Нас не догонят

      Антонина бросает вперёд шаги, оборачивается резко, хмурится, когда волосы прилипают к лицу, падают на глаза, цепляясь за ресницы, и мешают смотреть под ноги. Чёрные берцы наступают в прозрачные лужи на асфальте, в которых подсвечиваются сине-красные огни. Брызги в разные стороны. Слышно громкое кряканье полицейских машин, гул и крики людей форме. Антонина движется вперёд. Стремительно отдаляется, хотя первое дыхание почти на исходе. Она верит: второе откроется скоро. На втором дыхании она точно их перегонит. Плащ отстаёт. Он вьётся где-то позади, так и норовит подразнить полицейских шавок, ловко парит за спиной, когда ветер под него всё-таки просачивается.       Вскоре появляется больше огней от светофоров, витрины магазинов. Люди наваливаются волной, топтали мокрый асфальт, смешивали фантики и пакеты с грязью. Скользят и шаркают шины других автомобилей, лишь красные фары цепляются за героиней, наступая ей на пятки.       Антонина кратко ухмыляется: митинг прошёл куда успешнее, чем планировалось. Последователей было не счесть, а полиция, как раз кстати, задерживалась. Она успела больше сказать, больше впечатлить и, наконец, донести мысль. И не имело значения, какие жертвы были принесены — в любом случае они того стоили. Дело за малым: скрыться. Сейчас Тоня может свободно затеряться в куче прохожих и огней. Дипломаторша может спрятать тень где-то в тёмном уголке, не появляться и не светиться в округе.       В одном из мимо пробегающих переулков её хватает тонкая рука. Тоня чувствует: чьи-то пальцы ловко обвили запястье вокруг мёртвой хваткой и потащили за собой. Антонина шарахается, но следует. Через мгновение она оказывается приставленной к холодной мокрой стене. Кирпичи вызывали неприятные мурашки. Она кривится, втягивает сквозь зубы воздух, скрипит и выдыхает. Возможно, если бы не ранее полученный синяк на спине, было бы не так больно и не так мучительно. Единственное, что она сейчас может — незаметно шипеть от удара об стену.       — Тоня, Господи, что случилось? С тобой всё в порядке? Прости, что так резко… — Дипломаторша видит испуганные широкие голубые глаза, судорожно мечущиеся по всему её телу. Она проверяет наличие весомых повреждений.       — Олеся… — улыбается Антонина, пряча за маской неприятные ощущения, — всё хорошо. Правда.       — Хорошо?! Где тут хорошо? Ты задержалась на целых полтора часа! Я…я… Я думала, что тебя повязали! — Олеся хмурила тонкие брови так, что появлялись бледные складки; хрупкие длинные пальцы сначала теребили намокшую клетчатую рубашку, комкали каждую клеточку на ней; глаза распахнуты широко и ясно, как у ребёнка, но в них не недетское любопытство — страх. Её била еле заметная дрожь, которую она скрывала под сжимающимися кулаками, суровым строгим видом. Тоня улыбается чуть шире. Олеся злится красиво. Олеся злится умилительно. Кончики губ расплываются устало, вымученно и искренне. У Олеси же губы сжимаются в тонкую полоску, похожую на маленькую тёмную ниточку. Поджимает их сильно, выдавая излишнее напряжение.       — Всё, правда, хорошо. Полиция просто задержалась. Я решила потянуть время. Прости… — Антонина берёт в руку чужую холодную ладонь, чуть сжимает, костяшки хрустнули довольно громко. Она, испугавшись, тут же начинала мягко поглаживать тыльную сторону, кое-где ещё были небольшие капельки воды, которые мгновенно таяли под другой ладонью, — пожалуйста.       Тоня видит: щёки Душновой в темноте красиво вспыхивают, ярко наливаются пунцом; волосы, мокрые от недавнего дождя, вновь пушаться по не своей воле. Сама Олеся ёжится от мурашек, отводит глаза, стараясь не выдавать глупую улыбку.       Вдали слышится вновь шум, сигналы. Олеся вздрагивает — Антонина хмурится. Душнова спешно протягивает новую кофту из рюкзака, пока та снимает плащ. Тоня работает быстро. Серая толстовка уже легла на плечи, складки разгладились, стало теплее. Она рвётся с места, прячась за мусорный бак. Мерзкий запах помоев, окурков, брошенных бутылок и прочей промокшей тухлятины бьёт в нос. Отвратительно. Антонина морщится.       Олеся несётся за ней. Руки в торопях тянуться к не до конца стёртой маске и проходят по горячему лицу, оставляя за собой чуть влажные следы. Антонина прикрывает глаза от минутного наслаждения. Ватка, смоченная мицеллярной водой, охлаждает, пальцы, задевающие иногда нос и щёки, вызывают дрожь. Эти прикосновения такие секундные — Олеся отдёргивает руку, как от кипятка. Она легко ошпаривается и трёт иногда свои руки от покраснения. Крики усиливаются — маска почти стёрта.       Антонина поворачивается на звуки. Они их сейчас найдут, схватят. Олеся застыла, пялясь туда же. Её сковал страх: дыхание учащается, а пульс подпрыгнул вместе с ней. Ветер неожиданно дует в лицо и удаляется куда-то прочь, теряясь в поворотах темного скромного переулка.       — О-они… — сглатывает, — они нас поймают. Они уже з-здесь, — шепчет Олеся.       Антонина хмурится вдвойне. Хватает её за руку и ведёт за собой, но Олеся не двигается. Застыла статуей. Она открывает и закрывает рот, жадно хватая воздух. Антонине, кажется, что сейчас она захлебнётся от переизбытка свежего воздуха. Одним резким движением Антонина разворачивает к себе несчастную и смотрит в глаза. Глубокие озёра глазеют испуганно и непонятливо. Сложно прочесть. Тоню это и зачаровывает, и раздражает одновременно.       — Если мы не будем стоять, как столбы, то нас никто не догонит. Бежим! — Антонина гипнотизировала её намеренно, приводила в чувство.       Показались беглые лучики фонариков. Тоня тащит её, толкает за собой. Олеся часто моргает, всё ещё стараясь осмыслить происходящее, пока вскоре не приходит в себя окончательно.       Дорога скользкая. Они хлюпают по лужам, грязь прилипает к подошвам и притягивает ступни к земле. Они убегают за угол дома сразу, как только в переулке блеснул свет, как только послышался лай собаки. В пятки, казалось, дышали громко, оглушительно, но ни Тоня, ни Олеся не поддавались. В этом районе, в этом уголке неприлично темно, неприлично тихо, почти не видно ничего живого. Сколько не щурь глаза — а виднее не становится. Мигнул с западной стороны свет. Выход? Антонина без разбору идёт… Нет, бежит в том направлении, навстречу мерцающим искрам.       Антонина сразу ныряет в толпу, когда они выходят на широкую улицу. Олеся тоже задерживает дыхание и держится за Тоню, как за спасительный круг. Люди охают и ахают, ругаются, оборачиваются, отчитывают. Ни шаг не остаётся без злосчастного комментария.       Впереди высокие многоэтажные дома. В окнах поблёскивали лампочки за красочными занавесками, придавая уличным прохожим больше уюта в суровую атмосферу. Антонина жмурится, спотыкается и шипит на саму себя, Олеся позади успокаивает, сжимает чуть крепче руку. Звёздочкина всё же позволяет себе на выдохе тёплую улыбку.       Они замечают вдали знакомый автомобиль. Тоня ликует и уже ищет в карманах свои ключи, теперь их точно не догонят.       Дверца открывается на удивление легко и податливо. Сидения мягкие, хоть всё ещё холодные на ощупь, но это было не так важно. Это проблема не главная, да и вполне решаемая. Ключ легко заводит машину. Антонина выжимает сцепление, переключает рычаг передач, уже готовится давить на газ.       — Я не уверена, что это за нами, но они близко… — тихо бормочет Олеся.       — Нас не догонят, не успеют, — глаза загораются детским азартом.       Педаль газа вжата почти на всю. Олеся чуть ли не врезается в кресло, хватаясь пальцами за подлокотники, с губ срывается крик, еле сдерживающий нецензурные выражения. Тоня не слышит, поворачивает руль вправо, не забывая бегло пробежаться оценивающим взглядом. Звёздочкина хочет посмеяться. Громко, заливисто, немного басисто, а главное — победно. Она победила. Теперь никакие мигалки ей не помешают, не звучат над ухом никакие раздирающие гудки, зудят под боком никакие шорохи от шин. Олеся продолжает коситься на неё ошеломлённо.       — Вот идиоты, — улыбается Антонина, руки на руле расслабляются. На светофоре она тормозит. Красные огни ложатся ей на лицо, вновь она чувствует на себе этот цвет, ей приятна эта маска. Она согреет, она обезопасит.       — Кхм… Слушай, я понимаю тебя… Ты хочешь добиться справедливости и всё такое, но… Рано или поздно тебя смогут поймать… Даже если сейчас всё прошло хорошо в этот раз, и… Я не хочу так рисковать т-т… — осекается Олеся. Щёки снова вспыхнули, но красный сигнал светофора мешал разглядеть. Тоня не заметила, она увлечённо и вдохновлённо наблюдает за прохожими, за светом, за мимо проезжающими машинами на перекрестке и затерялась где-то у себя, где-то в своих мечтаниях.       — Никто не рискует, — твёрдо выдаёт Антонина, — И если это просьба бросить дело, то извини, я вынуждена тебя разочаровать. Ты сама это прекрасно знаешь.       Олеся смущённо замолкает, продолжая теребить край рубашки. Вместе с зелёным светом начинается ливень.       Дорога до общежития заняла не так много времени, как ожидалось. Пробок почти не было. Желание уйти по скорее тоже не появилось. В воздухе всё ещё витала неловкость и недосказанность. Что-то ещё повисло в тиши.       Тоня паркуется, глушит двигатель и откидывается на спинку, смотря куда-то вдаль. Голова как-то подозрительно пуста или же мысли сами не хотели её тревожить. Слишком легко и свободно. В черепной коробке стало удивительно просторно.       Через лобовое стекло пробираются жёлтые огни фар, которые мигом исчезают, переползают на здания, асфальт и другие машины. Тишину прерывает только скользящие по стеклу дворники и капли, барабанищие по капоту автомобиля. Олеся молчит какое-то время.       — Я… — Антонина поворачивается медленно, взор устало перепозает на Душнову, пытающуюся облечь свои мысли в слова, — Й-я просто переживаю. Каждый чёртов раз переживаю. Тебя могут схватить в любой момент, и что тогда будет?       Она разворачивается лицом к Звёздочкине как-то неожиданно резко, пересекаясь со спокойным взглядом Антонины. Голубые глаза смотрят внимательно, волнующе, жаждя ответа. Звёздочкина видит: Олеся почти не моргает (боится моргать), почти не дышит (боится дышать). Вдыхает с дрожью — выдыхает рвано. Антонина не знает, что тогда будет. Никто не знает. Ответ скрыт под занавесом, под полотном, который, увы, никто не в силах поднять, который, увы, никто не стряхнёт.       Тоня изучает Олесю, наблюдает за ней. Она хочет успокоить, заверить, что всё будет хорошо, но не давая никаких гарантий — это просто не возможно, но хочется просто…       Антонина чуть вздрагивает от мыслей, Олеся не замечает. Внезапно что-то осознав, Тоня хлопает ресницами. Нечто навалилось градом, отодвигая здравый смысл куда-то на задний, второстепенный план. Антонина шлёт всё к чертям только сейчас, только на пару минут.       Она приближается медленно, наклоняется полегоньку. Олеся ошарашенно дёргает бровями, открывает рот, нервно сглатывает, руки не знают куда себя деть: то теребить край рубашки, то складываться в неопределённый жест, то просто онеметь. Она пытается заставить себя отдалиться или просто втянуться от страха, запрятаться в ракушку и не вылезать — не получается совсем. Глаза лишь шире распахиваются, в панике мечутся зрачки. Звездочкине кажется, что они расширились. Хочется так думать. Антонина быстро хватает руку, цепляет, боясь, что Душнова всё же сможет убежать. Но она не двигается. Лишь яро краснеет. Антонина смотрит ей в глаза, кладёт на скулу руку, — обжигается. Носы близко-близко, почти соприкасаются. Тоня чуть приближает её, чуть усмехается.       Кончик носа мягкий, ледяной, так резко контрастирует с щеками. Олеся делает неожиданный шумный вдох и… Тоня решается. Одним рывком она касается её губ. Они слегка холодные, чуть влажные от волнения, немного солоноватые от постоянных нервных покусываний, напоминают по вкусу море, в которое хочет погрузится лишь больше. Её губы отличаются от Антониновых. У Тони губы тёплые, иногда обветренные от сухого воздуха. Антонина не чувствует ответа — открывает глаза. Видит: Олеся цепенеет, не смеет сдвинуться, и взгляд в никуда.Тоня сдвигает брови хмуро, глядит обеспокоенно.       — Олеся, я… — Звёздочкина хочет принести извинения, она успела пожалеть, ощутить себя полной дурой, — мне не стои…       Олеся отходит от наваждения, хватается за несчастную толстовку, впивается пальцами так сильно, как в последний раз, и тянет на себя. Поцелуй в этот раз выходит пылким, чувственным, тягучим. Тоня чувствует, как горячеют Олесины губы: тёмная полоска становится алой, кровь приливает к ним, кажется, мгновенно. Антонина уверенно кладёт руку на её плечо — Олеся на её шею. Они, словно каким-то магнитом притягиваются к друг другу. И не мешает подлокотник под боком, не мешает дождь, не мешает тишина, не мешают фары. Ремень безопасности отстёгивается самостоятельно, освобождая из своего плена. Олеся сжимает капюшон серой толстовки. Антонина боится открывать веки, не хочет. Открыв их, она закроет другое.       На ощупь тянется к тёмным от природы волосам, забранным в уже не очень аккуратный хвостик. Тоня почти ни разу не видела Олесю без этого милого, надоедливого в данный момент хвоста. Они часто вьются, на что иногда жаловалась Душнова тёплыми вечерами за чашкой чая или походом в ближайшее кафе, от которого она часто отмахивалась, особенно, когда Тоня обещала заплатить. Пальцы сами протискиваются сквозь чащу кудрей, иногда путаясь в тонких волосинках. Она касается пушистой от времени резинки и аккуратно стаскивает её, попутно натягивая на своё запястье. Олеся что-то мычит, Тоня приближает её к себе, шарудит в волосах, распластывая, разглаживая по всей спине. Олеся чуть ежится и мелко вздрагивает каждый раз.       Поцелуй прерывается не сразу, с неохотой отстраняются обе. Антонина облокотилась на лоб напротив и долго глазеет на Олесю, с лёгкой, словно пьяной улыбкой на губах. Олеся же, кажется, вообще не различает ничего, кроме тягучего медового блеска перед собой, прозрачная пелена ровно легла ей на глаза, на её скромные, но глубокие, кристально чистые озера.       — Такого не будет, — шепчет Тоня.       — А? — Олеся пытается смотреть осмысленно, но сбивается, когда Тоня смеётся горячим дыханием прямо в губы — румянец возращается, щёки теплеют. Звёздочкина видит это, замечает. Ухмылка становится смелее и наглее. Уголок рта непроизвольно тянется вверх по щеке.       — Им не достать, — Тоня делает небольшую паузу. Потеревшись один раз о Олесин нос, вновь заставляя её растаять и забыться, произносит ещё тише, — Звёзды руками.