столько, что на каждого кару выдумывать устанешь. Кроули… Ну пусть для начала, в цепях у его трона, на коленях, и с него заживо, ремнями снимают кожу. Кажется Владыка испытывает все тоже, что и его подопечные… Ну вот, готово. Мечты сбываются! Левиафан медленно открывает мутные глаза, пара секунд у него уходит на осознание. Он резко дёргается и начинает кричать громко и на одной ноте. Когти скребут по подлокотникам трона, облысевшие крылья изгибаются. Мышцы всего тела, судорожно сокращаются. Крик обрывается резко, он храпит и пытается дотянуться когтями до горла, глаза снова закатываются и он обмякает на троне. Нет, ну это уже форменное безобразие! Он опять задрых! Так хорошие гости себя не ведут. Бужу его и удерживаю в сознании. Он снова орёт, снова хрипит, кажется, ему не хватает воздуха. — Владыка, — смиренно склоняюсь перед ним в поклоне. — Владыка, взгляни на меня. Я стою перед ним, мои длинные седые волосы, заплетены в косу до пяток. Вид у меня как у подростка, лицо тонкое, чуть бледноватое. Брови и ресницы ярко-белые, глаза стальные, лучистые, с яркой окантовкой радужки. Тело без выраженных половых признаков, но скорее мужское. — Владыка, ты звала своего Дагон? Смотрит на меня широко распахнутыми глазами, скребет когтями, хрипит. — Шшшшто? — наконец выдаёт с шипением. — Ты звал меня, Владыка Ада, я пришла. — Шшшшто происсссходит?! — его взгляд мечется по клетке, поверхности озера, наказанных врагах, останавливается на друге, сидящему на его коленях. — Шшшто это? В этот момент у Вельзевул, вскрывается брюшная полость, наружу выпадают кишки, слышится крик. — Это твои владения, мой Повелитель. И этот же крик, эхом вырывается из его горла. — Нет-нет-нет… — шепчет он, как только крик обрывается. — Что-то не так, Владыка? Друг сидящий у него на коленях, пытается его поцеловать. Левиафан мотает головой снова дёргается на троне, глаза бешено вращаются, он начинает подвывать. — Убери это! Убей меня! — Владыка, но это твоя жизнь, я не могу отнять ее, ты не можешь умереть, на тебе столько ответственности, ты любишь и оберегаешь всех нас. Ты подарил нам огонь, а мы тебя огорчаем, прости нас. Хочешь, я тоже буду страдать для тебя? — Нееет!!! — крик срывается на визг. — Убери! Разрываю на себе свитер, и начинаю когтями драть грудь и живот. — Что, «нет»? Мой Повелитель, мы все исполняем твои желания. Все только ради тебя! Он орёт, тело содрогается в конвульсиях. Но он ни на миллиметр не сдвигается с трона. — Осссстановись… — обессиленно шипит он. — Владыка, поясни мне, я не понимаю. Прости меня, твой Дагон, глупа и неразумен. Дагон заслуживает кары. Раздираю себе когтями лицо. — Перестань-перестань-перестань! — Перестать делать что? Мне перестать исполнять твою волю? И какую из них? Тут у Кроули со спины сдирают большой лоскут кожи. Левиафан выгибается и срывается на вой. Да, блин, что ему сейчас-то не нравится? — Остановись, прошу, прекрати ЭТО… — шепчет он. Может, он передумал по поводу своего желания? Надо его отвести попить чаю, а то кажется ему не очень хорошо. Ну ладно, спрошу в последний раз, вдруг он просто не понял своего счастья. — Владыка, но ты же этого хотел, разве нет? — Нет-нет-нет, умоляю, прекрати, умоляю, Дагон, убей меня… — Но, Владыка, для нас нет смерти, скажи чего ты хочешь? Хочешь пойдем ко мне пить чай? — Всссё, что угодно, я всссё сделаю… умоляю, прекрати это! — шёпот срывается на крик, который перерастает в глухие рыдания. — Ладно, чай, так чай. Превращаю клетку над ледяным озером, в простую советскую кухоньку. На столе заварочный чайник, рядом пачка чая «со слоном». В вазочке, сделанной в Гусе Хрустальном, батончики «Рот-фронт». За окном зимние Московские улицы. Две чашки, у одной отбита ручка, у второй выщерблен край. Мирно капает кран. В углу уютно урчит холодильник «ЗИЛ». Сидим на двух колченогих табуретках за столом. Мы полностью исцелены, на нас одинаковые свитера — синие с символикой олимпиады 80. Только его крылья пока пребывают в прежнем состоянии. — Успокойся пожалуйста, Лорд Левиафан, все хорошо. Хочешь, я полечу тебе крылышки? — Что? — ошарашенно выдыхает он, осматривая интерьер. — Что или где? Это — кухня. Кухня в доме. Дом в Москве. Москва в 1987 году. — Мы собрались пить чай с соевыми батончиками. Ты — Лорд Круга Зависти, Левиафан. Я — Дагон. Ты в безопасности, и для нас пришло время разговоров, но если ты не успокоишься и не соберешься, то снова станешь Владыкой Ада и теперь уже навсегда. Соображай шустрее, чай стынет. Мотает головой. Снова переводит на меня взгляд. — Я умер? — От чего? От «Чая со слоном»? Ну-ка прекрати молоть чепуху, сию же секунду! Тебе вылечить крылья? — А можно? Да. — Конечно, только не раздражай меня больше, ладно? — Не буду, — быстро кивает он. — Выпей чаю и они исцелятся. Смотрит на меня совершенно круглыми глазами, аж рот слегка приоткрылся. Но спустя секунду кивнул и послушно потянулся к чашке. «Целебный индийский чай», оказывает свой «чудодейственный» эффект — его крылья, полностью здоровы. Даже перышки все приглажены. — Видишь, главное верить. Он ошарашенно рассматривает свои крылья, медленно разворачивает, проводит рукой по маховым перьям. — Как?! — Ты сегодня будешь только этим набором слов ограничиваться? Как Людоедка Эллочка, Парниша? — Кто? — Конь в пальто! Лорд круга Зависти, ну-ка соберись! — Да-да, Дагон. Я собран, — Левиафан вздрогнул и отвёл взгляд. — Умничка, теперь расскажи мне, как ты себя чувствуешь, внимательно и подробно. — Не знаю. Что это было вообще?! — Так, друг сердечный, ты чего не понял? Оцени свое состояние и опиши подробно. Болезненность присутствует? Головокружение? Тошнота? Тремор? Наливаю еще чая из заварника, ему и себе. Протягиваю ему чашку без ручки, она кажется мне безопаснее. Подвигаю вазочку с конфетами. — Нет, ничего такого, — произносит вроде как удивленно, потом переводит взгляд на руки. Они дрожат. — Это считается за тремор? — Да, считается. Дай сюда свои конечности многострадальные. Сглатывает, но послушно протягивает мне руки. — Умничка. Беру его руки, в свои, сосредотачиваюсь, передаю ему всю радость утешение и покой, на которые способна. Подношу их к лицу, согреваю дыханием. Потом кладу их на его чашку с чаем. — Как ты это сделала? — выдыхает он. — Как все. Это забота называется и чуть-чуть любви, не слыхал? — В Аду? — скептически выгибает бровь. — Ты че мне тут смайлики изображаешь? Не нравится заберу обратно. И да, в аду, в жопе, на луне. Все живые одинаковые, хотят одного и того же. Только ты, кретин, хотел быть владыкой преисподней! Моргает, рот снова приоткрывается. — Я не так хотел! — звучит почти обиженно. — Ты идиот? Ты не задумывался, что Владыка тоже так не хотел? Он терпит всю хуйню, которую вы творите, хотя может вас грохнуть по щелчку пальцев. А вы долбоебы, заговоры выдумываете, вам делать нехуя? Взрослые мужики, могли кучу пользы принести за это время! Тебе, друже мой блаже, в таком возрасте, пора задуматься — что за херню ты творишь. А то неприлично получается. Шесть тысяч лет, долбоебизма — это многовато, не находишь? На лице Лорда Зависти, искреннее охуение. — Да я пашу на благо Ада со дня его основания! У меня высокие показатели! Просто всякие прохвосты выгодно пользуются своей задницей, и только поэтому первые в рейтинге! — Ах ты, гадюка паскудная! Ты, упиваешься своими пороками, даже не задумался ни разу, откуда они взялись и кому нужны. Сам от них страдаешь ежесекундно. Херней занимаешься, людей на грех толкаешь. А зачем не задумывался? В войне выиграть? Да если будет война, пиздец придет всем. И тебе «великому воину адскому», с твоими «боевыми» качествами, в первую очередь. Тебе надо думать, как ее избежать, а не ситуацию обострять. Водку будешь? — Буду, — моментально согласился он. Встаю, подхожу к гневно рыкнувшему и замершему «ЗИЛу». Достаю бутылку «Столичной» банку кильки, стопки из морозилки. Из раковины выуживаю почти-чистую вилку — одну на двоих. Вытираю ее о треники с растянутыми коленками, и тащу свою добычу к столу. — Чайник подвинь и «Правду» вон с окна возьми и подстели, а то килька, сам понимаешь. Ошарашено кивает и послушно выполняет инструкции. Теперь на столе, в истертый бледный цветочек, красуется в окружении орденов слово «Правда». На газетку, аккуратно расставляю все что приперла из холодильника. Сворачиваю голову бутылке, разливаю по стопкам водку. — Че сидишь, Ацкий Сотона, давай, закусь открывай, пока родимая не согрелась. Кидаю на стол перед неудавшимся «Владыкой ада», консервный нож. В комнате включается телевизор, тихо доносится голос Дроздова, рассказывающего о прелестях жизни в саванне. Хлопает ресницами. Смотрит на консервный нож. Переводит взгляд на свои когти. Потом на банку. — Даже не вздумай, олух, продукт испортишь! Ладно, ща покажу, — смилостивилась я. С заляпанного жиром потолка, свешивается лампочка без абажура, мощностью 60 ватт, растопырившись торчащими веером проводами и со свисающей паутиной. Выхожу, включаю свет. Сажусь на табуретку, как в цирке, демонстрирую банку и консервный нож, с деревянной замызганной ручкой. Ставлю банку на стол и вскрываю жестянку, жестом профессионального алкаша со стажем. — Видишь, а ты… — А какая разница? — не понял лорд. — Разница в том, что ты, Лорд преисподней, сейчас был бы в томатно-рыбном соусе, по самые уши. Мыло «Хозяйственное», а вода в кране только одна — холодная. Ты бы сейчас пока отмывался, околел бы от холода, а я тебя и так едва отогрела. — Ааа… — глубокомысленно произнёс он, и недоверчиво понюхал консервы. — Ну, друже, вздрогнем! Стопки на столе, а я протягиваю ему кильку, на тщательно продезинфицированой о треники, единственной вилке. Он выдыхает, залпом выпивает водку, слегка кривится, но закусывает килькой. — Не саке, конечно, определённо не саке… — глубокомысленно замечает с полминуты спустя. За что незамедлительно отгребает «Чапалах». — Какое тебе саке, Гадюка Подколодная! Ты совсем с жиру взбесился, пол мира голодает, в стране застой и стагнация, а ты саке… Совсем сдурели! Тебе мало было высшей власти, дебилушка, саке ему подавай! — Какой застой и стагнация? — в очередной раз не понял он. — Какой, какой… Наливаю еще по стопке. — Такой, в который приходит постиндустриальное общество, в отсутствии здоровых рыночных отношений и жизнеспособной идеологии, вот какой! Пей давай, че греешь? Он кивает и выпивает, выдыхает, тянется к вилке и замирает. — Подожди. Какая индустриализация? Вчера же вроде 1666 год был? — переводит взгляд на газету. Глаза в очередной раз расширяются. — Блядь. — Не блядь, а голая женщина и вообще, захотела и дала! — Че? — Через плече, или опять «Людоедку Эллочку» включил. Нихуя я тебе объяснять не буду, пока ты, гад ползучий, не расскажешь мне, как дошел до жизни такой! — Какой именно такой? — Такой, которая привела тебя ко мне в гости, пить водяру. — А! Так это все этот райский посол нажаловался, что мои черти ему посольство спалили. Ну да. Спалили, они ж не знали, что он там этого рыжего пидара на охране оставил и на Небеса отчитываться о подвигах уебал. — Так, этот сумбур, надо прекращать нахуй! Наливаю еще по стопке. — Пей давай и рассказывай толком. Выпивает. Тоскливо смотрит в окно. — Проебался с местью, нужно было лично подняться и проконтролировать. Мои черти не обратили внимание на тот факт, что посол Рая посольство покинул, а Кроули нет. Ещё и, придурки, не выждали, сразу сосуды с адским пламенем в окошечки кидать начали. А второй очаг адского пламени, другая группа в городе зажгла позже. Посол вернулся, когда рыжий уже все погасил и первым делом направил Вельзевул ноту протеста, мол нападение на посольство Рая равносильно объявлению войны. Наливаю еще по стопке. — А ты мстил-то за что, и нахуя? Может по ершику? У меня еще баллон пива в холодильнике. — Давай, — соглашается он. — Так а потому что рыжий охуел в край, смертных спонсирует, которые у нас Индию потихоньку отжимают. — Так он разве, не работу работает? Встаю, достаю из молчащего ныне холодильника пиво, и пару граненых стаканов из кухонного шкафчика. Наливаю в каждый треть водки, заливаю двумя третями пива, до краев. — А ничего, что ему и так отдали британские острова и всю западную Европу?! Че ему постоянно всё лучшее попадает? — А тебе какая хуй разница, это всего лишь мир смертных. И вообще, тебе может вторую табуретку уступить, ты одной жопой на двух сидеть будешь? — Да потому что он мешает постоянно! То ревизию у Мони на круге подсуетил, можно подумать, было бы из-за чего! Моня всего-то его ебырю место Князя на своём круге предложил! И с заводами я уверен, тоже он вмешался! — разошёлся лорд. Потом, кажется, понял, что сболтнул лишнего и резко смолк. — Ясненько, эх, не о том ты думаешь, братуха! Мне похую и до лампочки, твои темные делишки, не парься. А вот душа твоя страдающая, от собственной тупости и упоения грехом — не до лампочки. Вот представь себе такую ситуевину, мне например, вдруг сдался бы твой прыщавый, а я в отличии от него, всегда получаю точно ожидаемый результат от своих действий. Вот взяла бы я, и забрала его у тебя, как бы ты себя чувствовал? — Я был бы в ярости. — То есть, тебе было бы плохо? И че бы ты мне сделал? — Попытался бы помешать забрать моё. Наливаю еще ерша, нам обоим. — Давай-ка хлопнем, и попробуем порассуждать. Выпьем, за то, что никто кроме нас! Не разберется в кромешном бреду, который ты, по ошибке, принимаешь за мыслительный процесс. Хмыкает, но чокается со мной, и пьёт задумчиво. — Я только что сделала тебя владыкой ада, а ты очень расстраивался по этому поводу. И это я к тебе пальцем прикоснулась, один раз, и то только чтобы помочь. Друг мой подколодный, захоти я забрать «твое», забрала бы, а ты бы сходил с ума от горя, или забыл бы про него, или остался здесь со мной на вечные муки. Очень настоящие и очень вечные. И ад показался бы тебе раем, а я бы приходила к тебе и показывала, как мы ну, например, счастливы. Это я не к тому, чтобы ты боялся, а к тому, чтобы задумался, почему те, кто сильнее тебя, не поступают с тобой так, как ты? — Как ты это сделала, кстати? Коцит, клетка, ощущение связи с теми кто был там. Хотя аур их я не ощущал. — Это все было правдой, и я это могу. И я в любой момент могу все вернуть как было. — А куда делся Люцифер? — А Люцифер, ходил гулять на полчасика, отдохнуть от вас долбодятлов. — Гулять?! — Ну, да, у него в отличии от тебя друзья есть. — Прямо как у рыжего, который как в Ад соизволит явиться, так, в каждой бочке затычка. Ещё и долги по всем кругами пособирал, кроме моего и Мониного. Хотя не факт, может Мэри ему и должна. — Так, будешь себя плохо вести, я тебя накажу. Ты все о своем… Друзья, которые по нему скучают и любят его. Такие как я, например. Ты что, не знаешь, что если кто-то добровольно по собственному желанию захочет принять на себя страдания другого, то это будет ему позволено, Мамой и Вселенной. — Добровольно? — Ну да, ты же этого хотел. Желание должно идти от самой сути, оно не может быть наведенным, внушенным или достигнутым при помощи манипуляций. Искренним короче. — Погоди, о чем ты говоришь сейчас? — О твоем желании, быть властелином всех. — И как это связано со страданиями? — А страдания, идут в нагрузку к должности и силе. — Почему? — По тому же, почему я ради твоей исковерканной душонки, рвала себе плоть когтями. По тому, что и вместе с моей силой в комплекте идет боль и ответственность. Великая ответственность, за души и умы тех, кто приходит сюда. — Но я думал, что такая связь есть только у Люцифера. И что у него она и останется, даже если его… сместить. — Нет, принимаешь силу, принимаешь права, принимаешь ответственность и боль. Иначе жить было бы слишком удобно. — Ты говорила, что Кроули твой друг. Но я видел его в цепях у трона. Ты сделала это потому что я так хотел? — Да, из-за твоей души, и потому, что знала — спустя десять минут, мы будем сидеть на этой кухне и пытаться спасти в тебе то, что можно еще спасти. А еще, они сами пошли на это по моей просьбе. Потому, что у тебя есть шанс одуматься и не попасть под полное уничтожение. Потому, что в следующий раз, с тобой именно так и пришлось бы поступить. — Сами?! И рыжий тоже?! — И, да великий Лорд ада, тебя пожалеть, пришлось врагам, по тому, что в силу твоего уебанского характера, друзей у тебя нет. Он опустил глаза в стол и замолк. — Ерша будешь? — Наливай, — вздохнул тяжко. — И че делать? Это ж триста лет прошло… — Головой думать в следующий раз, а сейчас выпить, выслушать вразумления и наставления. И попытаться, откопать среди пороков и дерьма душу. А потом, мы вместе попробуем ее отмыть. Согласен? Наливаю. Протягиваю ему стакан. Вздыхает и кивает. — Согласен. — Ну, тото-же, будешь умничкой, будешь стараться, покажу тебе веселый фокус. За что выпьем? — За успешные раскопки? — Моя ты радость светлая! Давай, за успешные раскопки! Выпили. — Думаешь, получится? — Да, конечно, все за что живой берется с чистым сердцем, добрым намерением и твердой верой, обязательно удастся. Ты в меня веришь? — В тебя — определённо. Доказательства были неопровержимы. — А в Маму веришь? — Мы же все её видели. — Я не про то, дурень! Веришь, что Мама нас любит, и поможет тебе прийти к покою в душе? — Любит? — он снова уставился на меня в искреннем шоке. — Любит, конечно! И заботится о нас, и за наши злодеяния, не схлопнула нахер наш мир, а терпит и ждет когда мы дотумкаем и обратимся к свету радости и покою. — Это возможно? — Конечно, я же вот люблю тебя как друга, и готова сидеть тут с тобой, хоть до морковкина заговенья. А вернее, до тех пор, пока ты не придешь в себя, не станешь спокойным и счастливым. А Мама, в миллиард раз лучше и добрее меня. — Если ты так говоришь… — Вот ты странный, то заговор видишь везде, то доверяешь. Хочешь покажу, как Мама нас любит и тебя тоже? — Да? — Конечно, смотри! Отставляю стакан. Встаю с косоногой табуреточки, на грязной кухне хрущевки, и говорю: «Встань на колени, передо мной, Лорд круга зависти Левиафан, не ради просьбы или унижения, а ради доказательства, что вера истинная в тебе жива еще». Он слегка пошатнувшись, встаёт из-за стола, и опускается передо мной на колени. — Не передо мной ты сейчас стоишь, а перед Великой Матерью Этого Мира, ради того, чтобы просить Ее, подарить тебе утешение. Говорю, и мой голос отражается от стен кухоньки, так, будто это своды готического собора. Опускаю обе руки ладонями вниз ему на голову. — Мамочка, Любимая! Давшая детям твоим, имя для обращения к тебе. Имя это святое — Иегова. Тебя призываю, Тебе молюсь, Тебя прошу! Благослови душу чада стоящего пред тобой, преклонившего колени, со смирением, ждущего от тебя милости или кары — Левиафана! Пришел он молить Тебя о Милости, с Верой и Смирением, отринув гордыню. Благослови его начать путь праведный, путь к свету и покою. Благослови его на Путь к Твоей Любви! Аминь. Рот наполняется кровью, комнату освещает вспышка чистого света, оседающего теплом на коже, воздух на кухне наполняет запах озона и я слышу поражённый вздох Левиафана. Подаю ему руки, чтобы он поднялся. Изо рта, вытекает кровь, и струйками бежит по подбородку вниз. — Дагон, кто ты? — дрожащим голосом спрашивает он. Указываю пальцем на полупустую баклажку пива. — Я, пива дай. Еще больше крови вытекает изо рта, пытаюсь ее сглотнуть, получается плохо. Он подаёт мне баклажку. Рука снова дрожит. Ополовиниваю остаток, становится легче. Могу говорить. — Ща мы с тобой, еще в магаз побежим. Улыбаюсь я ему. — Куда? — В магазин, за пивом или в палатку. Ну что ты опять трясёшься, дай сюда лапки. Сглатывает и протягивает руки. Глажу ладошки, успокаиваю дрожь, дарю кусочек своего тепла. — Ну, что ты, Змейка моя, ну? Ну что ты мой хороший, успокаивайся. Это же Мамочка, а не черт с рогами. — Да второе, за почти шесть тысяч лет, как-то привычней… — Ну, зато Первое, приятнее и добрее. Смотрит на меня ошарашенно и медленно кивает. — Ну, что ты, Солнышко мое, теперь веришь, что Мамочка нас любит? Веришь, что у тебя все получится? — Да, — выдыхает едва слышно. — Воть, а теперь давай добьем остатки ерша, сходим в магаз, затаримся и вернемся размышлять о пути добродетели, согласен, на такой грандиозный план? — Согласен, — кивает он. В срочном порядке, объединяю пространство-клон в аду 1666 года, с его реальным прототипом, по пространственно-временному адресу: Москва, район Новые Черемушки, улица Профсоюзная, дом 33, корпус 1, квартира 63, подъезд 4, этаж первый, 1987 год, ноябрь 30-е 19:32. Грязный проссаный кошками подъезд, выходит не на саму Профу, а во двор, это второй дом от метро Новые Черемушки. Палатка под красной буквой «М». Идти надо через дворы и помойку, так короче. — За Мамину Любовь и твою Веру, Лева! Поднимаю я последний стакан пойла. — Да, за любовь и веру, — отзывается он. Чокаемся, выпиваем залпом, оба, не сговариваясь. Лезу в вечно неработающую духовку, между полу-грязных сковородок, спрятан клад — зарплата электрика, сиречь меня любимой, аж за три месяца. Самое классное, что это место реально существует. И я реально в мире людей работала инженером электриком, когда ко мне долго никого не отправляли. А «клад» скопился потому, что меня дернули в ад, и я не успела его пропить с мужиками. Вытаскиваю свое сокровище на свет божий. — Пойдем только пуховики накинем, а так можно хоть в тапках, дядя Петя дворы хорошо чистит, а шлепки у нас резиновые. Видал, машу у него перед носом деньгами, три ЗП! Я километров сорок кабеля за них проложила, и еще хер знает сколько розеток собрала, и еще червонец Петрович стырил, сука! — Три чего? — Зарплаты — заработных платы, ежемесячных! Понял, Прынц Ацтекский! Он кивнул пару раз, продолжая таращиться на меня как на восьмое чудо света. — Так ты в тапках, или дать калоши? — Ты сказала в чем, нормально? — Слышь, вельможа китайский, ты че! Тапки — тапочки, это хрень которая у тебя на ногах. Где ноги у тебя помнишь? Это такая штука, которая растет из жопы, как и руки. — А. Ага, — кивает, как тот самый китайский болванчик. — Пойдем, Чебурашка, который ищет друзей, куртец тебе найдем! Идёт послушненько следом за мной. По микро коридорчику, мимо двери в смежный санузел, протискиваемся в прихожку, там на вешалке, висят два пуховика и дубленка. — Лева, тебе чего, пуховик или дубленку? — А что налезет? — Скорее всего дубленка, в ней как-то с похмела, летом, пришел Василич из бригады, похмелиться похмелился, а дубленку забыл, видать колотун отпустил, а он согрелся. Василич вроде с тебя размером. Достаю калоши, и объясняю на какую пару конечностей надевают резиновое изделие номер два. Внемлет, как священному тайному знанию. Выходим через дсп-шные, обитые дерматином врата. Врат — пара, открываются они, по классике в разные стороны. Попадаем в ссаный холл, спускаемся по пяти бетонным ступенькам и вот перед нами еще один «портал», деревянный с затертой до блеска ручкой. На дворе зима, но дворник у нас и правда хороший, снег вычищен до асфальта. Я в резиновых тапках и пуховике, Лева в резиновом изделии и дубленке. Он осматривается по сторонам, щурится, морщится. — Что ЭТО? — Это Россия, Чебуратор, покайся в грехах и пойдем! Я буду твоим зеленым другом, Геннадием! — Как он здесь работал?! Тут же почти как на девятом круге… — Он, как умничка, катался на санках, хороводы водил. Пошли, Чебуратор, где твоя адаптивность! И тут хуже, братэлло! Тут хуже! Он двинулся за мной что-то тихо бурча себе под нос о рыжих демонах с суицидальными наклонностями, потому что иначе объяснить сотню лет проведенную здесь нельзя. — Хорош ныть, ты адский Лорд или где? — Не уверен. — А я тебе скажу, ты — Ацкий Лорд в России, и потому, важно не то, кто ты, а то, где ты! — А, — он снова осмотрелся, — Ага. Идем мимо помойки, с неё прыскает стая бродячих кошек. Вечер. Запоздалые прохожие с тихим матерком, обходят королевски припаркованный посередь двора, мерин. — Во, сука, опять поставился, кооператор недобитый! Чебурашка, на обратном пути мы совершим первое доброе дело, в твоей жалкой жизни! — Да, Дагон, — кивает он. Выворачиваем из-за угла первой пятиэтажки от метро, к магазину «Охотник», и в алом сиянии символа метрополитена, пред нами предстает Она — палатка, манящая уютным теплым светом из крохотного оконца и витриной со сникерсами. — Теть Шур, мне как обычно. — Анна! Ты опять в тапках зимой? — Ну, Теть Шур, ну два шага же пройти. — Вот застудишься «по-женски» — детишек не будет. — Не застужусь, я закаленная! А чем дольше мы говорим, тем холоднее пальчикам… — Аннушка, а почему твой папа сам за водкой с пивом не ходит? — Ходит Теть Шур, вот он сегодня со мной пришел! Указываю светящемуся небесным светом окошечку на Левиафана. Александра Васильевна Попова, которую пол Черемушек звало просто Мать, аж высунулась из своей уютной обители и перекрыв божественный свет, стала возмущаться. — Вы гражданин совсем сдурели, дочь за водкой посылаете который год в одних тапках. — Э? — снова не вдуплился мой «папа». — Теть Шур, он у меня блаженный немножко, но он исправится Мам Шур, он обещал, не ругайся. — Как валенки купить, так блаженный, а как водку хлестать так нормальный! Мать всего района засовывает голову обратно в окошечко, и нас вновь озаряет благодатный свет. — Три водки четыре баклажки и огурцы? — Какие огурцы, Мам Шур? — Которые армяне вчера привезли, и велели распродать. — А, те которые в нагрузку, да? — Анна, а то я не знаю, кто минимум половину водки пьет потом с электриками у подъезда! Купи огурцы. — Ладно, и две банки огурцов. Держи денежку, Мам Шур, тут без сдачи, если две банки. Сияние благодати застит собранная Тетей Шурой веревочная котомка. — Пойдем «Папочка», домой. От палатки слышится возмущенное: «А сам-то в калошах!» — Что это было?! — вопрошает он, стоит нам немного отойти. — Не что, а Кто, Чебуратор. Это была Мама. — Та Самая?! — он едва не останавливается посреди дороги. — А вот это, мой пышноухий друг, вопрос веры. — А? — Если в тебе ее много, то да, та самая, а если мало, то даже сошествие с небес на облацех и с гласом трубным, тебе не поможет. — Ага, — он оглянулся в сторону палатки. — Вот, будешь потом заходить ко мне на рюмку чаю, я вас познакомлю, сам все поймешь. — Хорошо, — кивнул он. — Пойдем, Чебурашка, который ищет друзей, творить благие дела! — Так уставом же запрещено. — вяло возразил он. — Чем? Не слыхала. Возле помойки мы поняли, что доброе дело, видимо с перепугу, съебнуло в туман. Ибо на месте мерина, которому я планировала оторвать зеркала и проколоть шины, стояла копейка, не менее нахально, но значительно более убого. От чего рука на нее не поднялась. — Устав Ада, служебные инструкции… не встречала? — Не, меня Владыка бережет от лишнего, считает, что я слишком серьезно все воспринимаю. — Ааа… — протянул он. — Повезло. — Хочешь мою работу и мою силу? Так я отдам, нехуй делать! — Нет! — тут же испугался он, аж побледнел. — Вот, ты стал мудр, мой Теплоухий друг! — Ща мы дошлепаем до дома и выпьем, за осиявшую тебя, нездешнюю силу познания! — Угу, — согласился лорд. — Ну что тебе взгрустнулось, мой плюшевый товарищ, Лорд Чебуратор. Ща мы тебя будем короновать этим титулом. Загребая свежевыпавший снег, моментально превратившийся, среди дорожной соли, в жидкую кашицу, тапками и калошами, мы добрели до дома. Чувствуем себя — лишенцами доброго дела, чувство жопы которого, опередило наше плавное течение, по простору времени и Новых Черемушек. — А что ты хотела сделать? — интересуется Лева. — Хотела до смертного, на капиталистическом наречии, донести правила парковки. Бомжово-крысино-кошачий подъезд встретил нас теплом и вонью. — В смысле? — Так, это сложный философский вопрос, ты пока к такому не готов. — Мало водки? — А ты проникся Русским духом, мой ушастый друг! Верно, но к счастью, ее пока мало в крови, а не в холодильнике! — Вельзевул тоже предпочитает обсуждать высокую философию, после «много водки». Видать, от рыжего набралась. Не зря он тут столетие местным духом проникался. — Это настроило его на философский лад. Улыбаюсь я. С такими речами мы вплываем в дерматиновый гейт, со шлюзом. — А тут, оказывается, тепло. — Конечно, ща нам станет жарко и мы будем отплясывать в тельниках и подштанниках. — Ага, — последовало ещё одно глубокое высказывание. — Ну что ж, мой ныне опытный, ушастый товарисч, ваяй нам ерша, а я притащу гитару, слабаем по братски, русский рок, на трех блатных аккордах, с одним боем! Он пожал плечами и принялся за смешивание «коктейлей». — Шевели конечностями, мой шестикрылый собрат. О, кстаааати! Левушка… — М? — Покажи глаз на жопе? — Че?! — Ну знаешь, у Русских есть такое выражение: «Глаз на жопу натяну и моргать заставлю», всегда хотела увидеть, но это как-то негуманно… А ты Серафим, вы в теории где угодно можете глаза открывать. Пожалуйста! Ну пожалустапожалустапожалуста!!! Минута молчания затягивалась… — Я не серафим, я лорд круга Зависти, — наконец выдал он. — А ты попробуй! Ты — еще не коронованный Лорд Чебуратор, осиянный благодатью Иеговы, и видевший Маму! Попробуй открыть глаз хоть на руке. Я же не прошу член во лбу! — Что, прости? — Дурень, открой зенку на ладошке! Ты серафим, просто верь в это и все! Тебя посетила Благодать Всевышней, ты в палатке видел Ее саму и Она говорила с тобой! Верь, покажи истинную силу веры, я в тебя верю! Он поднял руку, и сосредоточенно уставился на ладонь. Даже голову к плечу склонил и губу клыком прикусил. В центре ладони раскрылся глаз. Немая сцена с игрой в «гляделки» продлилась несколько секунд. А потом лорд заорал и попытался отпрыгнуть от своей руки. Это, ожидаемо, не удалось. — Класс! Теперь ты можешь служить в спецназе, и заглядывать за угол во время операции! А еще, можешь в машинах ковыряться и под движок заглядывать. Да тебе мой ушастый дружбан, открылось море интересных профессий! — Нахуя?! — он все так же пялился на глаз. Глаз пялился на него. — Только смотри, за чайник горячий не хватайся, а то окулисты тебя не поймут. Неистово угораю я. — Пиздец, — заключает он и свободной от третьего глаза рукой тянется за ершом. Я резко становлюсь серьезной. — Нахуя, что? Подтверждение благоволения и милости Богини? Или напоминание, что ты был серафимом? Что нахуя?! — Нахуя профессии, — поясняет он задумчиво. — А нахуя мы пропиваем мою зарплату электрика? Чтобы жить, чтобы радоваться. — А. — Че, «А», Бэ! Наливай! Он послушно наливает. — Это пиздец. Это полный пиздец. — Да ладно, ушастый мой Лорд Чебуратор! Не печалься и не хнычь, будет стол и будет дичь! Правда, дичь и так уже есть. — Полная дичь. — Ну вот, улыбнись, ведь уже вся дичь с тобой! Поднимает брови, смотрит на меня слегка укоризненно. — Вы с рыжим случайно не родственники? — Он мой братик, просто он еще об этом не знает. — Вот вообще не удивлён. — Скажи мне, Лорд Левиафан, тебе сейчас плохо? Ты страдаешь? Расскажи мне, что ты чувствуешь, как и чем себя ощущаешь? — Мне… не плохо. Не знаю. Странно. — Попробуй, если хочешь, описать подробнее свои чувства и тревоги. В замызганной кухоньке пятиэтажки, вновь появляется ощущение готического собора. — Я в смятении и ни хрена не понимаю. — Смятение, это хорошее состояние души, это значит, что ты отринул прежнее, но еще не обрел новое. Понимаешь, о чем я говорю, брат мой? — Не уверен. Знаю только, что больше и смотреть не буду в сторону Кроули и его белокрылого приятеля. Путь ебутся как хотят. — Сейчас мы говорим о тебе, важен только ты, как часто ты слышал эти слова? — Никогда, — затихает. — Как долго ты мечтал их услышать? — Всегда. — замирает, глаза широко открыты. Воздух в комнате становится прозрачным и чистым, как в высоком светлом сосновом лесу. — Сейчас, слышишь, я рада тебе брат мой, я хочу подарить тебе свет, отнять боль, принести радость. — Да… — произносит на выдохе, плечи расслабляются. — Почему ты столько думаешь о других, подумай о себе, я думаю о тебе, а ты этого не видишь. Ты открыл глаз на руке, так теперь раскрой те, которыми ты привык смотреть на мир! — Как? — с его губ срывается почти шёпот. — Просто, слушай мой голос, слушай меня сердцем, верь мне, верь в меня, верь себе, верь в себя. Закрой глаза, все три. Выбрось из головы все мысли. — Да… — опускает ресницы, глаз на ладони тоже закрывается и «втягивается» в кожу. — Позволь прикоснуться к тебе, я чувствую твою боль, я знаю где она гнездится, позволь мне забрать твою боль. — Да… — шепчет он. Встаю перед ним, он сидит на колченогой табуретке на Профсоюзной, на пятиметровой кухне. Лорд ада, которому впервые нечему завидовать вокруг себя. Приближаюсь, кладу одну руку ему на спину между лопаток, вторую на грудь на солнечное сплетение. — Слушай мой голос, Брат мой. Слушай мой голос, Великий Змей мой. Чувствуй как боль и тяжесть утекают из твоего сердца по моим рукам, как вода по рекам. Отдай мне свою печаль, я хочу забрать ее. Отдай мне свою боль, я хочу чтобы она отпустила тебя. Отринь свое горе и я заберу его. Лорд Левиафан, серафим, названный Матерью, Левиафаном, опусти все, что тебя тяготит. Я чувствую, как он открывается слушая мой голос. Сейчас он полностью расслаблен. — Брат, мой несчастный усталый. Брат мой, расскажи мне, что ты чувствуешь, пусть горе капает слезами с твоих ресниц. Пусть боль утекает через мои руки. Отпусти все и говори. — Все было неправильно, — шепчет он. — Мы сами решили отдать Люциферу часть себя. Мы верили в него. Он подвёл нас. Становилось только хуже. А единственный, кто был для меня важен, не хотел признавать, что между нами нечто большее, чем общее дело. И когда дело рухнуло, он отверг меня. Недавно вот, вроде, передумал. А рыжий… рыжий просто всегда был общим любимчиком. Я же им никогда не был. — Мое несчастное нежное сердечко! Сколько боли страданий за долгие тысячелетия! Тебе многое еще придется переосмыслить. Но помни — ты всегда сможешь вернуться сюда, и поговорить со мной, рассказать о печалях, получить совет и помощь. Мне ничего от тебя не нужно, только ты сам, чтобы ты захотел стать свободным и счастливым. Чтобы ты смог им стать, чтобы грозный Лорд Левиафан улыбался. — Почему так? Почему я вынужден подчиняться правилам? И я им подчиняюсь, но не получаю за это ничего! А он творит что хочет, игнорирует правила и все равно оказывается в выигрыше? — продолжает он, по щекам текут слезы. — Мой несчастный шестикрылый серафим, вопрос не совсем в этом. — А в чем тогда? Почему он получает все, что хочет, даже не утруждаясь следовать правилам? Отказывается от ответственной должности и все равно тысячелетиями остаётся вторым негласным лордом своего круга? Демоны не доверяют друг другу. Вельзевул никому не доверяет, кроме Кроули. А он продолжает изображать шута и при этом обретает все большее влияние в Аду. — Да, мой светлый, несчастный друг, вопрос не в этом, вопрос в том, зачем тебе сравнивать себя с кем-то? Разве тебя так тяготят правила? Разве не в твоей природе им подчиняться и получать удовольствие от того, что ты упорядочиваешь хаос? Разве важно как живут другие, если они тебе не мешают, а ты не мешаешь им? Ты задаешь неверные вопросы, а на них нет и не может быть верных ответов. — Да, мне нравятся правила. Все должно быть упорядочено, все должно работать четко, по инструкции. Тогда не будет хаоса. Тогда мы достигнем нужного результата. Нарушители правил должны быть наказаны. — Или они следуют своим инструкциям, у тебя развито стратегическое мышление, ты должен понимать, что не каждый из подчиненных, должен получать все инструкции. Ты можешь не знать того, что кому-то были выданы другие инструкции. Ты понимаешь, о чем я говорю, мой несчастный брат? Ты понимаешь, что будь ты главным стратегом, остальные знали бы только свою часть твоего замысла. — Да. Так и есть. — Для того, чтобы стать счастливым, мой несчастный серафим, тебе просто нужно вернуть свою суть. Ведь ты, не Лорд круга Зависти, Ты — Серафим, олицетворение Порядка. Порок, грех, извратил твою душу и сущность, тебе нужно работать над собой и вернуть себя изначального. Понимаешь, о чем я говорю, мой несчастный брат? Мой прекрасный шестикрылый серафим, мне так тяжело видеть твою боль и страдания, я так хочу помочь тебе, позволишь ли ты мне, мой светлый ангел Левиафан? — Да… Всё, что угодно. — Сперва скажи мне, мой светлый ангел, готов ли ты признать, что можешь просто не быть в курсе инструкций, выданных другим и планов составленных не тобой? — Наверное, могу. Сажусь к нему на колени, обнимаю его, прижимаю его голову к своей груди. Он напрягается буквально на секунду, потом издаёт долгий вздох и расслабляется снова, полностью раскрываясь. Глажу его по волосам, зарываюсь в них пальцами, вычесываю, поглаживаю, как старую усталую собаку. Он дышит глубоко и ровно. Может быть, впервые за тысячелетия, сняв все барьеры и отпустив контроль. — Мое ты солнышко, моя ты радость, несчастная деточка, любимая, самая лучшая на свете. Так старается, моя маленькая радость, так много работает, и нету моей маленькой ни утешения ни облегчения страданий. Но это все пройдет, мы освободим твою прекрасную чистую сущность от порока, мы умоем твой дух от греха. Тебе станет светло и тепло, а если тебя что-то огорчит или расстроит, ты придешь к Дагон, мы будем долго беседовать и пить чай и я почешу тебе голову и поглажу где болит и поцелую в носик. Потому, что ты — это просто ты, каким бы ты ни был, сильным или слабым, любым. Просто ты, а измениться тебе нужно не ради того, чтобы мне нравиться, а ради того, чтобы ты мог стать свободным и счастливым. Ты веришь мне, мой любимый несчастный брат? — Верю, Дагон. Скажи, что мне делать? — Тебе нужно рассказать мне то, что тебя тревожит и беспокоит, заставляет болеть твою душу. И мы это обсудим, и это уйдет так же легко как тот вопрос который мучал тебя сотни лет, а мы разрешили его за пять минут. — Я все рассказал. Но я не знаю, что дальше. — Иногда пребывая в горе и душевной боли, легко заблудиться и не найти нужного вопроса или ответа на вопрос. Хотел бы ты, чтобы я рассказала тебе как быть дальше или ты бы хотел, чтобы я дала тебе самому пищу для размышлений, наставила на Путь, на котором ты сам сможешь принимать решения? Или есть еще один вариант, я выдам тебе простые первичные инструкции, а потом ты будешь приходить ко мне, и постепенно обсуждая сложившиеся ситуации, придем к правильному Пути? Тогда, ты сам выработаешь для себя свод правил, ограничений и допусков, которые помогут тебе прийти к такому покою, который ты испытываешь сейчас? — Помоги мне с тем что сейчас. Простые инструкции. Они успокаивают. Они надёжны. — Не пугайся, свет мой, но я обязана спросить, не думай, что я могу или хочу прогнать тебя, я очень тебя люблю. Но все же спросить обязана, пока ты не отдал свою волю и свое понимание жизни в мои руки, может быть ты хочешь уйти? — Нет. Я не хочу уходить. Я не справлюсь. — Если ты решил остаться, то ничего не бойся, я помогу, и тебе будет светло и легко, ты вернешься в любой миг, когда захочешь и мы обсудим все что тебе нужно. — Хорошо. Я услышал и понял. Я верю тебе. — Тогда слушай меня, душой и сердцем и все своей сущностью принимай мои слова. Ты больше не должен смотреть на других и сравнивать себя с ними. Ты должен понимать — все разные, у каждого своя функция, свой замысел, заложенный при сотворении, ты не обязан их понимать, ты обязан их принимать такими какие они есть. Ты должен помнить, тебе больше незачем завидовать, тебе не прожить их жизни, а им твоей. Тебе не понять их радостей, им твоих. Тебе не понять их горестей им твоих. Вы суть разное. Ты понял и принял эту мысль, мой светлый брат? — Да, Дагон. — Ты обещаешь мне, что будешь выполнять эту инструкцию? — Да, я буду её выполнять. — Тебе она нравится, добрый брат мой, будет ли тебе светло на душе от того, что ты действуешь именно так? — Да, Дагон. — Я очень рада, и мне стало светлее от этого. Я действительно счастлива, чешу ему голову, перебираю пряди, тихонько дую на волосы на макушке. И замечаю, что несколько прядей в его чёрных волосах окрасились серебром. — Скажи мне, мой светлый ангел, есть ли что-то, что тебя тревожит, вопросы, на которые ты сам не можешь ответить? — Сейчас — нет. Ты показала, куда мне идти дальше и теперь я спокоен. — Хочешь, я дам тебе не совсем инструкцию, но совет? — Хочу, — соглашается он. — Тебе не стоит больше гнаться за одобрением и наградой, ни от кого. Тебе стало бы легче, если бы ты делал, то что делаешь, ради самого дела и радости от его выполнения. — Это хороший совет. Я прислушаюсь к нему. Ты мудра, Дагон, ты так точно показываешь важное. — Позволишь дать тебе еще один совет, мой добрый брат, готовящийся стать счастливым? — Да, Дагон — Не ищи никогда ни чьей вины в том, что замысел не исполнился, просто старайся его выполнить, но помни, ни один замысел, или дело, не стоит твоего огорчения, только старания. И никогда не жалей отданных сил, сила дарована нам Мамой, можно просто сказать: «возрадуемся, что мы сильны, или возрадуемся, что мы слабы, ибо слабость дает мудрость и опыт, который никогда не получит сильный». — Я услышал тебя, и принял это. — Тогда, мой шестикрылый возлюбленный брат, я прошу тебя, приходи ко мне, когда будет время и желание, я буду очень скучать по тебе, а ты будешь всегда знать, что есть кто-то кто тебя ждет. Если ты не хочешь уходить, то я могу петь тебе под гитару, мы можем посмотреть хороший фильм, поваляемся на диване, я почитаю тебе книжку, или послушаю твои рассказы. Знаешь, в этой крохотной квартирке, есть много вещей приносящих радость и утешение. Я бы показала тебе фильм «Сталкер», почитала бы тебе «Хоббита», спела свои любимые песни. — Я хочу остаться, — признает лорд. — И знаешь, у меня для тебя есть маленький подарок. Протягиваю ему крупную бусину сделанную из простого зеленого бутылочного стекла. Он принимает её, рассматривает, как сквозь стекло проходит свет лампочки. — Дети собирают такие на земле в будущем, хранят свои «клады» в коробках испод обуви. И мне эти их сокровища, кажутся ценнее всех богатств земных. Это сокровища чистой веры, они ни к чему не обязывают и не отягощают душу, они просто радуют тогда, когда это нужно и ни для кого, кроме тебя самого, не представляют никакой ценности. Вот, я дарю тебе, эту бесценную, ничего не стоящую драгоценность, чтобы у тебя было то, что я сделала своими руками, просто так, для красоты. — Спасибо, — наконец улыбается. И мы сидели на кухне, и смотрели кино, и читали книжки и я расчесывала ему волосы, а он рассказывал свои коварные планы.