Dark Matter [trap]

Деревенщина может только бесполезно раскрывать уродливую пасть в пустой попытке что-то сказать – или когда хлещет свое пойло, что течет с угла перекошенного рта, пачкая клетчатую рубашку и застиранную до серости майку. В такие моменты Эван с брезгливостью думает, что этот его так называемый собрат, наверное, по несчастью, полный и клинический идиот. Другом такого точно не назовешь. И поговорить не о чем. Хотя вдумчивого сочувствия в темных глазах-бусинах и редких скупых звуках, издаваемых уродом, хоть отбавляй. Как будто все понимает. Как будто хочет помочь. - Мм-м-му-у-а… - задумчиво тянет Томпсон-младший, и Эван тяжело вздыхает, потому что нихрена, конечно же, этот убогий, понимать не может. - Ы-ы-ы-а-а-о-о-он-ны! – настойчиво гудит деревенский, дергает за рукав, впихивая в руки Охотнику заляпанную грязную бутыль. «Самогон,» - догадывается Эван, не отказываясь от подарка. А Томпсон-младший, сбивчиво похлопав по плечу, неуклюже и довольно ковыляет прочь. Он-то свою миссию выполнил. Принес подарок. Другу. Тому, кто готов терпеливо и долго вслушиваться в его нелепые протяжные звуки, угадывая смысл сказанного. Наверное, он не так уж и плох, этот Томпсон, от него сложно ждать подлости. Он даже имя свое выговорить не может. И смотрит на инструменты Охотника с суеверным трепетом, уважением. Не рискуя потрогать. - Снова приперся? – вьется рядом Аманда. Свою маску не снимает, даже здесь – воняет гнилью, приторными духами и смертью. Деревенский всегда хмурится, когда чует этот запашок, и недовольно зудит: «А-н-на-а-а?! М-мн-н-нд-ыа!» - и яростно дергает стартер своей пилы, чтобы врубиться в заходящее солнце на горизонте. - Томпсон, - говорит Аманда, - Малыш Билли. Распилил свою родню… Как и каждый из нас, да, Эв? Её ладони расслаблены, только пальцы чуть вздрагивают, выдавая непонятную нервозность, и предплечья по-мужицки лежат на коленях. Эван таких раньше ненавидел. Эван не сомневается, что под душной свиной маской – бледное лицо и огромные глаза, обведенные синевой от недосыпа и бесконечной неудовлетворенности этим миром, мраморные виски с трепыхающейся жилкой и прозрачная, словно пергаментная кожа, искусанные тонкие губы… Чертовы кокаинистки с расширенными зрачками, готовые на что угодно ради очередной порции радости, которая делает мир небольшим и понятным, простым, не-сложным, где черное и белое слепят четкими гранями. Где запах гнили даже под кожей. Эван ненавидит Аманду и, в то же время, симпатизирует ей. Они тут все в одной лодке, играют по правилам Сущности, сузившей их мир до простейших действий, желаний и мотивов. Но с ней, Амандой, хотя бы, можно поговорить, пусть диалоги иногда и становятся похожими, по своей осмысленности, на диалоги с деревенским. Она знает все и обо всех. Наблюдает. Ищет слабину. - Хочешь, сделаем что-нибудь вместе? Уродливая гниющая башка свиньи – от впитанной вони слезятся глаза, что пропускаешь вдох – склоняется набок, дразняще. Эван чувствует, как комбинезон в паху становится тесным, перехватывает дыхание, но Аманда медлит, и – оставляет уродливую свиную башку на месте. Смеется нервно и коротко. Она понимает все слишком хорошо, в ней нет простодушной наивности деревенского. - Всю. Свою. Родню, - шепчет Аманда. Льнет ближе, выглаживая кончиками пальцев по запястью с растрескавшейся кожей, и отшатывается в темноту внезапно и плавно, как морская волна во время ночного отлива. - Ы-ы-аа-а! М-мыа-а! – ревет Томпсон-младший вдалеке под жуткий грохот и треск своей ржавой пилы. Генри Картер расстегивает ремни на затылке и у виска, лезет вглубь своего рта обугленными пальцами, чтобы вытащить расширитель. Получается не очень - влажная и скользкая от слюны резина гнется и соскальзывает. ….а потом, наконец-то – поговорить. Сквозь мерзкий смех, дергающий диафрагму, сквозь дерганные движения эпилептика. Наверное, он самый ра_зум_ный среди них, со своей ученой степенью, с несбывшимися планами и амбициями, с проблеском недюжинного ума, который даже сейчас не спрячешь за откровенным безумием. - Все идет с детства, - авторитетно заявляет Картер, принюхиваясь к самогону Томпсонов. Он никогда не пьет. И не пытается развивать тему про угробленную деревенским семейку, а в его интонациях нет даже затаенного сочувствующего намека, как в голосе Аманды, когда она говорит об этом. Словно заезженная пластинка. Словно у них свой ад, сродни искреннему испугу и удивлению пытающихся выжить на бесконечной кровавой охоте. Словно они начинают забывать, что было раньше, и цепляются за эту память из последних сил, раздирая, расчесывая, как засохшую болячку, сдергивая корку с раны – лишь бы не забыть… Кем они были когда-то давно.