Dark Matter [trap]

Всё как в тумане – каждый раз… Как в плохом сне, из которого не удается вернуться в реальность. Вырваться из липких образов, обволакивающих таким явственным кошмаром сознание. Всё и всегда начинается одинаково – нарастающая тревога и предчувствие чего-то неотвратимого, стискивающее горло ледяными пальцами. Пламя костра пляшет перед глазами, лижет жаром лицо, тяжелеют веки, затягивающая дрема не выключает щелчком – и ты проваливаешься в кошмар, до конца не понимая его границ. Действуешь по наитию, по какому-то чужому сценарию, не в силах повлиять на происходящее. Приближающийся ужас вибрирует частым стуком через все тело, пробирает до самых костей, все ближе и ближе, каждый раз принимая разные формы. Хочешь сбежать, но вместо этого по локоть засовываешь руку в тарахтящий генератор в тщетной попытке ухватить нужный провод и наконец зажечь вспыхивающие лампы. Хочешь спрятаться, но идешь к крюку, где черные когти сжимаются над повешенным. Бежишь, кричишь, падаешь – и открываешь глаза, не сразу выныривая из этого ужаса, колотящегося под ребрами аритмически неровно и часто. Он даже не уверен, что это всё сон. Что-то иное, может быть… Какой-то филиал ада, в котором они все оказались. Дэвид толкает локтем под ребра: - На, хлебни. Дуайт берется за предложенную бутылку без лишних вопросов. У него лицо помятое и опухшее после сна, больше похожего на болезненное забытье, и очки сбились набок, заляпанные и грязные. - Одолжил у хромоногого красавца, - хвастается Кинг под натужный кашель друга, не дожидаясь банального вопроса, - Хорошее пойло, а? - Я тоже рад… что ты жив, - сипит Дуайт. Лучше бы сдох, на самом деле – не подсовывал бы со своей обычной ухмылочкой всякую сомнительную дрянь, от которой горит и полыхает все внутри так, что кажется, пищевод, желудок и кишки обуглились и почернели. Теперь Дуайт лично знаком с тем, кто варит этот спирт, технический, не иначе, гонит на своей прогнившей ферме… И в доме Охотника больше интересуется горячей яичницей, чем попыткой завести свою жуткую пилу, всю в ржавчине и темных липких пятнах, вместо того, чтобы, как обычно, догнать, распилить, повалить, кинуть на крюк... Дуйат совсем не возражает, с брезгливым любопытством и затаенным страхом, молча изучает того, кто в бесконечно повторяющихся кошмарах не единожды гнался следом и казалось, что сбежать нет никаких шансов. Существо – уродливое настолько, ненормально, фан-тас-ма-го-ри-чес-ки, что язык не поворачивается назвать его человеком – шумно чавкает, из пасти вываливаются целые куски, но не испытывает никакого беспокойства по этому поводу. И после приносит целую гору консервированных бобов и фасоли. У Эвана из еды только мясо, да дикий, горький зеленый лук, отвоевавший место под солнцем у других сорняков у крыльца. Яйца приносит Салли – она сама просит, чтобы Дуайт называл ее так. Раньше, в лечебнице, существовала трудотерапия. Очень способствует социализации. Это очень важно, труд и умение сотрудничать с другими – обязательно попроси Эвана сделать загон для птицы, чтобы было, где держать несушек, я принесу тебе парочку, посмотрим, если справишься. Дуайт холодеет при одной мысли о том, чтобы подойти к капканщику с подобным предложением, но на всякий случай кивает. Недостаточно уверенно, потому что Салли вздыхает выразительно, хрипло и разочарованно. - Ты же не надеешься, маленький человек, что я и дальше буду тебя поддерживать? Научись кормить себя сам. Эван – вот, значит, как зовут капканщика… Черт бы знал, чем это может помочь. Голос у Салли хриплый, как у курильщика со стажем, и тихий настолько, что невольно перестаешь дышать, чтобы расслышать каждое слово, а интонации строгие, чопорные даже, словно она отчитывает за что-то. Или читает бесконечные нравоучения. Невозможно спорить, только согласно кивать – да мэм, конечно, мэм… Но, говоря откровенно, у Дуйата настолько мозги в переезде от всего произошедшего, что он и не задает никаких лишних вопросов. Боится их всех, этих существ, до дрожи в коленях. Потом привыкает. Устает бояться, выматывается от бесконечного страха и - привыкает… К тому, что они рядом и ничего страшного не происходит. …да и раньше не бывало – шепчет на краю сознания. Когда Салли проводила пальцами по лицу, отчитывая охотника так же строго, как самого Фэйрфилда сейчас, за грязный матрац с рваными простынями и порванную подушку, не делая особой разницы между человеком и тем, кто охотился когда-то на него, и бралась исправлять последствия неаккуратно наложенных швов, вычищая гной из-под воспаленных красных краев ран, стянутых небрежными стежками. Когда под нездоровый смех холодило кожу там, где жгутом перетягивало руку и кусала острым холодом игла. Когда сам Эван молчаливо проигнорировал тот факт, что Дуайт рыскает по его дому – в поисках еды и еще неизвестно чего… - Я назову тебя слабак, - только и произносит капканщик, когда обнаруживает своего гостя вне отведенной ему комнаты, беспомощно цепляющимся за дверной проем, чтобы не упасть, и все равно упрямо уточняет. - Меня зовут Дуайт. А ты… ? Эван? У этого монстра есть не только имя, он может не только рычать и отзываться односложно, но и говорить – человек отчаянно храбрится, не отводя взгляда, и все еще цепляясь белыми от напряжения пальцами за деревяшку с облупившейся краской. Эван без маски, но дышит все равно так широко, всей грудью, свободно и с бесконечной жадной яростью, что кажется – сейчас ударит. На его руках и небрежно кинутом на кухонный стол тесаке кровь, схватывающаяся багровой коркой. И смотрит он так внимательно и страшно, что хочется сжаться. Словно и сейчас ищет того, кто сумел на время ускользнуть, кто заводил вот, здесь, недавно, генератор, и отошел за угол, услышав приближение убийцы всем телом. - Знакомое имя, - только и произносит Эван, отворачивается, включая чихающий кран с ржавой водой, и больше не интересуется Дуайтом несколько дней.