После ее ухода

Он попеременно целует каждый палец, трется колючей щекой о ладонь, как преданный пес. Тошнота накатывает волнами: раз — сухие губы, так отличающиеся от нежных и мягких; два — щетина против бархата кожи, три — плебейское преклонение. Мария прикрывает глаза, моля Бога, чтобы на ее лице не отразилась вся степень отвращения. Она тяжело сглатывает, и Женя лукаво улыбается, принимая это за возбуждение. — Дорогой, не мог бы ты побриться? — против воли выпаливает она, и муж недоуменно поднимает взгляд. — Ты же всегда любила меня с щетиной. Потому что любила. Потому что хотела тебя. Внутри — глубокая тьма. Маше думается, что это конец. Она иронично вспоминает простую истину: не смотри в бездну, иначе бездна посмотрит в тебя. Теперь уже неразличимо — то ли она смотрела слишком долго, то ли сама изначально была той самой бездной. А что, впрочем, живого в ней было? Галерея воспоминаний и моментов кажется серой и фальшивой. Кукольные улыбки, желание большего, сцена, интриги шоу-бизнеса. Все это с такой легкостью стало частью ее жизни, что вывод напрашивался сам собой. Она перевернулась на другой бок, и, не моргая, стала рассматривать лежащего рядом мужа. Его грудь спокойно вздымалась, морщины на лбу разгладились, и сам он во сне казался счастливым, молодым и беззаботным. Маша против воли поморщилась. Тюфяк. Засыпать сложно. Ощущение совершенно чужого тела рядом с ней заставляет стиснуть челюсть и, насколько это возможно, передвинуться на самый край постели.

***

Вместо капучино на столе располагается американо, и Мария все крутится возле камеры, стараясь найти нужный ракурс. Совсем скоро стартует прямой эфир, а круги под глазами не скрывает даже толстый слой тонального крема. Она вертит штатив и лампу так и эдак, чтобы минимизировать кошмар ситуации, но вскоре вздыхает, и снова прикладывается к бумажному стаканчику. Напиток обжигает горло, заставляя поморщиться. Горечь окропляет губы, на секунду оскорбляя память воспоминанием о том же самом вкусе, смешанном с помадой женщины, уже бесповоротно покинувшей ее жизнь. Она чуть сжимает губы, отгоняя вкус, и вместе с ним отрывки былых моментов. Презрение. Я испытываю только его. Она повторяет это вновь и вновь, словно мантру, которая станет реальностью, если произнести ее еще сотню раз. Когда эфир запущен, на ее губах играет приятная искусственная улыбка. Она радостно щебечет о грядущих спектаклях, и упорно старается не читать комментарии. Когда взгляд все же соскальзывает вниз, дыхание перехватывает от частоты мелькающего имени. Она сглатывает, понимая, что задыхается, и снова пытается проглотить мерзкий ком в горле. Мария отключает комментарии, и старается поддерживать на лице улыбку, хотя четко понимает: сегодня тик ток наводнят нарезки из ее прямого эфира. Она старается сдержать злые слезы, когда осознает, что вспышка боли и печали, которая вспыхнула на ее лице, задержавшись на доли секунды, вновь станет предметом глобального обсуждения. Будто она товар, характеристики которого обсуждают. Снова. Как писал один из комментаторов — наверно, Лаура ее бросила… Гнев вспыхивает и так же быстро уходит на задний план. Наверно, так и есть. Наверно, стоит это признать. Лаура ее бросила.

***

Они сталкиваются на каком-то бесчисленном модном показе. Мария позирует очередному молодому фотографу, когда слюна вдруг становится вязкой, а дыхание перехватывает. Мгновения полнейшей дезориентированности сменяется судорогами, вдруг забившимися в животе. Она глубоко вздыхает, и совершает еще одну ошибку: легкие наполняет аромат, который полностью лишает рассудка. Это «BALADE SAUVAGE», и нет никаких сомнений в том, кому он принадлежит. Этот запах смешан с горьким запахом кожи. Он уникален в своей неуникальности. Она больше ощущает, чем слышит, тонкие вибрации смеха. — Да? Что вы говорите? Ну, Алексей, именно так. Я бы вам поверила, не будь ваше выражение лица столь… — конец фразы тонет в кажущемся оглушительным хохоте. Большая часть ее сознания кричит о бегстве. Не оборачиваясь, не жалея ног на высоких каблуках и репутации, просто сбежать. Остальная — стонет, заставляя руки задрожать, и медленно, но неукоснительно повернуться. Она, конечно, в Dior. Продуманные образы, перекликающиеся с ароматом парфюма. Как пафосно. Мария хочет закатить глаза, но взгляд не в силах оторваться от стройного силуэта. Черный шерстяной жакет, сидящий на ее фигуре, будто создан именно для нее. Красные вставки, облегающие линии талии, кажутся провокацией: эти красные нити призваны привлечь внимание, выразить скрытую агрессию, грациозность и опасность мягко ступающего хищника. В своем неизменном мягком D&G она чувствует себя незащищенной и обнаженной. Она ищет. Она ищет взгляд, лихорадочно блуждая по телу напротив. И дожидается. Голубые глаза останавливают на ней свой бег, пристально осматривают каждый уголок обнаженной кожи. Секунды растягиваются в вечность. До тех пор, пока губы не складываются в чуть презрительной улыбке, и Мария не вознаграждается ленивым кивком. — Алексей, я не представила, моя ассистентка — Ольга… Ярость распадается на частицы. Она заполняет собой пространство, превращает белки глаз в алые брызги крови. Рука директора низко лежит на пояснице помощницы, и если бы Мария не знала, как это ощущается на ее собственной, она бы никогда не осознала, что означает этот жест. Ноги почти подкашиваются, когда она видит совсем мелкое движение: пальцы брюнетки лениво, почти незаметно, поглаживают чужую спину. Когда они неизбежно оказываются в одной компании, головокружение оказывается настолько сильным, что Мария откровенно пугается. Она уже видит картину своего падения при всех этих высокопоставленных людях, и сильнее закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы привести себя в чувства. Хватает бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта и делает быстрый глоток прохладного напитка. Она едва не давится, когда понимает, что голубые глаза неотрывно наблюдают за ней, пока рука все так же расположена на пояснице Ольги. Пальцы, видимо, впиваются сильнее, потому что Ольга вдруг ахает, с интересом поворачиваясь к начальнице. Ей хватает несколько секунд, чтобы осознать ситуацию. Багровый румянец расцветает на щеках девушки, и Мария почти ухмыляется, замечая это. Она правда думала, что Лаура может кому-то принадлежать? Как глупо. Циничность происходящего почти заставляет ее рассмеяться, когда из рук выскальзывает телефон. Третьякова проклинает все человечество, причастное, по ее мнению, к производству таких скользких чехлов для телефона, но мысли резко оказываются спутанными, когда она обнаруживает опускающуюся перед ней Лауру. Кажется, она поднимает телефон слишком долго. Взгляд брюнетки мучительно медленно скользит по стройным ногам, туда, где совсем интимно бедра обнимает легкая ткань платья. — Представляю, как неудобно на каблуках, — улыбается Лаура, протягивая телефон, и против здравого смысла касаясь дрожащих пальцев рукой. Улыбка сменяется озабоченностью. Мария знает эту гримасу — это чистое актерское мастерство. — Вы неважно выглядите. Шампанское? — предполагает брюнетка. — Образ? — мило улыбаясь, уточняет Ольга. Лауре хватает одного взгляда. — Тихо, — почти шипит она, и помощница опускает взгляд в пол, предательски краснея. — Джентельмены, — смеется Лаура, и ласково берет одного из мужчин в круге за локоть, — позвольте нам с Марией Владимировной отлучиться. Я, право, понимаю ее ошеломленность, и сама почти в тех же чувствах: резко приходится оказываться в одной компании с настолько удивительными мужчинами. Это так на нее не похоже, что сводит зубы. Но в то же время — это и есть она. В своих светских беседа, скрытых угрозах, и постоянной стратегии. Но в чем стратегия сейчас? Глаза щиплет слезами, пока на поясницу не ложится теплая твердая рука. Ее хочется сбросить. Еще мгновение назад она лежала на спине другой женщины, и это оставляет на ее коже горькие разводы разочарования. Она приходит в себя только в момент, когда ключ одной из комнат разбивает тишину щелкающим замком. — Какого, блять, черта? — выпаливает Лаура, и это приводит в еще большее замешательство. Мария просто стоит. Просто, блять, стоит. Голова предательски пуста, и взгляд расфокусировано оказывается направлен на тяжелую драпировку темных штор. — Ты будто думаешь, что я не замечаю. Этих ехидных мерзких взглядов, этого удущающего детского притворства. Я говорила, и я повторю еще раз: все кончено. И кончаться было нечему. Она говорит, и снова говорит, и в чем-то убеждает человека, которому уже не нужны никакие убеждения. А потом это просто происходит. Она оказывается так непозволительно близко, что Мария может разглядеть серые крапинки, мелкой россыпью украшающие голубые глаза. Горячие, невыносимо горячие руки вдруг жадно скользят по плечам, и обе женщины вздрагивают. Губы блондинки беззащитно приоткрываются, и сразу оказываются захвачены в плен жестким поцелуем. Лаура целует ее так, будто от этого зависит ее жизнь. На секунду Третьяковой кажется, что так и есть. Она жадно терзает ее губы, привлекая за плечи еще ближе к себе. Болезненный и горький стон несдержанно повисает в воздухе, когда пальцы жестко сжимают бедра. Они кажутся такими раскаленными, будто сотканы из горячего шелка. Шея полыхает под требовательными поцелуями, пока пальцы неумолимо поднимают платье выше. Никаких церемоний. Палец продавливает мокрую ткань нижнего белья и Лаура стонет от ощущения влажности. Она роняет голову на плечо Третьяковой и дышит: так шумно и тяжело, что становится страшно. И в этот момент пошлости Третьякову переполняет нежность. Она гладит затылок брюнетки, и привлекает ее ближе. — Я все еще хочу тебя, — неверяще шепчет Лаура. — Я все еще… Ее пальцы сдвигают белье, скользя по мокрым складкам, и фраза обрывается. Стихают даже стоны в момент всецелого обладания. Пальцы жестко скользят внутрь, и Мария откидывает голову, напрягая горло и не пропуская ни одного звука. Ей так мало, что она перехватывает руку, направляет, заставляя двигаться еще лихорадочнее, жестче, быстрее. И в момент, когда все приходит к финалу, Лаура снова шепчет, так, словно впервые узнала о самой главной истине своей жизни. — Я все еще люблю тебя.

***

После ее ухода наступила пустота. Чувство использованности накрыло как никогда раньше. Это так удобно. Захотели — трахнули, захотели — бросили. Слезы стекают по щекам, и рыдания вырываются из груди, пока внутри неведанный зверь разрывает на части все, к чему прикасается, оставляя лишь кровавые лохмотья. Она знала, что так будет. Она знает, что это повторится еще несколько раз. До тех пор, пока их обеих не отпустит. До тех пор, пока последние эмоции не выжгутся раскаленными прутьями. До тех пор, пока они обе не убьют все, что могло однажды распуститься цветами чувств. До тех пор, пока они окончательно не потеряют свой шанс.