Назови меня своим именем

Говорили, во дворце роняет жемчужные слёзы Лесной Король, падают они солены в прозрачный буйный поток реки, несутся чистыми водами на Север, клича родимого сына, но не слышит их зова Лихолесский принц. Говорили, в былые времена качались высокие платаны под солнечным покрывалом, переплетая белые ветви с корявыми дубами, и шумел весь лес, как море, а теперь стоит тихий, не шелохнется, только седые бороды лишайников дрожат на ветру. Говорили, стоит только вернуться принцу, как спадет проклятье дремоты с оцепеневшего королевства, снова заиграют лютни, засеребрится, зазвенит их радостная песня, и солнце заглянет под сумрачный полог. Только затерялась где-то надежда, погибла в сраженьях от вражьих стрел и отравленных копий. Не знал этого путник, пробирающийся сквозь толстые корни угрюмых деревьев. Затхлой гнилью пахло в лесу, влажно хлюпала земля под старыми сапогами с носками, рыжими от дорожной пыли. Узкую, витую тропинку обступали дубовые стволы, да изредка разрезали вялые, мутные ручьи, несущие пожухлые листья. Каждый шорох его, осторожный шаг забирал себе под мертвый полог тишины страшный лес, теснее смыкались деревья, будто стараясь окружить непрошеного гостя. Задержать. Не упустить. Плотная темнота опускалась на лес, заглушая цвета и формы, и когда мягкотелая бабочка присела на руку путника, он не увидел, а только почувствовал бархат ее теплых крыльев, только услышал шепот их взмахов. Последними черноте сдались его серебристые волосы, в которых будто нашли приют звезды, освещающие долгий путь. Стало совсем темно. Страшно было идти вперед наощупь: он вздрогнул, когда костлявая лапа вереска, оттянутая кем-то в насмешку, царапнула его по лицу. В ночи лес зажил своей тайной и дикой жизнью: яркие всполохи костра, колеблющиеся вдали, меж деревьев; тихие шепотки за спиной; неожиданно громкий крик ночной птицы и такой же, отраженный эхом, навстречу; хлопанье крыльев, будто трепетание тяжелого паруса на ветру: то совсем рядом, прямо над ухом, то сразу же далеко, наполовину съеденное тишиной. Вот кто-то толкнул в плечо, смеясь, вот дернул пряди волос, ущипнул за щеку. Путник споткнулся об узловатый корень, неожиданно выросший прямо под ногами, упал, царапая руки о шершавую, бугристую кору, уткнулся лицом в мягкий, как гусиные перья, мох, глубоко вдохнул сырой грибной запах и погрузился в неестественно крепкий сон, навеянный чьим-то волшебством. Крепкие руки подхватили его тело, унося по никому не известным тропам в сумрачное королевство.

***

Над головой белел бесконечно далекий сводчатый потолок, пропадающий в густой темноте. Путник еще долго смотрел на причудливую игру его теней, различая в их смутных очертаниях знакомые профили, пока, наконец, не поднялся. Ложе, озером раскинувшееся посреди нового пейзажа, чернело переливом шелковых простыней, подушки, обшитые тяжелым, позолоченным аграмантом, в беспорядке были раскиданы чьей-то легкой рукой. Ворс, на который он опустил босые ноги, нежно и тепло принял его в свои бесшумные, пушистые объятия. Он повернул голову направо и столкнулся с внимательным взглядом существа, сидевшего напротив зеркала, подперев щеку. Горячие незваные слезы набежали на глаза, мир поблек от этого влажного густого тумана, и он по-детски сморгнул их, не стесняясь соленых дорожек на щеках. Молочно-белая кожа, неправдоподобная в своем неземном совершенстве, тонкие, почти неуловимые черты лица, застывший взгляд голубых глаз, прозрачных, как тающий на солнце лед — перед ним сидел эльф. «Бойся Лесного Короля — всё, что попадает в его владения, никогда оттуда не возвращается» Он ничего не запомнил, потому что не отрывал взгляда от дрожащего в зеркале отражения, хотя видел только свои пряди, белеющие кусочком незавершенной мозаики, отсутствующим элементом которой были королевские волосы — точная копия его собственных. Только длиннее. «Ты и правда похож на него. Как твое имя?» Смотря на косые треугольники теплого света, лежащие на скатах чужих щек, он назвал неброское сочетание звуков, неуместное и по-человечески грубое в этих покоях. «Я буду звать тебя Леголас». Треугольники испуганно задрожали, поползли по всему лицу, и он спешно кивнул в знак согласия. «Наденешь это». Стопка коричнево-зеленых тряпок лежала рядом с ним на кушетке, и он не удержался, ласково проведя пальцем по мягкой ворсистой материи. «Раньше эти вещи принадлежали моему сыну». Видит Бог, он не хотел этого слышать.

***

Комната — вечная темница, четыре сырые стены. Пламенистые прямоугольники розового света, расползающиеся перед рассветом, бесконечный океан листьев за окном — в дождливые дни блестящих мокрым черным лаком, в солнечную погоду пятнистых от игры света, и его приходы каждую ночь, когда первые звезды разрывают синеву неба. Ласковые торопливые поцелуи за ухом и по всему лицу, твердые сухие ладони на открытом, жаждущем теле, холод простыней, касающихся обнаженной, горячей кожи. Интимные, стыдные ласки, которые никто не дарил ему столь искусно, переплетенные руки, сильное тело, вжимающее его в кровать, когда с влажных приоткрытых губ срываются громкие крики. И тихое, на выдохе: «Леголас». Возможно, его так и звали в одной из многих жизней, просто он позабыл это. Но впервые вскинул голубые глаза, откликаясь на отчаянный зов.