подвенечный саван

- госпожа Кочо, вы выглядите просто невероятно! вы самая прекрасная невеста на свете.

Шинобу, стоящая к служанке спиной, криво усмехается, пока та расправляет тяжёлые складки парадного белого кимоно. Монолитной скалой оно давит на плечи, стискивает плотными лентами грудь, пригибает к земле, но Кочо терпит, стараясь выглядеть так, словно улыбка - порождение искреннего чувства, а не маскировка отчаянно сжатых челюстей. Даже здесь она не может отпустить себя: у стен этого дворца есть уши и глаза достаточно внимательные и терпеливые, чтобы даймё знал о каждом вздохе своей невесты. Воздух вокруг был пропитан душным запахом цветов и сладостной одержимости: Шинобу от одной только всплывающей в памяти довольной улыбки Доумы сводит судорогой пальцы. О том, чтобы задушить жениха во время брачной ночи не может быть и речи - даймё достаточной силён, чтобы без особых усилий переломать ей все кости. Кочо не может рассчитывать на свою исключительность для него. Доума может одновременно убивать и признаваться в любви. Один раз так он уже сделал. - Дорогая, я принесла тебе это. Твой будущий муж хочет, чтобы ты украсила ими причёску. Аой, позаботься об этом. Появление матери она предугадывает, но желает оттягивать до последнего. Запах глициний моментально обволакивает Шинобу с ног до головы. Перед глазами рябит так, что ей приходится впиться ногтями в ладони до кровавых полу-лунок, чтобы вернуться в ясное сознание. На языке ощущается эфемерный горьковатый привкус: Кочо две недели подряд, в купальне - единственном месте, где находилась одна и могла чувствовать себя спокойно, принимала концентрат этого цветка. Какая чудесная ирония, что Доума выбрал именно то растение, которое позволит его невесте дожить до свадьбы. Аой старается как можно аккуратнее воткнуть в высокую причёску ветки глициний. Госпожа Кочо-старшая говорит что-то напутственно важное, но Шинобу, прикрывая глаза, сосредотачивается только на ощущении цепляющихся за чёрные пряди цветов. Если она начнёт вслушиваться в советы матери, то перережет себе горло прямо здесь. Белое кимоно, орошённое тёмной кровью, она бы с удовольствием преподнесла Доуме. В лентах на её груди припрятана острая заколка-бабочка, которую Шинобу сняла с трупа собственной сестры. В первый раз этой заколке удалось лишь оставить на руках даймё глубокие царапины, которые отчаянно бросались в глаза дрожащей от ярости Шинобу. Во второй раз острые крылья в одно движение рассекут пульсирующую артерию в её шее. Кочо сладко представлять себе смерть Доумы, но и собственную она планирует не реже. Бросаться в ноги отцу и молить его расторгнуть помолвку было бессмысленно - господа Кочо были поразительно слепы к подозрительным обстоятельствам самоубийства их старшей дочери. Вернее, как с ядовитой усмешкой думала Шинобу, богатство и статус жениха достаточно заслоняли их глаза, чтобы держать траур лишь ради приличий и традиций. - Повернись, моя красавица. Так странно: смотреть в глубокие материнские глаза с чётким осознанием того, что это - последний раз, когда они видятся. Шинобу даже позволяет обнять её, смирно замерев, пока госпожа Кочо не отстранилась и не смахнула с глаз набежавшие слезинки. Кочо-младшей всё же хотелось верить, что по мать продолжала горевать по Канаэ так же, как это делала она сама. И по ней тоже будет. Именно по Шинобу, а не ушедшему из рук состоянию и власти. - Помни, господин Доума без ума от тебя. Как она может выбросить из головы то, что стало её личным проклятием. Проклятием, убившим Канаэ. - Сделай всё, чтобы не потерять свою власть над ним. Возможно, всё же Шинобу немного ошиблась. - Не волнуйтесь, матушка, я выполню все свои обязанности.

вернее, лишь одну - выйти замуж.

От родительского поцелуя жжёт лоб. Шинобу осторожно улыбается кроваво-красными губами. Под слоем помады таится ещё одно вещество - её собственное творение, заботливо созданное в домашней лаборатории. Даже безобидные цветы при правильной обработке и пропорциях могут быть смертельно опасны. Кочо экспериментировала достаточно долго, чтобы добиться идеального результата. Полгода бессонных ночей ради крохотного пузырька; ради сладкого привкуса грядущей мести на языке. - Госпожа, я закончила. Полутёмный мир перед глазами Шинобу подёргивается белесой дымкой - на лицо опускается густая фата. У Кочо дёргаются губы: каждый каприз Доумы был выполнен с ювелирной точностью. Европейский свадебный элемент, необыкновенно лёгкая и длинная материя с вышитыми по краям бабочками и цветами, стала одним из них. Шинобу эта фата сразу же напомнила паучью липкую сеть, из которой просто так не выберешься. - Пойдём, милая. Нас уже ждут. По дороге в храм она почти не смотрит под ноги, лишь считает минуты. Её ведут длинными коридорами, потом сверху резко ударяет сероватый свет - в день свадьбы Кочо-младшей и даймё солнце не светит, поджимая длинные яркие лучи за плотными облаками. Ему тоже противно смотреть на торжество лицемерного убийцы, дожидающегося своей невесты у порога храма. Шинобу на секунду задумывается, насколько же будет иронично, если жених не сможет переступить белоснежный порог. Доума чудовищно красив: будто в творении величайшего из скульпторов поселился демон. Многие дочери знатных домов были готовы перегрызть друг другу глотки за возможность стать его женой. Шинобу была более чем уверена, что в день, когда объявили о её с даймё помолвке, её прокляли не один десяток раз. Жаль, что эти милые дамы с языками столь же острыми, как шпильки в их причёсках, сильно опоздали. - Шинобу, - из его уст она ненавидела даже собственное имя, - как же долго я ждал этого дня, моя дорогая. Прошу, - контраст между его руками и бледной ладонью Шинобу катастрофична настолько, что по спине девушке бежит морозная дрожь. От Доумы веет силой, кровью и гнилью - при их первых встречах Кочо-младшая с трудом сдерживала головокружение и тошноту. На сомнение она тратит секунду, тут же душа его на корню. а получится ли. Секунда, и улыбка снова на ярко-вишнёвых губах. Через её пальцы уже начала утекать по мельчайшим крупицам его жизнь. Всё идёт по плану, безвылазно сидящему в раскалывающейся голову Шинобу, отполированному до последней мельчайшей детали. - Я тоже ждала, господин. Это даже хорошо, что сейчас она не видит его самодовольного лица. Церемонию в храме, куда Доума заходит без особых проблем вопреки предположениям Шинобу, она выдерживает только потому, что вовремя отключается от реальности, в которой боги глухи к тому, что на ступенях их земных убежищ топчутся окровавленными ногами. Кочо становится не просто невестой чудовища - женой перед лицом всё тех же немых богов. Когда её лицо будет прикрыто не фатой, а погребальным полотном, они тоже будут молчать. Доума поднимает её на ноги без особых усилий, подводит ближе к себе, одним движением откидывает воздушную фату с лица своей уже жены. Шинобу сама поднимает к нему лицо: с него сталось бы и поторопить её в этом нехитром действе. В животе всё скручивает от горького предвкушения. На протяжении всей церемонии Доума сжимал её руку в своей, словно дорвавшийся до долгожданной игрушки ребёнок. Сквозь вновь вернувшуюся тошноту прорывались волны леденящего торжества и ликования: всё шло даже лучше, чем Кочо предполагала. - Ты всегда предназначалась только мне. Рука Доумы цепко обвивает её талию, жжётся даже сквозь плотную ткань свадебного кимоно. Он склоняется над ней громадной скалой, нависает, жадно припадая к приоткрытым губам. Он не слышит звука захлопнувшейся ловушки. Шинобу задыхается его горячим языком и червивой гнилью, но терпит, царапая ногтями ладонь мужчины. Чтобы отвлечься, она представляет себе, как яд затекает в кровь Доумы, пульсирует и проникает в каждую клеточку. Кочо этого мало, на губах остаётся ещё. Она сама закидывает свободную руку на шею мужа, путает пальцы в светлых волосах. Ей хочется вырвать их с корнем. Доума же чуть ли не урчит от удовольствия. давай же, тварь, впитай всё, что тебе предназначается. больше. умри так же, как убил канаэ. Шинобу отрывается от него только тогда, когда лёгкие разрывает от недостатка кислорода. Кончики пальцев колет, а в ушах плавно шумит. Всё это - не просто последствия жадного поцелуя двух влюблённых; это симптомы первой стадии отравления. - Шинобу, не ожидал от тебя такой страсти, - Доума гладит её пальцами по щеке. Кочо чувствует лёгкий холодок. есть. - Я умею удивлять так же, как вы - убивать. Концентрат глицинии отсрочивает её смерть ненадолго. Шинобу знает, что уже пересекла последнюю грань. Зрачки Доумы на дне необычных, странного оттенка глаз расширяются. Укол в сердце заставляет Кочо схватиться за грудь, но взгляда от лица даймё она не отрывает. То, как искажаются в осознании собственной агонии идеальные черты, заставляет её забыть о собственной пронзительной боли. - А ты не так-то проста, как оказывается, - дыхание у мужчины прерывается новым приступом, - очаровательная изобретательность! - Доума хватает её за плечи, придвигает вплотную к себе, заглядывая в фиолетовые пустоты глаз. Под побелевшей кожей проступают сине-серые от яда вены, набухают на шее. Шинобу пошатывается и смеётся, когда с губ мужчины стекает струйка вязкой крови. Доума, всесильный генерал-самурай, умирает здесь и сейчас. Невольные зрители разыгранного Кочо спектакля боятся пошевелиться, пока белоснежно-белые свадебные наряды заливает кричаще-красным. Самым подходящим оттенком из всех. Он падает перед ней на колени, задыхаясь кровавыми сгустками в собственных лёгких. Хрупкая Шинобу возвышается над ним. Последним усилием она хватает его за пряди волос, безжалостно тянет трясущимися руками на себя. На лице Доумы её кровь смешивается с его. Из причёски выпадает тяжёлая гроздь глициний. - Как чудесно, что мы умрём вместе, Шинобу... - Гори в аду, ублюдок. Шинобу падает в тёмную вспышку. Боль тягуча, смерть мгновенна. Проклятья больше нет.