Тайна герра Розенберга

— Вы можете быть холодны ко мне, но это не отменяет того, что вы огонь… что ваше присутствие греет мне душу… м-м-м… Что от вас горит зад?! Нет, всё не то! Етиццкий контрабас, да как флиртовать с этим Антонио Сальери? На стол с гулким хлопком приземлилась увесистая папка с партитурами, а вслед за оной последовал Моцарт. Он ловко запрыгнул на жалобно скрипнувшую мебель. При этом он сумел лихо скинуть с плеч леопардовой расцветки камзол и лёгким движением руки отправить его на спинку стула. Благо, в кабинете никого не было — опять клевали бы мозги за его выкрутасы. Вольфганг довольно улыбался, оглядывая комнату с непривычного ракурса. Возможно потому, что он сидит на столе, из высокого окна Бургтеатра его «вызывающее» поведение слишком хорошо видно, но это, знаете ли, не его проблемы! Это проблемы всяких ханжей, снобов, всяких благовоспи-итанных, всяких пра-авильных. Не понять им, несчастным, что так жить интереснее. Интереснее сидеть на столе, играть в «пол это лава», спать под кроватью, а не на кровати, хватать жеманных девиц за юбки, ярко одеваться, громко смеяться, изображать котика, целовать тех, кому повезло оказаться на его пути… К слову, Моцарта нынче утром опять за эти невинные шалости отчитали, а потому был повод придумывать новые с ещё большим пылом. — Ла-адно, я все равно тебя достану, герр Сальери, — с ласково-маньячной улыбочкой пропел Моцарт, сладко потягиваясь. Как он, наверное, хорош сейчас, зайди сейчас в комнату строгий капельмейстер, даже он бы не удержался бы от комплимента. Как минимум. Летняя белая блуза, свободная, но на свете Солнца, весенние лучи которого золотистым веером раскинулись по комнате, почти прозрачная и открывающая юношескую стройность, вкупе с медовыми в этом мягком свету волосами… О, по мнению самого маэстро Моцарта (скромному!), он стал похож на ангела с крылышками. Вольфганг даже повернулся к окну — может, хоть оттуда видно, как он сидит такой красивый? Как назло, на обычно оживлённой аллее, теперь в связи с весенними деньками вдобавок подёрнутой зелёной дымкой едва распускающихся листьев, никого не было. Рыхлый мягкий чернозём под окном — цветы там ещё не посадили — хранил воспоминания о прохладе снега. Глядя на столь комфортное место существования, Моцарт порой фантазировал, как здорово, наверное, быть цветком. Ты радуешь людей, но остаёшься на своём месте. Потому эту жизнь пытаются запечатлеть и порадоваться ей, ведь всем известно, что она недолгая… «Будь я цветком, наверное, я был бы подснежником, цветком на грани смерти-зимы и жизни-весны,» — с лёгкой печалью подумал он, но её как ветром сдуло в ту же самую секунду. Моцарт увидел идущего по аллее Розенберга и его лицо приняло выражение мордашки котёнка, увидевшего воробья. Розенберг Моцарта не увидел, а потому продолжал спокойно идти, опустив, однако, голову вниз — словно что-то искал. Вольфганг со своего обзорного пункта вперёд директора зыркнул — а там пусто. Справа и слева лишь зелень свежая прорывается — золотых слитков или загадочных писем не видно. А Розенберг семенит и семенит — глаз от земли не отрывает. Тут уж Моцарта одолело старое доброе любопытство. Выгнувшись ключом басовым, музыкант таки отворил окно, и тут же в него высунулся по пояс. — Герр Розенберг, добрый день! — непривычно приветливо заорал он, маша одной рукой, а второй держась за раму. Директор остановился как вкопанный. «Наверное, подумал, что ему послышалось, я же с ним редко здороваюсь вот так. Сегодня, считай, первый раз,» — здраво рассудил Моцарт. И завопил уже во всю силу лёгких, чтобы наверняка. — До-брый день! Ро-зен-берг! Ро-зен-бе-ерг! До-брый де-е-ень!!! — он даже стянул со стула леопардовый камзол и помахивал им теперь аки флагом. Но тут в его раскрытый рот едва не залетело какое-то непредусмотрительное насекомое — Моцарт в отвращении взвизгнул, закашлялся, плюнул в чернозём, едва не вывалившись из окна. Забалансировал на краю. Наконец, он нашёл центр тяжести и безопасно устроился на подоконнике. Смотрит — а Розенберга словно и не было. «Не могло же мне показаться,» — нахмурился Моцарт. Он внимательно огляделся, и успел увидеть, как Розенберг сворачивает за угол здания — бордовый камзол и забранные в хвост седые волосы слишком выдавали своего обладателя. Не говоря уже о блестящей на солнце лысеющей макушке. — Он что-то задумал, надо посмотреть! — счастливый аки само солнышко Моцарт скатился со стола и бросился к двери. Юноша успел хорошо изучить и сам Бургтеатр, и его окрестности — если сейчас он пробежит театр насквозь, и выйдет через дверь для персонала, он аккурат окажется в месте, через которое рано или поздно пройдёт Франц. «Если приду рано — то подкараулю и спрошу, чего он бегает, если поздно, то я его увижу и сам за ним побегаю,» — с восторгом констатировал Моцарт, большими прыжками несясь по коридору. — А-ой! — он сбил кого-то с ног, но в пылу погони за разгадкой тайны даже не стал останавливаться, только прокричал извинения. — Моцарт! — мда, все прелести этого голоса он запомнил слишком хорошо ещё при первой встрече. И в любой другой момент Вольфганг остановился бы, дабы милостиво подать руку Антонио Сальери и быть может отпустить при этом пару шуток, но сейчас ему было слишком некогда. — Это не я, вам показалось! — с насмешкой крикнул молодой композитор. Несколько шагов он даже пробежал спиной вперёд, но интерес к тайне Розенберга пересилил интерес к персоне поправляющего одежду Сальери, и Моцарт, махнув рукой, бросился к лестнице, вернее к перилам. Не заколебавшись ни на секунду, он съехал по ним до лестничной площадки, потом ещё раз, ещё, аж голова закружилась, но вот он уже почти у цели. Тёплый ветер окутал его небольшую фигуру и шальную голову, повлёк навстречу маленьким приключениям, которые потом долго и нежно вспоминаешь с улыбкой… Или это не про Розенберга? Неважно, Моцарту просто было весело. Накинув поверх блузы камзол, он помчался к приоткрытой двери, за которой виднелись начавшие пробуждаться деревья и с минуты на минуту должен был начать виднеться Розенберг. — Моцарт стойте! — запыхавшийся голос придворного композитора в самом деле заставил Моцарта остановиться от изумления. Он что, бежал за ним? «Этот-то зануда, наверное, и ребёнком не бегал,» — фыркнул про себя Моцарт, оборачиваясь к догонявшему его мужчине. Щёки смуглые горели, очи чёрные блистали, волосы растрепались, камзол съезжает, сам чуть не задыхается. Вольфганг аж залюбовался, интересно, каким способом помимо бега можно привести это создание в сей чудный вид? — Вам что, весна в голову ударила?! — возмущённо прошипело итальянское создание. — У вас всё в порядке? — У меня да, — кокетливо мурлыкнул Моцарт, окидывая Антонио таким взглядом, что тот на шаг отступил, опершись спиной на дерево. — А вот у Розенберга с головой неладно, — заговорщически добавил Моцарт, многозначительно подёргав бровями. Мол т-с-с, это будет наша с тобой маленькая тайна. Сальери скептически улыбнулся, окинув взглядом местность. — Здесь даже нет герра Розенберга. — Может, он уже ушёл, пока вы тут меня отвлекали, — вздёрнул нос Моцарт, одновременно выискивая местечко для засады. — Я ему из окна добрый день заорал, аж по пояс высунулся, чуть не выпал, а он не ответил, взял да убежал. — И вы считаете, с головой непорядок у Розенберга, ясно, — самодовольно покивал композитор. Моцарт возмущённо всплеснул руками, подошёл вплотную. — Он искал что-то, — так серьёзно, как только мог, прошептал Моцарт, нарочно приближаясь губами к уху Антонио. — Спокойствия он искал, вот что, — процедил Антонио. Но тут его взгляд слегка изменился: мужчина прижал палец губам. Вольфганг тоже невольно прикрыл свой рот рукой и медленно обернулся. В нескольких десятках шагов он увидел знакомую фигурку с тростью в руке, что всё так же не отрывала взгляд от земли. И оч-чень подозрительно старалась скрыться в тени. — Видите, ищет, — прошелестел Моцарт, не упустив возможности прижаться к собеседнику, мягко отгонявшему отпавшей веткой сию пылкую натуру. — Следить за человеком нехорошо, — так же шёпотом ответил Сальери, не спуская тем не менее глаз с директора Бургтеатра. — Какой вы скучный. — Какой вы наглый. — Посмотрите, мы прекрасно дополняем друг друга…что бы это значило? — Да отцепитесь вы уже от меня, прилипли как банный лист! — Хотите со мной в баню? — Моцарт! — Т-ш-ш! Моцарт прижал ладонь и к губам Сальери, и к своим. Розенберг остановился, но потом продолжил свой путь. Вольфганг искренне порадовался, что надел сегодня леопардовый камзол, а не розовый, такой яркий цвет точно был бы заметен среди ещё почти голых деревьев. Ну, а Сальери как всегда был в чёрно-белом одеянии, за него точно волноваться не стоило. — Я не выдал вас только потому, что мне было бы стыдно самому показаться шпионом и вашим сообщником, — проворчал итальянец, убирая за запястье наглую рученьку от своих губ. Моцарт довольно усмехнулся. — Можете и дальше не выдавать. Мне все равно любопытно, что Розенберг делает в одиночестве и почему ходит пешком, а не ездит в карете. Может, он колдун, и ищет волшебные травы, чтобы его император милости не лишал. — Моцарт, хватит пороть чушь, — устало отмахнулся Сальери. — А что мне предлагаете пороть, вас что-ли? — М-моцарт… — Вот с таким испуганно-милым лицом и оставайтесь, а я пошёл за Розенбергом следить, чао! — Моцарт картинно откланялся, послал на прощание воздушный поцелуй двумя пальцами — ну, а что, смутить Сальери — это святое, — и заскользил неслышной пёстрой тенью среди тонких деревьев. — Ну уж не думайте, что я позволю вам это сделать, — Сальери всё же настиг Моцарта, и тот впервые подосадовал на близкое присутствие этого человека. С тихим вздохом он положил руку на запястье схватившего его за плечо Антонио, и принялся по одному разгибать сомкнувшиеся пальцы, ласково приговаривая. — Если. Так хочешь. Идти за мной. То иди молча. Не мешай. — Да как вы смеете! — щёки Сальери вспыхнули сильнее, чем после пробежки за Моцартом. — Зря я вообще пошёл за вами, я ведь думал, у вас что-то случилось! А вы занимаетесь чепухой, грозящей перерасти в опасную авантюру! Так он и шёл вслед за довольнющим Моцартом, шёпотом приговаривая, что не следит, нет, ни разу не следит, он контролирует наглого мальчишку! Сдерживает его от глупостей. А Моцарт тем временем наблюдал уже за совсем небольшой, но всё так же заметной благодаря острому зрению точкой-Розенбергом, что направлялась отчего-то не в оживлённую сторону города, а в подозрительный квартал — Моцарт знал, что квартал подозрительный, потому что сам посещал там всякие подозрительные заведения и задирал подозрительных личностей. Антонио притих, но всё так же шёл на пару шагов сзади него. Верно, он тоже заметил несвойственное поведение Розенберга. — К разбойникам идёт, — уверенно шепнул Моцарт. — Сейчас наверняка переодеваться будет, вон он, серую накидку до пят из тайника вынимает. Розенберг и в самом деле, вот так раз, вынул на глазах изумлённых музыкантов кирпич из стены дома и достал оттуда неприметную одежду. Перед этим действием он, конечно, оглянулся по сторонам, но ранее Вольфганг как бы случайно увлёк Антонио в кусты, сквозь которые Розенберг был им виден, а они ему нет. — Увольте, на эти мощи взгляд не кину, это неприлично, — благочестиво закрыл глаза ладошками Сальери, когда Розенберг скинул свою привычную одежду. — Он колду-ун, говорю тебе, но скажу прямо, ничего не теряешь, — поражённо шептал Моцарт, не спуская глаз с объекта наблюдения. Тем временем переодевшийся Розенберг ещё шустрее задвигал ногами, и пошли эти ноги в самом деле в подозрительный квартал. В том людном месте Моцарт с Сальери прятаться уже не могли. — Сделаем вид, что пошли некультурно выпить, — прошипел Вольфганг, цепляя Сальери за руку так, что аж рукав затрещал. Вместе с воздухом, в котором вмиг сгустилось напряжение. — Вы имели в виду «культурно выпить»? — Нет, в таком месте я имел в виду некультурно выпить — надраться, бухнуть, напиться вдребезги, но к сожалению, сегодня мы только делаем вид… — …Я не собираюсь участвовать в этой бессмысленной затее, — взвизгивал Антонио, пока Моцарт буквально тащил его за собой. — Да отпустите вы меня! То с ног сбиваете, то руку отрываете, ну куда это годится вообще?! — В мужья. — Что?! — Что? Не уж я, говорю, упущу возможность прищучить Розенберга? Вон он уходит уже, пошли скорее! В общем, вырваться Антонио так и не сумел. Моцарт этим фактом, признаться, довольный остался. Теперь они следовали в полусотне метров от загадочного директора, по узкой улочке, под не слишком дружелюбными взглядами здешних обитателей. По носу бил запах отходов и гнилых фруктов, Антонио морщился, но терпел, периодически Моцарт даже хотел хвалить его за выдержку. По краям вечно тенистых проулков между домами ещё лежал снег, грязный и неуместный. Ещё и вперемешку с опилками. Это в лесу или тихом месте снегу весной можно порадоваться, в городе же он как-то не к месту. Впрочем, конкретно этот снег Моцарту с Сальери помог: не имея возможности идти близко к Розенбергу, они могли лишь догадываться, между какими домами проскользнул директор, но оставленные на снегу следы им помогли. — Мать моя муза, я знаю, куда он идёт, — изумлённо прошептал Моцарт, когда по следам они вышли — он вышел, ворчащий Сальери был вытащен едва ли не за шкирку — на открытую местность. — В кабак? — Нет, в каб… Чёрт. Чудесное слово, даже задом-наперёд произносится как кабак, но шёл он не туда… — Моцарт многозначительно хлопнул Антонио по плечу — тот чуть в снег не сел — и пальцем тыкнул в какое-то одноэтажное деревянное здание с чёрными окнами, стоявшее на отшибе. — Ну и что это? — собрав в тоне весь скепсис мира процедил Сальери. — Это, друг мой… — …Бордель? — ахнул в ужасе Сальери и тут же закрыл рот руками. — НЕТ! Но ваш ход мыслей мне нравится, — расхохотался Вольфганг, ободряюще похлопывая Антонио по спине. — Это дом какого-то не то знахаря, не то колдуна, — уже тише добавил он, опасливо оглядываясь по сторонам. — И лучше бы нам отойти в сторонку, тут всякие шастают. — Всякие вроде вас, — слегка дрогнувшим голосом добавил Сальери, уже привычно следуя за своим шебутным коллегой. — Откуда вам известно его назначение? — Мне рассказывал об этом месте один местный выпивоха, когда я жаловался на проблемы в отношениях с понравившейся мне особой, советовал купить приворотное зелье, — очень ровно сказал Моцарт, стараясь ничем не выдать, на кого именно он жаловался. — Это у вас проблемы?! У? Вас?! — задохнулась от возмущения эта самая темноволосая и строгая особа родом из солнечной Италии. — Да вы… вы… весь Бургтеатр очаровали! Только и знаете, как… крутить! Всякими местами на теле! И всякими людьми! И всякие романы! — После, после, — в смущении и раздражении отмахнулся Моцарт, не сводя взгляда с окна. — Мы здесь вообще-то по другому делу. Сальери прошипел что-то нелестное по-итальянски и умолк, а Вольфганг на цыпочках пошёл к окну. Антонио испуганно задёргал его за край камзола, но юноша вообще не видел смысла останавливаться, когда пройден уже столь большой путь и загадка почти разгадана. Сзади раздался обречённый вздох и мягкие шаги. Через пару шагов Вольфганг почувствовал сильный запах засушенных трав и специй — чабреца, шафрана, корицы, шалфея, табака… По носу эта ароматная бомба била знатно, и он едва сдержался, чтоб не совершить взрывной чих прямо у окна. Так как они обошли дом сзади, вряд ли кто-то мог их видеть, но Вольфганг все равно периодически крутил головой — не наблюдает ли за ним какой любопытный зевака. Осторожный Антонио, казалось, вот-вот потеряет сознание от таких сногсшибательных приключений. Он снова дёрнул Моцарта за рукав и что-то жалобно пискнул, но Моцарт приложил палец к губам — он наконец услышал голоса из окна. Антонио тоже притих. — Волшебная мазь готова, — гулко прохрипело существо, пол которого лишь по голосу определить было сложно даже чутким ушам авантюристов. К слову, глаза последних были уже где-то в поднебесье, а челюсти на земле. — Держите, здесь столько, сколько нужно, и немножко больше, только поговорите со мной, пожалуйста, — голос Розенберга оба узнали без труда. Звякнули монеты. — Эта мазь… она… точно уничтожит их? — И следа не останется, и мокрого места, хе-хе. Антонио подавился слюной и, стараясь не издать ни звука, судорожно задёргал горлом, а Моцарт от нервов и всей этой ситуации едва сдерживался от защитного смеха. Так они и пыхтели, сидя на корточках и зажимая рты руками. — Я ненавижу всё это, каждую весну одно и то же, — в сердцах бросил Розенберг. — Надеюсь, мазь мне поможет. — Главное, не показывайтесь на Солнце, — проскрипели ему в ответ. — Фу, солнце, как же я его ненавижу. — А я люблю, — задумчиво буркнул граф. — Хотя сегодня я старался не смотреть на него, и весь день ходил, опустив лицо в землю. Может, поэтому мазь в прошлый раз не подействовала, чтобы их уничтожить, надо ненавидеть всё, что с ними связано? — Вот верный подход! — рявкнуло существо, и от этого рыка что-то горько сжималось внутри Вольфганга. — Ненавидеть, да. Ненависть — большая сила, а люди глупы, не умеют ею пользоваться. С ненавистью творится самая сильная магия! — Н-наверное, только любовь может быть ей противодействием, — подобострастно проговорил Розенберг, верно, стремясь произвести впечатление сведущего в магии человека. Но в ответ ему раздалось лишь глухое недовольное ворчание. — Это так, но если хотите быть сильным, в вас должна быть только одна ненависть, и никакой любви! Ни к кому и ни к чему! Она вам и не понадобится, если будете сплошной ненавистью, как и я. Я даже псевдолюбовные снадобья готовлю с ненавистью. — Но разве можно так жить? Совсем-совсем без любви? — и тут Моцарт впервые услышал в голосе сварливого Розенберга… слёзы. В горле стал ком, и юноша в растерянности посмотрел на погрустневшего и побледневшего Сальери. — Ну вы же как-то живёте, — противно проскрипели Розенбергу в ответ. — Всю жизнь жили. На вашем месте я давно бы уже научился пользоваться ненавистью. А вы тратите её на всякую ерунду: жалуетесь на свою внешность, на талантливого мальчишку в розовом камзоле, который вас задирает, на талантливого мальчишку в чёрном камзоле, который не замечает вашей заботы. Да им до вас дела нет, над вами лишь смеются за спиной, за ваш нелепый макияж и смешные повадки… да за всё! Кто не смеётся, тот притворяется, будто вы нужны. Никому вы не нужны, граф, только самому себе. — Это неправда! — неожиданно зло вскричал Розенберг, и, похоже, топнул ногой, за неимением трости, которой обычно стучал по полу. — О, похоже, вас за живое задело, — расхохоталось создание. — Правда глаза режет и язык чешет, да? — Замолчите! Я плачу вам за разговор, просто за человечный душевный разговор, которого мне не хватает в этой несчастной жизни, а что делаете вы?! — Если хотите человечного разговора, граф, то вы обратились не по адресу, — тихо прошипел таинственный собеседник. — Человечность за пределами этого дома. А здесь нет того, что ищет ваша слабая натура. Нет надежды, нет любви, нет света, есть только сила, магия, и ненависть, ненависть, липкая и тёмная как смола! — С каждым словом одержимый визг становился всё отвратительней, по телу Моцарта давно уже шли мурашки, а теперь и вовсе сковал ледяной ужас. Он посмотрел на Сальери и увидел, что у того дрожат губы, а в глазах стоят слёзы. Грохнула дверь, раздались быстрые шаги — Розенберг, верно, тоже испугался этого жуткого воя. Моцарт, поняв, что он сам, да заодно и Сальери, теперь слишком близко к какому-то безумному колдуну, наконец включил мозг и почувствовал справедливое опасение. — Смываемся отсюда, надо догнать его, — прошептал он Сальери, и хоть шёпот его был едва различим за гомерическим жутким хохотом из окна, Антонио всё понял и кивнул. Им удалось уйти незамеченными. Когда дом скрылся из виду, оба композитора облегчённо выдохнули. И переглянулись, даже слов не надо было, чтобы понять: они думают об одном и том же. И оба понимают, что никогда туда больше не вернутся. Даже из любопытства. — Так, где Розенберг, надо поговорить с ним, — выдохнул Моцарт, хватаясь за бок — от бега его знатно кололо, но останавливаться он не собирался. — Подожди, отдышись, нам его не догнать, — простонал Антонио, хватая юношу за руку. — Ну или мне дай отдышаться, у меня за эти два часа с тобой приключений больше, чем за две недели. — Он расстроен, и у него есть какая-то мазилка, чтобы кого-то уничтожить, а вкупе с тем, что я мальчишка в розовом камзоле, а ты в чёрном, которые его задирают и не замечают, уничтожить он может хотеть даже нас! — тараторил Моцарт, выволакивая уставшее тело Антонио на свет. — Пошли-пошли-пошли. — Тебя сейчас пошлю куда подальше, — выдохнул Антонио. Розенберга они не нашли и не догнали. В стене дома, где был тайник за кирпичом, Моцарт нащупал лишь серый плащ Розенберга — значит, тот уже ушёл. Быстро он убежал, однако… Моцарт задумчиво потыкал в ткань, поковырял ногтем нагретый камень. Антонио, понурившись, стоял рядом. — Не хочу верить, что с ним происходит такое, — сказал он, заметив взгляд Вольфганга. Взгляд Вольфганга, однако, тут же сделался испуганным и устремился куда-то позади Антонио. — Что происходит? Что вы, двое, здесь делаете?! Сальери, друг мой, что это значит?! — Розенберг, запыхавшийся и злой аки тысяча шершней, появился как чёртик из табакерки. И напугал до чёртиков и Моцарта, и Сальери. Те сразу невольно встали по струночке и плечом к плечу. Моцарт бросил смущённый взгляд на вынутый кирпич и торчащую из тайника накидку. — Вы следили за мной, — уныло констатировал Франц. Его взгляд потух. Моцарт и Сальери не могли произнести ни слова, а директор молча вытащил из кармана плаща забытую ранее мазь. Вольфганг сглотнул. — Прежде, чем вы уничтожите нас этой штукой… — торжественно начал он, но ему тут же прилетел подзатыльник от Сальери. Розенберг выглядел так, будто ему предложили станцевать вальс с осьминогом, а потом сыграть с оным свадьбу. — Моцарт, вы на солнце перегрелись? Или вы веснушка?! Это мазь от веснушек! От моих чёртовых ненавистных вес-ну-шек которые я скрываю за этим нелепым макияжем! И которые так и лезут, когда начинается весна, ни белил, ни румян не хватит! — Розенберг, поняв, что терять нечего, открыл наконец свою маленькую тайну, и не забывал стучать тростью. — От веснушек… — прошептал Сальери, уставившись на скляночку. — От веснушек?! — изумился Моцарт. — Но… веснушки, это же красиво! За что их не любить? Веснушки такие солнечные, такие волшебные, словно звёздное небо отпечаталось на лице! У меня они тоже есть, хоть и почти незаметные, но мне они нравятся. Я бы хотел, чтобы у меня было много веснушек, можете мне свои отдать. — Не вам решать, как мне относиться к собственной внешности, — запальчиво фыркнул Розенберг. — И оставьте ваши дурацкие шуточки при себе. Сальери, а что же вы молчите? Стыдно? Я думал, вы не такой. — Сальери не виноват, это я его за собой потащил, — выпалил Моцарт, чуть ли не прикрывая своим телом покрасневшего Антонио. — Мы мимо проходили, я Антонио хотел экскурсию по злачным местам провести, взбодрить его как-то. Смотрим — вы выходите, плащ сюда сунули, камзол надели и ушли. Антонио говорит: нам причудилось. А я говорю нет, всё взаправду, спорим на пиво! Вот, я плащ показал. И как раз вы пришли. — Что же, поверим на слово, хоть ваше, Моцарт, слово, редко бывает стоящим, — дёрнул уголком рта Розенберг. Но лицо его слегка посветлело и взгляд смягчился — Моцарт понимал, что старое, и без того израненное разными проблемами сердце, лучше не тревожить правдой о том, что они слышали и как давно за ним следили. Каким вредным он ни был, лучше успокоить. Моцарт мог только радоваться, что умеет выдумывать на ходу. — Герр Розенберг, в качестве извинений, — деликатно кашлянул Сальери. — приглашаю вас на ужин. Это неформально и не по правилам этикета, но мы работаем вместе, так может, почтите меня и герра Моцарта своим присутствием завтра вечером? Раз уж сегодня, — кинул он на светящегося Моцарта хитрый взгляд, — нам с герром взбодриться в злачных местах не получилось. — Пожалуйста, — умильно пропел Моцарт, складывая ладони лодочкой. — Я был не слишком…ладно, я был неучтив и бестактен, но это лишь даёт шанс исправить ошибку разговором и вниманием. — Ох, замолчите, — отмахнулся Розенберг, и не будь на нём столько белил, наверное, видно было бы, как он покраснел. — Ещё скажите мне прийти в веснушках. — Приходите в веснушках! — тут же выпалили Сальери и Моцарт. — Я никому не показываю лицо без макияжа, только утром и поздним вечером меня можно застать без него, — задумчиво проговорил Розенберг, глядя на баночку. — Знаете, когда всё детство слышишь издёвки по поводу своей внешности… «Крючконосый», «конопатый», «да какой из тебя граф, тощее убожество», к зрелым годам надеваешь ту маску, которую ношу я. И я слишком сросся с ней. Совместного вечера, комфортного для всех троих, у нас не выйдет, — печально добавил он, крепче сжимая склянку. — Но благодарю, не скрою, предложение немного согрело мне сердце. Последнюю фразу он сказал непривычно тихо, да и весь этот небольшой монолог Моцарт не узнавал въедливого и вредного старика, который кричит «слишком много нот», говорит нарочито противным голосом и придирается к любой мелочи. Лишь теперь Вольфганг понял, что является причиной такого поведения, и почувствовал, что это будет ему уроком на всю жизнь. — Если вас начала душить ваша маска, то лучше её снять. Это не сиюминутный процесс, но он окупается, — негромко и серьёзно сказал Моцарт. Розенберг в удивлении воззрился на обычно беспутного и задиристого юношу. — Даже с внешности можно начать, перестать мучить себя макияжем и сведением веснушек, ведь это причиняет вам боль. Между прочим, веснушки всегда и у всех красивые. — Не думал, что буду когда-либо соглашаться с герром Моцартом, но здесь я подписываюсь под каждым словом, — добавил Антонио, одобрительно кивнув Вольфгангу. — В любом случае, предложение в силе, и я к вашим услугам, мой друг, если вам захочется поговорить. — Мой друг, — прошептал одними губами Розенберг. — Друг. Вы никогда так раньше не говорили. — Но мы же оба знали, что этот день однажды настанет… — Не знал. Надеялся только, — вздохнул Розенберг. Он улыбнулся и открыл баночку. Содержимое с влажным шлепком плюхнулось рядом с кустиком зеленеющей травы и медленно принялось впитываться в землю. Моцарт с Сальери радостно переглянулись. — Раз уж сегодня такой чудесный весенний день, оставляю напоминание о неприятных моментах здесь, — добавил директор, вскидывая голову. — Я, к слову, мог бы разбить эту банку о стену, но как бы кто потом не поранился осколками. — А я знал, что вы хороший! — крутнулся вокруг своей оси Моцарт, победоносно вскидывая кулак вверх. Сальери покачал головой и закатил глаза, но Моцарту было от этого только радостнее. — Ну то есть не знал. Надеялся. — Подытожим: как показала практика, надежды на что-то светлое очень часто оправданы и в итоге приносят нам счастье, — добавил Антонио. — Даже если я надеюсь на внимание, кое-какой о-со-бы, а?! — подпрыгнул к нему Моцарт. — Тоже оправданно? И наконец-то, наконец-то Моцарт увидел в этих бархатных карих глазах изумление, понимание и смущение. Что сказать, приключения сближают! Даже флиртовать не понадобилось. — А… ой… да, — прошептал Антонио, заалел ланитами и больше уже ничего не говорил, да и не нужно было. После того, как с шутками-прибаутками проводили цветущего как майская роза Розенберга, говорящего, что он не хороший, а вредный, просто сегодня день солнечный и на сердце светло, композиторы отправились любоваться закатом. И обсуждать этот необычный весенний день, когда маленькая тайна Розенберга стала ключом к разгадке более глобальный тайны. *** На следующее утро Розенберг привычно подошёл к зеркалу в одной белоснежной ночной рубашке, с распущенными волосами и чашкой утреннего кофе в одной руке. Крутнулся так, сяк, постоял, умудрившись глянуть на себя в профиль. Хмыкнул, улыбнулся слегка. Веснушки радостно смотрели на него. Хоть кожа и часто была скрыта под косметикой, природу не обманешь. Весной Солнце как цветы вызывает их, а что касается Розенберга, вызвало и на лице, и на шее, и на плечах, и даже немножко на груди. Одарило любовью сполна. — И кто мне сказал, что с вами некрасиво? — проворчал Франц, отпив несколько глотков кофе. — Любовь солнца. Это даже звучит красиво. Красивые вы. Связаны с весной, а та с надеждой и жизнью, а всё это вместе с чем-то большим и светлым, которое есть везде, где есть сердце, открытое для любви. Хм, и что же я разболтался, зафилософствовался, — посмеялся он, ставя чашку на стол. — Говорю сам с собой. Ну лучше уж с собой, чем с тем алхимиком из трущоб, который не хочет знать ни солнца, ни любви, ни красоты в мелочах вроде… Он собирался уже привычно нанести макияж, но одна мысль побудила его положить кисточку и закрыть баночки с кремом и белилами. — …А приду-ка я сегодня в веснушках.