Дрянь.

      1923 год.       Раздался телефонный звонок. София Яковлевна устало потянулась и подошла к столику у окна. Кому может прийти в голову беспокоить её в столь поздний час? Часы, кстати, показывали всего-то шесть вечера, но для Парнок это было уже поздно. Она подняла трубку и сдерживая зевок, спросила: — Да-да? — А..алло? София Яковлевна, Вы? — голос был смутно знакомый, но сонное сознание Сони отказывалось воспоминать. — Она самая... С кем имею честь? — Это Эфрон... Сергей, муж Марины Ивановны... — по ту сторону трубки послышался сиплый кашель. София хотела положить трубку, ибо говорить с бывшим соперником у неё желания не было, но Серëжа, точно зная об этом, затараторил: — Вы только не бросайте телефона, София Яковлевна, я с миром... Я... Извините меня, прежде всего, пожалуйста... "Занятно", — подумала Соня и достала из ящика сигару. — Допустим, извиню. Так что Вам нужно, голубчик? — Соня подожгла сигару и закурила. — Дело в том, что Мара, она... В общем, она сейчас в Праге, а я сбежал в Москву, бросил университет пражский, закурил снова, я... — Изменила? — спокойным голосом прервала его жалобы Парнок. Невнятное "угу" послужило удовлетворительным ответом. Она задумалась. — И чего же Вы от меня хотите? — Встречи. Если Вы в Москве, конечно. Встретиться, поговорить по душам... — Ваше счастье, Сергей Яковлевич, — усмехнулась Соня, выпуская облачко дыма в воздух. Она назвала ему адрес, где проживала, ещё немного послушала его всхлипы и кашель, но скоро прервала, предложив оставить все душевные терзания до личной встречи. Когда разговор завершился, Соня, зажав сигару в зубах, подошла к окну и взглянула на улицу. Сумерки понемногу делали еë фиолетовой и нагоняли на поэтессу небывалую тоску и ностальгию. В голове всплыли воспоминания о Марине, о страстном романе, об Асеньке, заплетавшей ей косы в Крыму, и о едких подколах от Серëжи и в его же сторону — от неё. Соня вдруг подумала: а ведь они действительно даже не поговорили нормально ни разу. Возможно, если бы появился хотя бы шанс, то по мальчишке бы не ударил так этот бурный роман... Впрочем, он был слишком раним, и прозвище "оленëнок" даже вне контекста рогоносца, как нельзя лучше, подходило ему. Куда больше, чем благородный лев, коим величала его Марина. Соня усмехнулась и снова выпустила дым в густой, сжатый воздух спаленки. Впрочем, от воспоминаний еë отвлëк стук в дверь. Соня удивлëнно вскинула брови и пошла открывать. Разумеется, в дверях она встретила Сергея. Грустного и как самой Соне показалось, с влажными глазами. — Не думала, что Вы воспримете моë согласие на встречу так... Буквально, — сказала Соня, посмеиваясь. Серëжа виновато улыбнулся: — Простите, София Яковлевна, добрый вечер... Я просто... Я не знаю, смогу ли в другое время, я... — Да проходите уж, — пожала плечами Соня, запуская гостя. Эфрон по еë мыслям почти не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Разве что, глаза запали глубже, а сам он точно усох. Серëжа снял чëрное пальто, свесил его на крючок и извлëк из его глубин бутылку, полную прозрачной жидкости. При виде спиртного глаза у Сони загорелись и она провела гостя в комнату, где иногда писала стихи, иногда засыпала там же. В общем, когда эта комната служила ей спальней, когда рабочим кабинетом, а когда и приëмной для гостей, пусть и очень малочисленных. Из серванта напротив дивана как-то изящно и быстро извлеклись две рюмки и опустились на низенький столик. Серëжа неловко похлопывал себя по коленям, наблюдая за суетой хозяйки квартиры. Теперь ему удалось разглядеть Соню получше, да и слепая ненависть, вызванная соперничеством, не очерняла внешность. Парнок была маленькой: много ниже его самого, и, сказать приличным языком, много объëмистее. На икрах, которые были видны из-под подола домашнего платья, виднелись вспухшие вены. Серëжа поëжился. Соня села рядом с ним, закончив свои хлопоты, и достала портсигар. — Будете? — спросила она. — Отчего ж нет, — ответил Эфрон, доставая одну сигару. Соня услужливо дала ему прикурить от своей. Серёжа сделал затяжку и закашлялся. — Крепкие... — Ага, — согласилась Парнок. Серёжа взял сигару в зубы и открыл бутылку. София перехватила её за горлышко, разлила водку по рюмкам, и, нисколько не гнушаясь, отпила прямо из бутылки. Алкоголь обжëг ей горло, она зажмурилась, а когда пришла в себя, спросила: — Так что случилось?       Серëжа, вздохнув, начал рассказывать Соне про то, как они уехали в Прагу, как всё было хорошо, как он поступил, а потом случился Костенька Родзевич, стихи, Мара стала реже бывать дома, реже ночевать, появился бешеный огонь в её глазах, а однажды она по ошибке зачем-то отдала ему письмо, в котором подробно описывала свои желания. "Сначала будет так: притяну тебя к себе, мой мальчик...", — цитируя, Серëжа чуть не проронил слезу прямо в рюмку. Соня слушала, слушала, и по мере развития рассказа, лицо её становилось всё мрачнее. Наконец, когда Серëжа прервался, Соня вздохнула, и откинувшись на спинку дивана, сказала: — Ну, это было ожидаемо, Серëжа. Эфрон поднял на неё взгляд. — Почему?       Соня повернула к нему голову и их глаза встретились. Серëжа вдруг подумал, что лицо этой женщины совсем не испортили морщины, которые, видимо, из-за недуга и стрессов с каждым годом изрезали его всё сильнее. Глаза у Сони были серые, ясные и печальные. А сейчас они глядели прямо — но не с жалостью, а с сочувствием. Парнок вздохнула: — А ты думал, она покрутит со мной, и успокоится на всю жизнь? — Серëжу смутил внезапный переход на "ты", но виду он не подал и только неуверенно кивнул. Соня распрямилась и упëрлась локтями в колени, сложив руки замком. — Нет. Никогда. Да и глупо было ожидать этого, женясь на поэтессе... Тем более, такой. — Что Вы.. Ты.. Имеешь в виду? Почему? — спросил Эфрон. Соня придвинулась ближе. — Пойми, — сказала она, вздыхая снова. — Что твоя, что моя любовь, — для неё лишь источники вдохновения и творческого подъëма. Как только эти источники иссякают, она будет искать новые. И так по кругу... — И ты это знала? — ужаснулся Серëжа. Соня кивнула. — Тогда почему не ушла? — Я старше, Сергей. Намного старше. И... Наверное, я понимала, что для её восходящей звезды крайне важно было напитаться от этого источника так сильно, как только возможно. Сама я в любовь уже не особо верила, но ей... Мне хотелось, чтобы она расцвела. Да и любила я её, ну... По-своему, конечно, но любила. Сергей поднял со столика рюмку. — Выпьем тогда за любовь? Соня отмахнулась. — Я за эту дрянь больше пить не буду...       Тем не менее, рюмку она подняла. Сергей хотел с ней чокнуться, но София завела руку дальше. Догадываясь о дальнейших действиях, Сергей скрестил свою руку с еë, и они выпили залпом, запрокинув головы. Затем, как-то синхронно попытались вернуться в нормальное положение, но ударились лбами. Соня зашипела от боли. — Боже правый, Софьюшка, как Вы? — снова соскочил на "Вы" Серëжа, и, приложив руку к сухой и жаркой Сониной щеке, заглянул ей в глаза. Впрочем, они были зажмуренны, но когда Парнок их открыла, в них блестели слезинки и отчаяние, которое полностью совпадало с отчаянием в глазах Серëжи. Сам себя не помня, он захотел сделать хоть что-нибудь, чтобы загладить столь глупую промашку, и не придумал ничего лучше, как прильнуть к Сониным растресканным губам. Парнок вполне себе, пусть и пьяно, но соображала, что происходит, а потому её крайне удивила собственная спокойная реакция на этот неожиданный поцелуй. Она прикрыла глаза и даже ответила с некоторым своим мастерством, и обняв Серëжу за плечи. Поцелуй вышел смазанный, пахнущий дымом сигар и водкой и отчаянный. Словно оба они — усталая женщина и разочарованный, пока ещё, наверное, юноша, нашли друг в друге омуты реки Леты, смывающей плохие и хорошие, любые воспоминания... — Простите, — прошептал Серëжа, когда оторвался от Сониных губ. — Как Ваша голова? — Чуть ещё болит, — ответила Парнок, игриво улыбаясь. Серёжа вновь потянулся к ней...       Глубокой ночью уже Соня в очередной раз проснулась от мигрени и обнаружила себя в объятиях у Сергея, на его обнажённом и жарком плече. Впрочем, вскоре она обнаружила, что платье еë надето задом наперёд, а у самой у неё пылают щëки. Соня ужасно занервничала и начала будить своего гостя, уже готовая разрыдаться. — Что, что такое?.. Что случилось? — у Серëжи заплетался язык. — Сергей, Вам... Вы... Пора.. Простите, голубчик, пора, пора... — лепетала Соня, смахивая слëзы, которые катились по еë щекам. Серëжа поднялся, выпрямился и, обнаружив свою рубашку и брюки расстëгнутыми, осознал, что случилось. — О боже, — только и сказал он. — Простите меня, Соня... — Ничего, ничего, — шептала Парнок, не прекращая плакать. — Просто уходите скорее, пожалуйста, прошу Вас...       Серëжа не стал возражать, несмотря на то, что была глубокая ночь, и идти пешком было бы долго... Он наскоро, кое-как застегнул рубашку и брюки, прошëл в прихожую и в темноте, на ощупь, отыскал своё пальто и надел его. Соня прошла в коридор, утирая слëзы подолом своего платья. Луна тихо высвечивала еë маленькую, слабую фигурку, которая показалась Серëже внезапно такой хрупкой и обречëнной. Он обулся, шагнул к ней и крепко обнял еë в последний раз. — Простите, Софьюшка, — прошептал он в еë спутанную рыжую гриву, которая, впрочем, в лунном свете казалась серебристой. — Простите и прощайте. — Прощайте, прощайте, Серëжа, — также шëпотом ответила Соня. Хлопнула дверь. Звякнула связка ключей в руке Парнок. Она прижалась спиной к стене и съехала по ней, давая волю слезам, мыслям и душевному теплу, которое новой рекой разливалось у неё в сердце.       Больше они не виделись никогда в жизни. Наутро Соня много курила, силясь то ли забыть, то ли вспомнить подробнее вчерашний день и случайную эту, такую нелепую, и такую нужную им обоим встречу. Что это было? Ответ в голову не приходил, как бы Парнок ни силилась его отыскать. Правда, через три года из-под еë руки вылетели лëгкими ласточками четыре строфы об олене в чаще вечернего леса... Но о предыстории этих стихов не знал никто, да и сама Парнок предпочла не распространяться.